Глава 13


Вой автомобильных сирен и рокот моторов нарушил ночную тишину. Яркие пучки света от фар полицейских машин прорезали густую мглу. Из черно-белых автомобилей высыпали жандармы Центрального сыскного бюро, мгновенно оцепившие всю территорию лаборатории “Эскалон”.

Обыском руководил инспектор охраны политического и социального порядка Варгас, являющийся одновременно шефом Бабельского сыскного бюро. Сидя в кабинете Ренара, он вместе с несколькими специалистами, сотрудниками лаборатории, привлеченными в качестве научных консультантов, просматривал записи, протоколы наблюдений, исследований и другие бумаги.

Местные полицейские и агенты сыскного бюро рылись в комнатах коттеджа Ренара и помещениях лаборатории, переворачивая все вверх дном. Ренар, хотя и подготовленный к этому, с удивлением, к которому примешивалось любопытство ученого, обнаружившего под микроскопом неизвестную бациллу, наблюдал, с каким усердием “правительственные люди”, как называли себя агенты, громили его лабораторию. И сейчас, верный своей многолетней привычке исследователя, он изучал их, словно присутствуя на эксперименте. Все они были молодыми людьми специфической внешности, такие, каких обычно содержат владельцы игорных домов и ночных баров для поддержания порядка в своих заведениях. Их сразу можно узнать по типичным признакам: сосредоточенный взгляд убийцы, стальные бицепсы и мертвая хватка рук. Недаром руководство Центрального сыскного бюро разработало целую систему для отбора агентов.

Варгас был раздражен: двухчасовый обыск не дал пока никаких результатов. Не нашли ни документации, ни препарата ничего.

— Ну что? Ни капли этого дьявольского эликсира? — спрашивал он в пятый раз старшего полицейского, угрюмого верзилу с туповатой физиономией.

— Так точно, ни капли, господин инспектор, — отвечал полицейский, вытягивая руки по швам.

— Осел! Не умеешь искать, — бушевал Варгас. — Позовите сюда эту обезьяну, Круса!

Крус, принимавший весьма деятельное участие в обыске, тотчас предстал перед начальством и, часто мигая глазами, подобострастно уставился на инспектора.

Тот долго смотрел презрительным и уничтожающим взглядом на тщедушного человечка.

— Что же ты, любезнейший, здесь делал все это время? начал Варгас притворно-ласковым тоном, который, как Крус отлично знал, не обещал ничего хорошего. — Так что же ты делал здесь, макака?! — истерично взвизгнул он. — Вертеться здесь несколько месяцев и не достать препарата, слюнтяй!

Крус побледнел, начал оправдываться.

— Профессор вылил препарат в канализацию, господин инспектор. Я сам видел, но ничего не мог сделать.

Когда обыск закончился, один из агентов охранки — плотный мужчина с квадратным лицом и огромными челюстями, — грубо толкнув Ренара, приказал ему следовать за собой.

Спустя несколько часов полицейская машина доставила Ренара в Главное управление сыскного бюро в столице Альберии.

На следующий день Ренар был вызван в специальную правительственную комиссию, предъявившую ему обвинение в действиях, ослабляющих государственную мощь Альберии.

Его привезли в громадное здание, воздвигнутое на холме и носящее древнее название Ареопаг, и через один из боковых входов провели в зал заседаний. В огромном зале было пусто; здесь не было, как всегда, зрителей, фоторепортеров, туристов. Столы для прессы пустовали. В конце залы стоял полукруглый стол, водруженный на помосте, вокруг него расставлены кресла.

Этот стол предназначался для законодателей и членов комиссии. На стене позади него распласталось огромное полотнище государственного флага Альберии. Ренар сел за отведенный для допрашиваемых лиц длинный стол из красного дерева и стал ждать. Два сопровождающих его агента развалились в креслах и со скучающим видом курили. Неожиданно они вскочили, и Ренар понял, что в зал вступают члены комиссии. Он оглянулся и увидел несколько сенаторов, с торжественным видом шествующих к столу. Впереди выступал маленький, худощавый человечек, по-видимому, председатель комиссии. Взойдя на возвышение, они неторопливо, с сознанием важности выполняемой ими миссии, расселись в кресла вокруг стола.

Советник комиссии, молодой человек с тщательно прилизанными волосами, поднялся и произнес:

— Артур Ренар, прошу вас занять свое место.

Ренар поднялся и занял место в конце стола, против советника и стенографа.

Покончив с формальностями, члены комиссии приступили к допросу. Ученого пытались обвинить в разглашении военной тайны.

— Сведения о препарате не могут составлять государственного секрета Альберии, — заявил Ренар. — Препарат, созданный мною и Педро Гарретом, следует рассматривать как своеобразную вакцину, одинаково необходимую для всего человечества. Вы с таким же успехом, господа, можете обвинить в антигосударственной деятельности Эдварда Дженнера, открывшего противооспенную вакцину, или Луи Пастера, не пожелавшего сделать секрета из своей вакцины против сибирской язвы и бешенства.

Невозмутимость Ренара вызывала озлобление, и члены комиссии засыпали его бессмысленными и оскорбительными вопросами. Они ждали, что в конце концов ученый выйдет из себя и откажется отвечать. В этом случае его можно будет обвинить в неуважении к комиссии и передать дело в суд. Однако поведение Ренара их разочаровало. Несмотря на всю дикость и нелепость издевательских вопросов, ученый нашел в себе выдержку спокойно ответить на все вопросы.

Напротив, ретивые “расследователи” часто не могли сдержаться и осыпали Ренара бранью и угрозами. Двухчасовой допрос закончился безрезультатно.

Следствие по делу Ренара велось под личным наблюдением главы Центрального сыскного бюро. Десятки агентов с лихорадочной поспешностью собирали факты, свидетельствующие о “нелояльности” Ренара. Но несмотря на целый ворох свидетельских показаний и горы протоколов допросов, обвинительный акт никак не удавалось составить из-за несостоятельности собранных доказательств.

Шпики и осведомители сыскного бюро были глубоко разочарованы, узнав, что все высказывания профессора, которые они представляли, как добытые их “трудом”, Ренар открыто и не боясь повторял на допросах. Таким образом, все “улики”, вместе взятые, не доказывали состава преступления. Дело Ренара нельзя было передать в суд. Всем отделам сыскного бюро и полицейским управлениям были разосланы срочные и секретные директивы о розыске негра Гаррета. Там же прилагалось описание внешности беглеца и его фотография.

Раздраженное спокойной уверенностью Ренара, руководство охранки дало распоряжение о создании для него строгого тюремного режима. Однако на большее, на применение пыток, что обычно практиковалось в сыскном бюро при допросах, охранка пока не решалась, так как имя ученого, пользующегося мировой известностью, заставляло их быть осторожными.

Пока же в ход была пущена печать.

Словно по взмаху дирижерской палочки, лихорадочно заработала пропагандистская машина; засуетились десятки репортеров; на первых полосах газет появились аршинные заголовки и сенсационные фотографии.

КРАСНЫЙ ШПИОН ПОД ЛИЧИНОЙ УЧЕНОГО!
КРАСНЫЕ В ЛАБОРАТОРИЯХ АЛЬБЕРИИ!
СОВЕТСКИЙ АГЕНТ НЕГР ГАРРЕТ ИСЧЕЗ!
РЕНАР — АГЕНТ ИНОСТРАННОЙ ДЕРЖАВЫ!
РЕНАР — ПРЕДАТЕЛЬ АЛЬБЕРИИ!

Потоки чудовищной клеветы и оскорблений полились со страниц газет на Ренара.

Как и всегда в таких случаях, вся эта омерзительная пропагандистская свистопляска имела определенную цель: заранее, еще до суда, убедить общественное мнение страны в виновности Ренара.

Процессу Ренара необходимо было придать законную форму при отсутствии законных оснований. Для сыскного бюро это было обычным делом. Руководство охранки срочно занялось подбором и подготовкой лжесвидетелей, на показаниях которые можно было бы построить обвинение. Сложная судебная машина готовилась к пуску.

Травля Ренара и нелепые обвинения вызвали у альберийского народа законное недоверие и недоумение.

В газете “Альберийский рабочий” появилось несколько статей Гонсало, посвященных “делу” Ренара и имевших небывалый успех. Несмотря на небольшой тираж газеты, статьи эти, полные ядовитого сарказма, приобрели широкую известность среди альберийцев. Миллионы альберийцев начинали понимать, что история с Ренаром — лишь грязная полицейская провокация.

Статьи Гонсало вызвали у чиновников озлобление к их автору. Инспектор охраны политического и социального порядка Варгас, говоря о коммунистическом органе печати, высказал мысль, что нельзя терпеть в христианской и цивилизованной стране подобный очаг смуты и беззакония. Мысль “государственного деятеля” в скором времени воплотилась в конкретной форме. Несколько хулиганов, ворвавшихся в редакцию и побивших там мебель и стекла в окнах, а также подозрительное отсутствие полиции при этой “операции”, достаточно наглядно продемонстрировали недовольство хозяев.

Уже вскоре после появления статей Гонсало во многих городах Альберии возникли “Комитеты по защите Ренара и Гаррета”. Гонсало, неутомимо разъезжавший по стране и выступавший на многочисленных митингах, не раз подвергался опасности. Пытаясь устроить какую-нибудь провокацию, агенты сыскного бюро следили за каждым его шагом.

Утром 12 июля Гонсало вернулся в Бабель, чтобы выступить на готовящемся там митинге. В те дни в городе проходила одна из крупнейших за последние годы забастовок портовых рабочих, моряков и грузчиков. В крупнейшем в мире Бабельском порту все замерло. На всем протяжении колоссальной причальной линии, составляющей несколько сотен километров, — мертвая тишина.

Остановились промышленные предприятия, тянувшиеся вдоль пирсов. Прекратили работу доки. Сотни судов, громадные океанские лайнеры, широкие металлические баржи, буксиры и катера стоят неразгруженные, с потухшими топками у причалов. Точно насторожившись, застыл лес всевозможных подъемных кранов.

В день приезда Гонсало бастующие моряки и грузчики Бабельского порта вышли на демонстрацию.

Десятки тысяч матросов, кочегаров, рабочих, грузчиков, стюардов, служащих порта шли по улицам города по направлению к площади, где должен был состояться митинг. Толпы рабочих, выстроившихся вдоль тротуаров, криками приветствовали демонстрантов и присоединялись к ним. Активное участие в организации демонстрации принял “Комитет по защите Ренара и Гаррета”. Многие демонстранты несли плакаты с требованием немедленного освобождения Ренара и Гаррета.

Бабельский комитет Коммунистической партии, все время поддерживающий стачку моряков и портовых рабочих, являлся организатором демонстрации. Члены стачечного комитета, передовые рабочие и коммунисты, среди которых находился и Гонсало, возглавляли грандиозное шествие.

Улицы были запружены массой народа, движение полностью прекратилось, хотя полицейские намеренно направляли весь поток грузового транспорта по главной магистрали, где шли демонстранты.

Неожиданно с противоположной стороны появились сотни мотоциклов. Это была полиция. За мотоциклистами двигалось несколько десятков грузовиков с полицейскими.

Люди еще не успели опомниться, как десятки мотоциклистов врезались в толпу.

Из машин выскочили полицейские и сыщики, одетые в гражданское платье. Они набросились на демонстрантов и начали избивать дубинками всех, кто попадался им под руку. Один полицейский капитан, стараясь, чтоб его услышали в поднявшемся шуме, громко кричал: “Забирайте каждого, у кого есть лозунги и плакаты, и бейте без пощады!” Демонстрантов сбивали с ног, били кулаками по лицу, топтали ногами. Тех, кто оказывал сопротивление, волочили к полицейским машинам и, раскачав, бросали внутрь. Вдруг в толпу полетели слезоточивые бомбы и бомбы с рвотным газом. Едкий голубой дым заклубился в воздухе и разнесся ветром по улице удушливой волной. По лицам людей заструились слезы, едкий газ, словно петля, сдавливал горло.

Неожиданно Гонсало оказался в самой гуще завязавшейся уличной свалки. Почти ничего не видя из-за застилавшего глаза ядовитого тумана, он начал выбираться из толпы. Он собирался уже свернуть в ближайший переулок, когда неожиданный сильный удар по голове полицейской дубинкой оглушил его. Он упал. Очнувшись, увидел над собой склонившегося человека с клювообразной физиономией. Затем он услышал его голос:

— А, это ты, голубчик! Куда же ты спешил, приятель?

Голос этот показался Гонсало знакомым. Всмотревшись, он узнал агента Круса из Центрального сыскного бюро, известного провокатора, которого он видел во время своего последнего ареста.

После того как Крус, посланный работать в лабораторию Ренара по заданию сыскного бюро, показал “недостаточное служебное рвение”, он получил понижение по службе. Недовольное начальство послало сыщика на оперативную работу, и он лез из кожи вон, чтобы реабилитировать себя.

— Ребята! — вскричал Крус. — Я поймал опасную птицу. Этого парня я знаю. Он “красный” и уж, конечно, здесь заправила. Возьмите-ка его.

Несколько дюжих полицейских схватили Гонсало и втолкнули его в закрытую полицейскую машину.

Глава 14


Небольшой поселок у подножия седого Казбека вырос за несколько недель. В суровую тишину гор ворвалась жизнь, стремительная и бурлящая, как потоки, несущиеся с гор. День и ночь не прекращается трудовой гул на строительстве первого в мире межпланетного вокзала. С вершины горы открывается грандиозная панорама стройки: нескончаемым потоком идут могучие автомашины-самосвалы, рычат экскаваторы, бульдозеры, скреперы; далеко, на несколько километров, протянулись гигантские ленты транспортеров; высоко в небе плывут на стальных тросах подвесной дороги пятитонные вагонетки с грузами.

Люди уже не удивлялись быстроте, с какой изменялся пейзаж. Вот, словно паутина, сплетенная исполинским пауком, выросли ажурные конструкции огромного ангара. Он дуст, но люди-муравьи, неустанно над чем-то копошатся там, двигаются мостовые краны, вспыхивают огни сварки. От ангара побежала вверх по склону горы широкая и прямая эстакада — взлетная полоса межпланетного корабля. С каждым днем она подымается все выше и выше, преодолевая овраги и ледники и, наконец, достигнув серебристой вершины Казбека, застывает.

Вот уже за паутиной ферм ангара можно видеть гигантское сигарообразное тело, напоминающее не то фантастических размеров рыбу, не то чудовищную птицу, пойманную в металлические сети. В средней части ее блестят громадные двухметровые буквы:

СССР
ЦИОЛКОВСКИЙ

Да, первый космический корабль назван в честь великого основоположника астронавтики, неутомимого энтузиаста звездоплавания. Люди с удивлением смотрят на создание рук своих.

Сборка корабля закончена, но впереди еще непочатый край работы. Об этом прекрасно знают четверо советских ученых, хозяйским глазом осматривающих грандиозную ракету. На их долю выпала величайшая честь открытия эры полетов человека в космос.

Имена будущих астронавтов известны всей стране. Командир корабля конструктор Андрей Егорович Рощин прославился своими автоматическими ракетами, посланными на Луну. Его помощник профессор Петр Васильевич Коваленко, крупнейший знаток небесной механики, руководивший запуском многих искусственных спутников, возглавлял научную работу экспедиции. Самый молодой член экипажа штурман Сергей Владимирович Лядов был участником знаменитых стратосферных перелетов. Врач экспедиции кандидат медицинских наук Юсуп Габитович Касымов являлся автором оригинальных исследований в области астромедицины этой новой науки, изучающей воздействие на человека необычных условий космоса.

Свыше года все они напряженно готовятся к небывалой экспедиции. Последние два месяца члены экипажа упорно тренируются в том, чтобы переносить перегрузку, возникающую при взлете ракеты. С этой целью они систематически совершают полеты на ионосферных самолетах, летающих в верхних слоях атмосферы на высоте 100-400 километров — в ионосфере.

Постепенно увеличивая ускорение при взлетах, будущие космонавты добились возрастания перегрузки в четыре-пять раз, перенося таким образом в течение шести-семи минут увеличение веса своего тела до 300-350 килограммов.

Надо сказать, что эти тренировочные полеты занимали сравнительно мало времени, хотя их общая протяженность равнялась нескольким окружностям экватора. Совершая однажды прыжок из Москвы в Аргентину, они не пожелали отдохнуть там хотя бы один день, так как у командира экипажа профессора Рощина был день рождения — ему исполнилось сорок лет. Друзья решили отметить эту дату на Родине, и к вечеру уже возвратились в Москву.

Ионосферные самолеты представляли собой две ракеты: задняя бескрылая ракета поднимала переднюю крылатую ракету с экипажем на высоту 25-30 километров и, израсходовав все топливо, отделялась от нее; затем вступали в работу двигатели передней ракеты, забрасывающие ее на высоту 300-500 километров.

Затем ракета летела уже с выключенным двигателем в ионосфере, совершая свободный планирующий полет на гигантские расстояния в несколько тысяч километров. Начиная с момента свободного падения, пассажиры переходили от состояния перегрузки к полной невесомости. Жидкостный реактивный двигатель ионосферного самолета, работая только во время взлета, расходовал сравнительно немного топлива.

Эти ракеты развивали скорость свыше 12 000 километров в час, ибо летали на таких высотах, где атмосфера не оказывала практически никакого сопротивления.

Международные комиссии не успевали регистрировать рекорды, следующие один за другим. Перелет Москва — Владивосток был совершен за полчаса, прыжок из Москвы в Дели потребовал 35 минут. Стали обычными перелеты с Северного полюса на Южный. Так, перелет с постоянно действующей дрейфующей станции “Северный полюс” в Антарктиду занимал около 45 минут. Проходило немного времени, и недавние рекорды превращались в будничные события, прочно вошедшие в быт советских людей. Уже никого не удивляло, если москвичи или ленинградцы вылетали в воскресенье искупаться в Черном море и вечером возвращались.

Как ни велики были успехи реактивной техники, прежде чем организовать межпланетный перелет, надо было решить ряд важных проблем. По-прежнему вопрос о двигателе и источнике энергии для его работы являлся основным. Как известно, единственным двигателем, способным совершить подъем корабля и разогнать его до так называемой скорости отрыва 11-12 километров в секунду, при которой космическая ракета, преодолевая земное притяжение, устремляется по параболе в бесконечность, является жидкостный реактивный двигатель.

Только этот двигатель способен работать в безвоздушном мировом пространстве.

Однако ракету для полета на Луну можно было построить, только имея особое топливо. Над созданием такого топлива работали сотни ученых, и их усилия увенчались крупным успехом. Теперь было решено использовать для полета на Луну не ракету с атомным двигателем, как предполагалось ранее, а ракету с жидкостным двигателем. Тем самым отпадали заботы о защите экипажа от опасного радиоактивного излучения.

Как ни сложна была задача постройки первого в мире космического корабля для полетов человека, коллективное творчество советских людей блестяще разрешило эту проблему. Металлурги создали высокопрочные сплавы легких металлов с удельным весом меньше, чем у железа, но не уступающие по прочности лучшим сортам стали. При помощи быстродействующих счетно-решающих машин и специальных испытаний была найдена конструкция, в которой не было ни одного лишнего грамма, а объем корабля использовался наиболее целесообразно. Внутри корабля отсутствовали перегородки, и всю нагрузку нес корпус ракеты.

С тех пор как закончилась сборка гигантского корабля, один из его создателей Андрей Егорович Рощин почти не покидал свое детище, занимаясь проверкой и налаживанием многочисленных механизмов. Впрочем, и остальные члены экипажа ревниво и кропотливо проверяли все, что относилось к их участку работы.

Подбор снаряжения, испытание и проверка многочисленной аппаратуры занимали почти все время.

Каждому астронавту предстояло овладеть несколькими профессиями. Командир корабля готовился не только управлять двигателем, но и следить за всеми механизмами и устранять их неисправности. Его помощник профессор Коваленко серьезно занимался геологией. Помимо ведения астрономических наблюдений, физических и химических исследований, он должен был собрать на Луне минералогические и петрографические коллекции. Штурман Лядов побил рекорд в “совмещении профессий”, собираясь выполнять обязанности радиста, картографа, астронома, метеоролога и, наконец, кинооператора. Доктор Касымов деятельно готовился к роли биолога, физиолога, шеф-повара, завхоза и специального корреспондента столичной газеты.

Неудивительно, что каждый из участников экспедиции был загружен до предела.

В напряженной работе незаметно проходило время. День отлета приближался.

Глава 15


Полицейский инспектор Гомес вместе с двумя помощниками был неожиданно вызван в местное управление полиции. Все трое ехали в открытой машине, изнывая от жары, от которой не было защиты. Автомобиль, подпрыгивая на каждой рытвине, уже в третий раз останавливался. Шофер вздыхая вылезал из машины, подымал капот и продувал насосом бензопровод.

Инспектор и его помощники ругаясь бродили около машины, безуспешно пытаясь найти тень. Инспектор Гомес постоянно прикладывался к фляжке. Все знали особенность инспектора: его круглое, как небольшой бочонок, брюшко, странно выделяющееся на тощей, длинной фигуре, способно было вместить содержимое целой спиртной лавки, и хотя пристрастие к спиртным напиткам, было у Гомеса необычным, никто не видел его совершенно пьяным. Правда, никто не видел его и совершенно трезвым.

Они приехали после полудня. Начальника полиции уже не было. Он, не дождавшись, ушел, оставив дежурному сержанту инструкции для инспектора.

Гомес долго и внимательно читал; буквы двоились у него в глазах. Вытерев потный лоб, он разразился руганью.

— Какого черта надо было трястись целых 30 миль по этой проклятой дороге! — возмущался он. — Подумаешь, срочный вызов. Ищут какого-то черномазого, а ты изволь все бросать и мчаться сюда!

Успокоившись, он стал рассматривать фотографию негра и удивленно спросил:

— Послушай, сержант, убей меня бог, никогда в жизни я не мог бы подумать, что за поимку негра дадут тысячу диархов. Что это за негр? Может, он ограбил банк? — и в голосе его послышалось уважение.

— Да нет, это какой-то ученый негр, — ответил сержант.

Гомес поднял голову.

— Ученый негр, а теперь его ловят. И что за мода учить негров! Я бы устроил им академию на плантациях.

Как всегда, он нашел успокоение, приложившись к фляжке.

— Проклятье! Когда ты теперь довезешь нас домой на своем старом муле? — обратился он к шоферу, пряча флягу в карман.

— Надо выезжать немедленно, а то застрянем где-нибудь ночью, — ответил тот.

Компания снова уселась в машину. На обратном пути все происходило точно так же: шофер вылезал из машины и невозмутимо продувал бензопровод; инспектор замысловато ругался и уничтожал остатки виски; помощники его всю дорогу мирно дремали.

Машина уже сворачивала в темный, погруженный в сон переулок, к дому инспектора, когда в стороне от дороги шофер увидел толпу народа. Остановив машину, он всмотрелся в темноту. Тусклый свет уличного фонаря дал ему возможность различить какого-то гиганта, стоявшего в центре толпы. Толпа, словно свора шавок, наседала на него со всех сторон.

Инспектор Гомес, порядком уставший, сидел, откинувшись на спинку сидения.

Его осовевшие глаза слипались, и он с нетерпением ожидал, когда уже можно будет повалиться в постель.

— Что там? — недовольно заворчал он. — Какого черта ты остановился?

— Там какая-то драка, инспектор, — ответил один из помощников.

Гомес всмотрелся, подумав с досадой, что можно было бы в конце концов не заметить ее. Он не обязан, черт возьми, присутствовать на каждой драке.

Через минуту он мог бы уже отдыхать. Но теперь было неудобно. Все-таки он инспектор охраны порядка, и его помощники должны это помнить.

— Ишь ты! — удивился Гомес, увидев, как исполин расшвырял, как щенков, несколько человек.

Когда Гомес заметил, что гигант упал и вся свора с криком и улюлюканием бросилась на него, он решил, что пора вмешаться. Еще, чего доброго, в его округе будет убийство, а это всегда связано с беспокойством. Он толкнул шофера в спину:

— А ну, поворачивай туда своего мула.

Резкий свет фар на мгновенье ослепил толпу. Инспектор вылез из машины, стараясь придать себе величественную осанку. Вместе с ним из автомобиля выскочили его помощники.

— Что здесь происходит? — начальственным тоном загремел Гомес.

Толпа на минуту притихла. Золоченые бляхи инспектора и его помощников, их револьверы в массивных кобурах подействовали отрезвляюще.

— А ну разойдись, ребята, — говорили полицейские, стараясь пробраться к лежащему человеку.

Толпа неохотно расступилась, и подошедший Гомес увидел лежащего на земле негра. Лицо его было в крови, на голове большая рана.

— Кто это? — спросил он.

Толпа молчала. Никто не мог ответить на вопрос. Наконец, кто-то сказал:

— Какая разница, инспектор, кто он. Он ударил белого. Вот что важно.

Конечно, за такое преступление негра следовало немедленно повесить… И в другое время, сделав вид, что он “не заметил” этого происшествия, Гомес не препятствовал бы этому, но сейчас его поразило сходство негра с приметами разыскиваемого. Действительно, тот же рост, то же могучее сложение.

Очевидно, об этом подумали и его помощники, так как понимающе переглянулись.

“Неужели тысяча диархов плывут сами в руки?” — не веря такой удаче, подумал Гомес. Он вынул инструкцию, развернул ее и, свирепо крикнув кому-то: — А ну отойди от фар! — стал рассматривать фотографию. Сомнений не было, этот негр — Педро Гаррет. Инспектор ликовал.

Грозно посмотрев на толпу, он повелительно крикнул:

— А кто позволил нарушать закон? Кто разрешил самоуправство? Этого негра разыскивает полиция и его повесят законным образом. А теперь разойдись и живо!

Но толпа не желала расходиться. Почувствовав, что жертва может от них ускользнуть, все опять начали волноваться.

— Ну, разойдись, разойдись, ребята, — примирительно говорили полицейские, — давайте поспокойней.

Но “ребята” не успокаивались. Расталкивая толпу, к Гомесу подошел пьяный плантатор, из-за которого произошла драка.

— Послушай, инспектор! Этот негр ударил меня. И говорю тебе, Гомес, — ты меня знаешь, — лучше не мешай нам вздернуть эту черномазую дылду. Мы все равно не отдадим негра.

— Прочь отсюда! — взревел инспектор. — Тащите негра в машину, — приказал он стоявшим поблизости. Но те отошли в темноту, а в толпе раздались угрожающие крики.

— Никуда ты не увезешь негра, инспектор! Мы должны проучить его!

— Проколите скат в машине! Они не потащат его на спине, крикнул кто-то в толпе.

Несколько человек направилось к машине. Гомес вы хватил из кобуры револьвер и выстрелил в воздух. Этот выстрел, прозвучавший неожиданно громко, заставил их остановиться. Инспектор был в бешенстве. Страх потерять тысячу диархов сделал его решительным, и на удивление всем он проявлял непонятное рвение в выполнении служебного долга.

— Пристрелю, как собаку, каждого, кто подойдет к машине или негру! — крикнул он, угрожающе наводя дуло револьвера на толпу. — Всех, кто здесь останется через две минуты, я арестую!

Его помощники также вынули револьверы. Толпа притихла и начала медленно расходиться. Тогда инспектор с помощниками подняли негра и усадили его на заднее сидение машины. Гомесу уже не хотелось спать. Он радостно потирал руки, довольный собой.

— Везите негра ко мне. Я спрячу его до утра в сарае. Надо будет постеречь его. А то, чего доброго, компания опять явится.

Но беспокойство инспектора было напрасным. Люди разошлись по домам. На следующий день Гомес благополучно доставил негра в местное управление полиции.

При обыске у Педро нашли письмо Гонсало.

Спустя некоторое время Педро отвезли в Центральную бабельскую тюрьму.

Глава 16


К Педро применили самые изощренные пытки, но заставить его говорить не удалось.

И тогда добиться от Гаррета нужных сведений взялся сенатор Баррос. После промаха с Ренаром он безуспешно искал способов восстановить свой былой престиж. Желанию сенатора не стал препятствовать шеф Бабельского отделения сыскного бюро Варгас. Палачи, потерпев неудачу, проявили к замыслу Барроса чисто профессиональный интерес. Заключалось пари: удастся ли “старому болтуну” добиться чего-нибудь от негра или нет? Высказывались разные предположения о “способах” Барроса, но никому и в голову не приходил садистский план, какой возник у него.

Приехав в тюрьму, сенатор попросил привести к нему заключенного. Зная атлетическую силу Педро, он особенно предупредил, чтобы проверили кандалы на его руках и ногах.

Когда ввели Педро, Баррос с удовлетворением убедился, что на заложенных за спину могучих руках арестованного надеты надежные наручники. В течение длительной паузы сенатор, сидевший за столом и воображавший себя глубоким психологом, изучал негра.

— Как же это получается, Гаррет, — наконец начал он соболезнующим тоном. — Такой хороший негр и вдруг оказался государственным преступником? Я только не пойму, почему ты проявляешь такое упрямство и не говоришь, где хранятся материалы по препарату. Разве ты не видишь, что коммунисты толкнули тебя на плохую дорогу? Ты передал их этому красному Гонсало и хочешь, чтобы они попали в руки врагов Альберии? Говори прямо, негр, я не собираюсь делать тебе ничего плохого.

— Я считаю, что у Альберии не будет врагов, если мы будем поступать так, как профессор Ренар, — сказал Педро.

— Ну, ты просто наивный и глупый негр, хотя и ученый. Из-за твоего упрямства задерживается полет на Луну. Ведь без препарата невозможно отправиться в рейс.

Педро молчал.

— Так ты, значит, не скажешь, где хранятся материалы?

— Нет.

— Ну что ж, очень жаль, что ты такой неразумный и вынуждаешь применять к тебе крайние меры. Ты хотел бы видеть своих родных? Я доставлю тебе это удовольствие.

Глаза Педро удивленно расширились, и он с тревогой посмотрел на Барроса.

Заметив, что его слова произвели на Педро впечатление, Баррос, не торопясь, тихим голосом, продолжал:

— Их привезут на полигон в пустыне Могада, где испытывают новейшие атомные бомбы, и предложат пройти по зараженному полю. Нам же надо испытать, в конце концов, действие снарядов Диаса. Тебя, негр, мы тоже свезем туда, чтобы ты полюбовался на их прогулку, хотя одного твоего слова будет достаточно, чтобы их немедленно отпустили домой.

Слова сенатора долго не доходили до сознания Педро. Наконец он понял их ужасный смысл. Непреодолимое желание уничтожить, раздавить сидящее перед ним отвратительное существо, охватило Педро. Задыхаясь от гнева, он яростно рванулся. Цепи его залязгали и заскрипели. Вбежавшие часовые схватили его за плечи. Он успокоился, и только взгляд его, полный неукротимой ненависти и презрения, обжигал Барроса.

— В твоем распоряжении, негр, — произнес тот, — остается время до 12 часов ночи. Если ты не передумаешь, все будет так, как я тебе говорил.

Педро увели, а Баррос отправился к Варгасу и рассказал ему о своем “блестящем” плане. На самодовольном лице Варгаса с жесткими черными усиками на толстой губе отразилось искреннее удивление. Он сознался, что подобный план сделал бы честь любому деятелю сыскного бюро. В глубине души он испытывал сильное чувство досады из-за того, что такая “великолепная” идея созрела не у него. Тем не менее он не показал своего недовольства и обещал организовать арест семьи Гаррета, если негр до 12 часов ночи не одумается.

— Но ведь вы знаете, — предупредил его Баррос, — что это может вызвать грандиозный скандал, поэтому все надо делать без лишнего шума. При аресте родных Гаррета следует объяснить им, что через несколько дней они будут отпущены; их везут, якобы, только для допроса по делу члена их семьи, оказавшегося государственным преступником… Нам нужно только, чтобы Гаррет увидел их на полигоне, когда мы привезем его туда. Он не догадается, что мы хотим лишь попугать его. Эти черномазые доверчивы, как дети.

Прошла ночь. Педро молчал, и только тяжелые стоны доносились по временам из его камеры.

Поселок Кервил был похож на взбудораженный улей. Старожилы не знали еще подобного случая.

Никто не мог припомнить, чтобы целую семью вывезли ночью на полицейском автомобиле неизвестно куда.

Ходили самые невероятные слухи: одни говорили, что Педро собирался бросить бомбу в здание ареопага Альберии, что он знает какой-то важный секрет и не хочет сообщить его правительству. Утверждали даже, что Педро покушался на жизнь короля. Но толком никто ничего не знал.

Глава 17


Спустя неделю после испытания снарядов Диаса пригласили присутствовать при изучении действия радиоактивного излучения на зараженной местности.

Сообщали, что предварительные опыты над животными, которых загоняли на зараженную территорию, дали нужные результаты: животные гибли через 10-12 часов. Теперь предстоял еще последний, как сообщили ему, решающий опыт. Диас не имел желания ехать, но позвонивший ему по телефону генерал Рамирес просил его непременно присутствовать.

— Я хотел бы поговорить с вами о вопросе, непосредственно касающемся вас, — заявил он Диасу.

Последнее время Диасу опостылела его работа. Иногда у него даже появлялось желание порвать с Сан-Луи и уехать. Но он находил десятки доводов, не позволявших ему сделать этого шага: с клеймом “нелояльного” его не примет на работу ни одно государственное учреждение, и тогда его удел — безработица, нищета. Не так-то легко расстаться со всеми материальными благами, к которым он так привык.

Диас сидел в машине, мчавшейся по знакомому асфальтированному шоссе, и с мрачным видом смотрел на мелькавшие перед ним пески. Лишь одинокие кактусы, похожие на гигантские подсвечники, вносили разнообразие в этот унылый пейзаж. Подъезжая к полигону, Диас вдруг увидел, как в небольшую норку юркнуло желтоватое тело суслика. Оказывается, и в этом месте, казалось бы, проклятом самой природой, есть жизнь. А благодаря ему, ученому, уже создана радиоактивная пустыня, где не может существовать ничто живое.

На полигоне, кроме Барроса, Рамиреса, представителя Центрального разведывательного управления и нескольких вооруженных полицейских, никого не было. Направляясь к наблюдательному пункту, Диас увидел странную группу: высокая негритянская девушка поддерживала старую, седую, сморщенную, как высохшее яблоко, негритянку. Рядом с ними с решительным видом стояли два черных юноши лет 14 и 16. Недалеко от них сидел полицейский с автоматом и с безразличным видом жевал резинку.

Сцена эта, такая необычная здесь, где за сотню миль нет жилья, настолько ошеломила Диаса, что он долго не мог понять, что от него хочет подошедший Рамирес.

Генерал, взяв его под руку, без умолку тараторил:

— Я хотел бы сделать вам одно предложение, которое, я полагаю, вас заинтересует. Нам необходимо разработать строгую классификацию ваших снарядов по длительности радиоактивного заражения, например, в пределах от нескольких часов до нескольких недель. Вы не представляете, какую бы это внесло гибкость и маневренность при разработке штабами той или иной операции. В ближайшее время мы перейдем уже к внедрению ваших снарядов в производство. При Комитете национальных ресурсов создается специальная комиссия, цель которой координировать деятельность научно-исследовательских работ по классификации бомб и оказывать практическую помощь заводам.

Рамирес помолчал и затем конфиденциальным тоном произнес:

— Позвольте вас поздравить, молодой человек. На пост председателя этой комиссии намечается ваша кандидатура. Надеюсь, черт возьми, вас устроит такой поворот в вашей карьере?

В другое время Диас был бы обрадован таким предложением, но теперь он с трудом разбирал, что ему говорил генерал. К удивлению Рамиреса, он не проявил никакого энтузиазма, сказав только:

— Благодарю. Я должен подумать.

Одна мысль все время мучила Диаса. Не выдержав, он спросил Рамиреса, указав на негритянское семейство:

— Скажите, генерал, что это за люди?

Рамирес рассмеялся.

— Вы не читали сегодняшних газет? — спросил он и протянул Диасу номер “Бабельского вестника”.

Диас развернул газету. Крикливые заголовки что-то сообщали о Ренаре, но он ничего не понял.

— Можете не читать текста, — сказал Рамирес, — в этих сообщениях вы все равно толком ничего не разберете. Я сам вам расскажу, в чем дело.

Представьте, Ренар и его помощник, негр, забыл, как его фамилия, выкинули номер, который чуть было нам дорого не обошелся. Впрочем, еще неизвестно, чем все кончится. Дело в том, что они решили передать свой препарат красным, а пока упрятали куда-то все материалы исследований. Ну не открытое ли это предательство, Диас? Я бы за это расстреливал без суда.

Диас вздрогнул.

“Жалкий, трусливый глупец, — подумал он о себе, — когда Ренару и Гаррету стало ясно, что их открытие собираются варварски использовать против человечества, они, не колеблясь, мужественно вступили в борьбу. А что сделал ты с тех пор, как узнал, что снаряды твои — наступательное оружие, несущее страшную гибель!”

— Ну, так Ренара арестовали, — продолжал Рамирес, — а негра, пытавшегося скрыться, поймали. Но негр оказался очень строптивым, и от него никак не удается добиться сведений, где хранятся материалы. Уж на что опытные в этих делах ребята из сыскного бюро — и те отказались. И вот тогда, — вы только подумайте Диас, — добиться от негра признания взялся Баррос! Старик задумал устроить спектакль в пустыне. Он договорился, чтобы сюда привезли семью этого негра, якобы для проведения над ними испытания, и предлагает ему выбор: или сообщить, где материалы, или совершить семейную прогулку по этой поляне. Но какова старая бестия! — восхищенно подмигнул он Диасу. — Подумайте, он превзошел самого Варгаса!

Чувство омерзения охватило Диаса. Он был бледен, лицо его выражало страдание.

Рамирес, заметив его состояние, удивленно спросил:

— Вы, кажется, больны, старина? Что с вами?

Диас ничего не ответил, он смотрел в другую сторону. По асфальтовой ленте мчалась закрытая полицейская машина.

Автомобиль быстро приближался и через несколько минут въехал на полигон.

Рамирес, не выпуская локтя Диаса, направился к небольшой группе людей, среди которых был Баррос. Сенатор волновался, чувствуя себя режиссером на премьере. Успех постановки зависел от поведения Педро.

Машина остановилась. Выскочивший из нее полицейский распахнул дверцу.

Педро, низко пригибаясь, вылез и, потягиваясь, расправил онемевшие мускулы.

На руках у него были кандалы. Лицо, серое от бессонной ночи, говорило о невыносимом страдании.

Все присутствующие застыли в напряженном внимании, ожидая чего-то необыкновенного. Стало тихо. Лишь металлический звон цепей нарушал мертвую тишину пустыни. Педро осмотрелся; заметив Барроса, он перевел взгляд и вдруг увидел своих родных. В немом изумлении, совершенно не понимая, в чем дело, они широко раскрытыми глазами смотрели на Педро.

Как ни был подготовлен Педро к этой встрече, где-то в глубине его души теплилась надежда, что угрозы Барроса лишь иезуитский способ добиться от него нужных сведений. Но сейчас он понял, что надежды больше нет.

Он рванулся с такой невероятной силой, удесятеренной охватившим его гневом, что цепи не выдержали. Оттолкнув стоявших около него полицейских, Педро побежал прямо на Барроса. Лицо его, горевшее ненавистью, было страшно, белки глаз резко выделялись на черно-сером, измученном лице. Теперь он боялся только одного: как бы ему не помешали уничтожить этого человека.

Баррос побледнел; он с ужасом смотрел на приближавшегося негра.

Сержант полиции, вскинувший автомат, прицелился в бегущую фигуру, но не решался выстрелить.

— Какого черта вы мешкаете, сержант? — закричал испуганно Рамирес.

Раздался выстрел. Пуля задела плечо Педро, но он не обратил на это внимания.

Еще несколько метров — и цель достигнута.

И тогда генерал Рамирес, поняв, что этот безоружный, но доведенный до исступления негр может наделать немало бед, поспешно вынул автоматический пистолет и хладнокровно всадил всю обойму в надвигающуюся черную массу.

Педро согнулся и, пройдя еще несколько шагов, рухнул. Темные ручейки крови быстро исчезали, впитываясь в песок.

Невозмутимый генерал вложил пистолет в кобуру и, обращаясь к бледному и трясущемуся Барросу, заметил:

— Ваш психологический эксперимент, сенатор, кажется, не удался.

Диас бросился к Педро и вместе с подошедшим сержантом осторожно перевернул его на спину. Затем он приложил ухо к его груди. Педро был мертв. Одна из пуль попала в сердце. Диас поднялся и долго смотрел на убитого. Сердце его бешено колотилось.

Он очнулся от криков и причитаний старой негритянки, вырвавшейся от полицейских и бежавшей к убитому.

— Что с вами, молодой человек? — холодно спросил оправившийся от испуга Баррос. — Не находите ли вы, что эта чрезмерная чувствительность здесь совсем неуместна?

Диас с ненавистью посмотрел на него.

— Когда-нибудь, — медленно произнес он, — ученые объяснят, откуда на свете берутся такие негодяи, как вы. А этим делом я займусь сам и позабочусь, чтобы обо всем, что здесь произошло, стало известно.

Диас повернулся и решительно зашагал к машине. Баррос удивленно и злобно смотрел ему вслед. Затем он обернулся к Рамиресу и с глубокомысленным видом произнес:

— Надо полагать, что негр сам искал смерти, чтобы избавиться от мучений.

— Безусловно, — согласился Рамирес.

Глава 18


Нельзя сказать, чтобы Фонте Крус был очень уродлив. Просто тщедушный человечек со злобно бегающими глазками вызывал у всех чувство брезгливости и презрительной жалости. Он был предметом издевательских шуток, объектом насмешек, мишенью для остряков. Крус все сносил, но в груди его накапливалась тяжелая ненависть к своим обидчикам. Злобствующий пигмей болезненно завидовал физически крепким людям, их громким голосам, свободным манерам, смеху.

А женщины! Они смотрели на него с недоумением и насмешкой, словно на насекомое, и Крус невыносимо страдал от их взглядов. О, как он мечтал заставить этих людей, если не уважать себя, то хотя бы бояться. С годами мечта эта окрепла и превратилась в цель его жизни. И он твердо знал: его желание осуществимо. Есть безошибочное средство, проверенное, как таблица умножения. О, если бы он был богат, очень богат! Как изменилось бы все тогда! Разве осмелился бы кто-нибудь бросить на него дерзкий, насмешливый взгляд или презрительно рассмеяться в лицо? Нет, в глазах мужчин он видел бы заискивающее выражение, а женщины дарили бы ему нежные и пылкие взгляды. Со страстной верой фанатика Крус терпеливо ждал, когда жизнь даст ему возможность крупно сыграть.

И вот судьба, наконец, послала Крусу случай, о котором он мечтал долгие годы. В тот день, когда он подслушал разговор Ренара с Линье, он понял, что то было благословение свыше, перст судьбы, наградившей его за неотступную веру. В голове агента созрел тогда план, потрясший его своей простотой. Он был немного рискованным, этот план, но разве можно достичь заветной мечты, не рискуя? И Крус рискнул.

Как-то ясным сентябрьским утром господин Оливейра сидел в своем кабинете и с мрачным видом читал обращение к нему группы акционеров, категорически требующих созыва общего собрания общества “Альберия — Луна”.

С тех пор как неудачи преследовали его одна за другой, Оливейра, думая о выходе из создавшегося положения, ничего не мог придумать лучшего, как удрать. Оставалось только выбрать наиболее удобный момент, чтобы ненадежней спрятать концы в воду.

Погруженный в тягостные размышления, господин Оливейра не заметил, как массивная дверь слегка приоткрылась, и в комнату, словно мышь, проскользнул плюгавенький человечек. Оливейра заметил его, когда неожиданный посетитель сел в кресло у ломберного столика, стоявшего возле стены. Его маленькие ноги, закинутые одна на другую, не доставали пола. Взгляд бесцветных глаз, устремленных на Оливейра, был самоуверен, а лицо выражало отчаянную решимость труса.

— Что вам здесь надо? — удивился Оливейра, приняв Круса за одного из назойливых акционеров. — По вопросам возвращения участков я не принимаю.

В ответ на это замечание незнакомец усмехнулся и, вдруг вскочив, обежал кабинет, внимательно осматривая все стены. Закончив осмотр, он подошел к столу и, наклонясь к дельцу, тихо спросил:

— Есть спрятанные звукозаписывающие аппараты?

— Какого черта вам здесь надо? — повторил опять Оливейра, подумав, что неизвестный сбежал из сумасшедшего дома.

— У меня важное дело к вам, — спокойно произнес незнакомец и опять повторил свой вопрос.

Оливейра недоуменно пожал плечами.

— Если я вам скажу “нет”, этого будет достаточно?

— Для большей уверенности я осмотрю еще раз.

— Ну валяйте. Смотрите.

Впрочем, поведение незнакомца как раз свидетельствовало о его здравом рассудке. В Альберии настолько распространился электронный шпионаж или, как его называли “снуперизм”, что где бы ни оказывались альберийцы — в номере отеля, в ресторане, в учреждении, общественном месте или частной квартире — они не были уверены, что их разговоры не подслушивают.

Небольшой микрофон-снупер размером с монету находили в самых неожиданных местах: под скатертью стола, под матрацем кровати, в кармане пиджака, на шасси автомашины и т.д. Техника электронного шпионажа непрерывно совершенствовалась. Появились снуперы, улавливающие шепот на расстоянии десятка метров. Специальная “микрофонная пушка”, нацеливаемая на собеседников, стоящих на расстоянии почти в километр, позволяла отчетливо слышать каждое слово беседующих. По городам разъезжали автомашины с установками для улавливания разговоров в любой квартире, в которую подброшен снупер.

Крус тщательно осмотрел и простучал все стены, приподнял картины, залез под диван, отодвигал стулья. Наконец он подошел к двери, прикрыл ее и снова сел на стул.

— У меня имеется препарат Ренара, — понизив голос, с таинственным видом сообщил наконец он.

Оливейра вздрогнул от неожиданности и с удивлением взглянул на странного пигмея. Хитрый делец сразу почувствовал серьезность разговора, однако с деланным равнодушием спросил:

— Ну и что же?

— Он, кажется, вам не нужен? — усмехнулся человечек.

— Да как вам сказать, во всяком случае, не очень.

— Ах вот как, тогда наша беседа не состоится, — и незнакомец встал, собираясь уходить.

Оливейра судорожно соображал, что ему делать. От препарата зависело все, только в нем спасенье от краха. Упустить этого человека нельзя ни при каких обстоятельствах.

— Стойте, — вскрикнул он, когда тот взялся за дверную ручку.

Незнакомец остановился, заранее зная, что ему не дадут уйти. Оливейра торопливо подошел к двери и, заслонив ее своим грузным телом, спросил, глядя на него в упор.

— Откуда у вас препарат? Где вы его взяли?

— Для вас это не имеет решительно никакого значения.

— Нет, имеет! — воскликнул Оливейра и, подойдя вплотную к Крусу, произнес: — Вы украли препарат — не отпирайтесь! Об этом сообщил сам Ренар.

С этими словами он закрыл дверь на замок и, положив ключ в карман, подошел к телефону.

— Я позвоню сейчас в полицию, — сказал он, поднимая трубку.

— Вам все равно никто не поверит, — произнес агент, развалившись в кресле, в котором почти утонул. — Я личный осведомитель господина Варгаса, инспектора охраны и политического порядка, — и Крус, отогнув лацкан пиджака, показал изумленному дельцу значок сыщика. — Кто поверит вашему бездоказательному заявлению? — добавил Крус, довольный произведенным эффектом.

— Так что же вы, черт возьми, хотите? — растерянно спросил Оливейра.

— Вот с этого надо было начать. Что я хочу? Будем говорить в открытую. Мне прекрасно известно, как нужен вам препарат. Вы готовы на все, чтобы получить его. Я мог бы запросить любую цену, но я не грабитель, прошу за препарат не так много.

— Послушайте, вы же негодяй!

— Вполне возможно, но не больше, чем другие.

— Сколько? — мрачно спросил Оливейра после небольшой паузы.

— Пятьсот тысяч диархов.

— Вы с ума сошли! — вскричал бледнея Оливейра. — Это шантаж. Я все-таки позвоню в полицию. Там разберутся. Разве то, что вы находитесь у меня, не доказывает ваше преступление?

— Я у вас с официальным визитом, — захихикал Крус. — Проверка лояльности сотрудников. Ваша компания находится с некоторых пор под контролем королевской инспекции. И предупреждаю, если вы попробуете действовать через полицию — я уничтожу препарат. Вряд ли вы будете в этом заинтересованы.

Оливейра прошелся несколько раз по кабинету.

— Черт побери, у вас мертвая хватка. Ну, что ж. Препарат действительно мне нужен до зарезу. Но вы заломили чудовищную цену. Это грабеж. Я даю вам сто тысяч диархов.

“Кажется, рыбка клюнула”, — подумал Крус и твердо заявил:

— Ни одним диархом меньше!

— Тогда проваливайте ко всем чертям, — вспылил Оливейра. — Вам дают хорошую цену. Я сам поеду к Варгасу и расскажу ему о ваших проделках!

Крус только улыбался, его спокойствие начинало выводить Оливейра из себя.

— Ну, хорошо — двести тысяч, и на этом кончим.

В голове Круса что-то закружилось; он чувствовал, как у него спирает дыхание. Но он еще держался.

— Хорошо, я уступлю. Только из патриотических соображений. Триста тысяч — моя последняя ценя.

“Кто бы подумал, что этот сморчок может так схватить за горло. Вот хитрая бестия!” — с профессиональным восхищением подумал делец. Он выпил стакан содовой и, мысленно проклиная агента и все на свете, произнес:

— Ну хорошо. Согласен. Но вы получите чек после того, как будет проверено действие препарата.

— Я все предусмотрел, — едва сдерживая охватившую его радость, воскликнул Крус. Он вскочил и извлек из кармана небольшую коробочку с двумя ампулами зеленоватой жидкости. Остальные ампулы спрятаны, — пояснил Крус. — Введите препарат хотя бы моей собачонке и поместите ее около работающего атомного двигателя.

— Отлично. В действии препарата должен прежде всего убедиться Линье. Он сам проделает этот опыт. Я вызову его сейчас.

— Прежде чем звать господина Линье, прошу вас выслушать меня внимательно, — заговорил осторожный Крус. — Как только препарат будет проверен, я отведу вас в место, где он хранится. Запомните: нас должно быть только двое. Там вы подпишите чек, а я вручу вам препарат.

— Хорошо. Договорились. Когда приступим к опыту?

— Чем раньше, тем лучше. Внизу я оставил собаку. Сейчас я принесу ее, и мы здесь же сделаем инъекцию.

Когда Крус собирался выходить, дверь неожиданно распахнулась и чуть не ударила его. В комнату вошел Линье. Конструктор тотчас же узнал невзрачного “сотрудника профессора Ренара” и не мог удержаться от улыбки при виде совпадения обстоятельств их встреч.

— Я же вам сказал еще в “Эскалоне”, чтобы вы берегли свой нос, — сказал он.

— Мое почтение, сеньор Линье, мы еще увидимся с вами, проговорил на ходу Крус и исчез из комнаты.

— Что делала здесь эта обезьяна? — спросил Линье.

— Этот плут преподнес вам сюрприз, а мне новые расходы, и Оливейра рассказал обо всем, что произошло.

Линье возмущался и смеялся. Неожиданная возможность осуществить свою цель словно воскресила его.

— Я думаю, это последние ваши затраты, — успокоил он дельца. — Если препарат будет действовать, я найду попутчика, и мы вылетим в ближайшее время.

— Но каков проходимец! Так припереть к стенке! — восклицал Оливейра не то с уважением, не то с возмущением. — В молодости вот так точно и я схватил своего компаньона за горло. Это было чертовски ловко. Лет пятнадцать тому назад я скупал леса…

Закончить свою историю господину Оливейра не удалось, так как в кабинет вошел запыхавшийся Крус. На поводке он вел суетливого фокстерьера.

— Вот наш подопытный, — заявил он. — Сейчас я сделаю собаке впрыскивание препарата.

Он надел фокстерьеру намордник, ловко связал ему ноги и, положив его на стол, попросил Линье придержать собаку. Затем извлек из кармана шприц, набрал в него из ампулы жидкость и сделал животному инъекцию.

— А теперь, господа, — заявил он, — я оставлю вас. Через две недели я позвоню.

На следующий день Линье выехал в Кавилью, где в горах, в глубокой пещере, испытывался атомный двигатель. Люди не входили в пещеру, и все сведения о результатах испытания давали автоматические приборы.

При помощи специального механического робота, управляемого с безопасного расстояния, две собаки — такса и фокстерьер — были помещены вблизи работающего двигателя и находились там в течение 30 минут.

Симптомы лучевой болезни обнаружились у таксы сразу же после опыта, и на следующий день она погибла. Фокстерьер был невредим. В течение двух недель у него не появилось ни одного признака заболевания.

Удачное окончание опыта подтвердило уверенность Линье, и он дал согласие на полет. В тот же день Оливейра выполнил условия, поставленные ему Крусом, и вручил конструктору драгоценную коробку с ампулами.

Глава 19


Шеф бабельского сыскного бюро Варгас был в отличнейшем настроении. Он с удовлетворением перебирал в памяти все недавние события, и на его квадратном невыразительном лице появлялась самодовольная улыбка. События последних дней красноречиво подтвердили его давнее философское заключение об изменчивости человеческой судьбы и о том, что никогда не следует спешить с оценкой фактов. Еще не так давно ему угрожала крупная служебная неприятность, его карьера могла резко оборваться.

Попытка сорвать демонстрацию моряков и портовых рабочих не удалась. Не помогли все энергичные меры, предпринятые Варгасом, в том числе и применение по его инициативе нового “рвотного” газа. И тогда в столице усомнились, способен ли Варгас “действовать решительно и беспощадно”. А это почти означало конец карьеры.

Но, вероятно, судьба все же хранила Варгаса. Спустя два дня после стычки с демонстрантами он получил сообщение о том, что разыскиваемый негр Педро Гаррет пойман и что при обыске его найдено письмо, написанное коммунистом Гонсало.

По необъяснимой случайности следующий документ, который прочитал Варгас, было донесение Круса об аресте им коммуниста Гонсало.

В восторге от возможности реабилитировать себя, Варгас бросился к телефону.

Его донесение об аресте Гонсало вызвало одобрение самого министра.

Воспользовавшись расположением начальства, Варгас попросил разрешения вести лично следствие над Гонсало, на что получил благосклонное согласие. При этом ему сообщили, что арестованный Гаррет будет переслан в бабельскую тюрьму для очной ставки с Гонсало.

Варгас ликовал: ему опять доверяли. Подчиненные с удивлением отмечали, что на лице начальника застыла довольная гримаса. Многим “счастливчикам” удалось тогда снискать его расположение, а тайный агент Крус, случайно попавшийся ему на глаза, тут же получил повышение по службе.

Но это радужное настроение продержалось недолго. Вскоре опять началась полоса неудач. Очная ставка Гаррета с Гонсало ничего не дала. Негр упрямо молчал. А тут еще Баррос со своим планом. Удайся ему этот опыт, и все — авторитету Варгаса пришел бы конец. Варгас извелся окончательно, не спал несколько ночей, и думал, думал… И тут опять фортуна улыбнулась ему. Да, пожалуй, он давно не чувствовал себя так уверенно, как теперь.

С торжествующей улыбкой Варгас перечитывал только что полученную правительственную директиву. В ней сообщалось, что на полигоне в пустыне Могада был “случайно” убит негр Гаррет. Теперь добыть необходимые сведения предлагалось от коммуниста Гонсало. Тут же выражалась надежда, что “богатый опыт” Варгаса поможет ему успешно справиться с этой “почетной и ответственной задачей”.

Варгас был удовлетворен: потирая от удовольствия руки, он думал о том, как заставить заговорить Гонсало.

Однако неожиданные события на некоторое время отвлекли его от этого дела.

Все началось с того, что на другой день после убийства Гаррета в Бабель приехал Диас. Физик находился под впечатлением трагических событий на полигоне. Он чувствовал себя участником дикой расправы над Педро, спасшим ему дважды жизнь.

Охваченный ненавистью к убийцам Педро, Диас испытывал в тот момент потребность хоть чем-нибудь загладить свою позорную деятельность в Сан-Луи.

Узнав, что “Комитет защиты Ренара и Гаррета” организует в Бабеле митинг, Диас решил выступить на нем и рассказать о кровавой инсценировке на полигоне в пустыне Могада. Выступление Диаса вызвало взрыв негодования.

Именно с тех пор агенты сыскного бюро сбились с ног, охотясь за “смутьянами”, распространяющими листовки. Листовки, появлявшиеся неизвестно как в самых людных местах, требовали привлечения к суду сенатора Барроса и генерала Рамиреса, а также освобождения Ренара и Гонсало.

— Подумать только! Наглость коммунистов не знает предела, — говорил возмущенный Варгас. — Судить генерала только за то, что, защищая себя и окружающих, он убил какого-то взбесившегося негра! Нет, пора указать всем этим красным их настоящее место.

В городе было неспокойно: забастовка еще не кончилась, так как бабельские пароходные компании не удовлетворяли требования рабочих, а теперь прибавились новые причины народного гнева. Сплошь и рядом собрания и митинги заканчивались вооруженными столкновениями с полицией. Представители “Комитета защиты”, направленные в столицу для переговоров с королем, не только не были приняты, но и не впущены во Дворец. Атмосфера все более накалялась. Никогда еще агенты сыскного бюро не имели столько “работы”.

И тогда Варгас решил покончить с “беспорядками”. В ночь на 21 октября он вызвал в город жандармский корпус и произвел массовые аресты. Набив тюремные камеры забастовщиками и издав приказ, запрещающий под страхом тюремного заключения собрания и митинги, он считал, что восстановил в Бабеле спокойствие и порядок. Теперь, когда, по его мнению, “бунтовщики” были усмирены, пришло время по-настоящему заняться Гонсало.

Придя вечером к себе в кабинет, Варгас велел привести Гонсало. Гонсало вошел прихрамывая. Накануне он имел “пустяковую беседу” с помощниками Варгаса.

Инспектор сидел за массивным письменным столом с весьма важным видом. Его маленькие, словно стеклянные, глазки смотрели торжествующе.

— Садитесь, Гонсало, — благодушно начал он. — Надеюсь, вы себя чувствуете неплохо. Наши ребята, к сожалению, не умеют деликатно обращаться, — сокрушенно добавил он, заметив громадную ссадину на лице Гонсало и его припухший глаз. — Но не сердитесь на них. В сущности, они прекрасные парни, если их не раздражать.

Варгас откинулся на спинку кресла, весьма довольный собой, и усмехаясь посмотрел на арестованного.

Гонсало сел, решив не обращать внимания на издевательский тон инспектора.

Варгас вынул зубочистку и несколько минут ковырял в зубах, сплевывая в сторону.

— Ну, вот что, милейший, пора кончать, — произнес он, наконец. — Игра ваша все равно проиграна. Вашу партию мы почти ликвидировали. Все руководство сидит у меня в камерах. Самое разумное в вашем положении — выкладывать все начистоту. Советую в ваших же интересах не упрямиться, от вас потребуется очень мало: сообщить, где находятся материалы профессора Ренара, — и вы на свободе. Не сомневаюсь, что вам известно, где они хранятся.

— Вы ошибаетесь, — ответил Гонсало, — этого я не знаю. Письмо, которое я дал Гаррету, не дает оснований для таких утверждений.

— Бросьте валять дурака, — все еще миролюбиво продолжал Варгас. — Ваше упорство ни к чему не приведет.

Гонсало молчал.

Варгас резко выпрямился в своем кресле и, взяв со стола карандаш, начал нервно постукивать им по столу. Всем своим видом он показывал, что отныне допрос будет вестись только официально. Спокойствие Гонсало приводило его в ярость.

— Твой друг, этот черномазый Гаррет, тоже все задирал нос. Корчил из себя героя. А чем все кончилось? Его подстрелили как бешеную собаку на полигоне в пустыне. Поверь, что ты тоже так кончишь, и никто даже не узнает о твоем героизме. Прикинь-ка, стоит ли быть таким дураком.

Лицо Гонсало оставалось бесстрастным.

— Негр передал тебе все материалы Ренара, — продолжал Варгас. — Ты где-то их хранишь. Все улики против тебя. Будешь ты отвечать?

— Я могу повторить то, что уже говорил, — ответил Гонсало.

— Ну что ж, — вскричал Варгас с перекошенным от злобы лицом. — Ты еще не знаком по-настоящему с нашими парнями. Сегодня ты с ними познакомишься. Все, что было до сих пор, ничто, пустяки. У нас есть много средств заставить говорить таких, как ты, — с профессиональной гордостью заявил Варгас. — Позови ребят! — крикнул он стоящему у двери полицейскому.

Из соседней комнаты вышли три сыщика. В одном из них, смуглом коренастом человеке с приплюснутым носом и непомерно длинными руками, Гонсало узнал знаменитого истязателя Акунья, который некогда был боксером. В руках он держал резиновую дубинку. Слухи о жестокости этого палача были такими, что несколько депутатов попытались даже заговорить о них в парламенте, но из-за поднявшегося шиканья их никто не расслышал.

В руках двух других палачей — атлетического сложения верзил с тупыми квадратными лицами — были хлысты из проволоки. Сыщик Акунья не торопясь снял пиджак, аккуратно сложил его и положил на стул. Засучив рукава, он потряс в воздухе резиновой дубинкой, словно проверяя исправность своего “инструмента”. Волосатые руки и грудь, видневшаяся из распахнутой рубахи, придавали ему сходство с гориллой. Полицейский, стоявший у двери, принялся срывать с Гонсало одежду.

— В последний раз, будешь говорить или нет? — спросил инспектор.

— Нет, — ответил Гонсало.

Варгас вышел из-за стола и направился к стоявшему в углу большому, сверкающему лаком радиоприемнику и включил его. Такая уж была здесь традиция: звуки музыки заглушали стоны истязаемых.

Варгас сел на стол, поставив одну ногу на стул, чтобы лучше наблюдать и руководить избиением, и собирался дать команду начинать, как вдруг музыка оборвалась. Теперь, после хаоса бешеных звуков, казалось, что в комнате воцарилась мертвая, почти ощутимая тишина. Вслед за тем в репродукторе раздался ясный голос диктора:

— Внимание! Передаем материалы Международной конференции по мирному использованию атомной энергии.

— Пойди настрой на танго, — сказал Акунья полицейскому. — Я люблю “работать” под танго, — пояснил он.

— Не надо! — закричал вдруг Варгас и, подбежав к приемнику, усилил звук.

— Сенсацией дня было выступление советского ученого Громова, сообщившего о крупнейшем достижении советской науки в области защиты от радиоактивных излучений, — продолжал диктор. — Советские биологи и врачи создали препарат, предварительная инъекция которого полностью защищает организм от губительного биологического воздействия радиоактивного излучения. Советский делегат предлагает всем научным и лечебным учреждениям любой страны ознакомиться с материалами научных исследований, произведенных в Советском Союзе.

На минуту и Варгас и Гонсало застыли в немом изумлении. Гонсало выпрямился и рассмеялся прямо в лицо Варгасу. Тот выключил приемник.

— Какого черта ты ржешь! — завопил он, приходя в ярость. — Уведите его, — крикнул он удивленным полицейским, которые так и не поняли, что же именно произошло.

Как только Гонсало увели, Варгас бросился к телефонному аппарату и попросил соединить его со столицей. К видеотелефону подошел сам главный инспектор охраны и политического порядка. Он выглядел немного растерянным. На вопрос Варгаса, не будет ли каких-либо изменений в связи с выступлением советского делегата, шеф поморщился и, не взглянув на собеседника, небрежно бросил:

— Ждите дальнейших инструкций, — и тотчас же исчез с экрана.

Едва Варгас повесил трубку, как в кабинет вошел агент сыскного бюро Крус, исполняющий теперь обязанности личного осведомителя Варгаса. В руках он держал пачку листовок.

— Господин инспектор, — взволнованно заговорил он, — в городе снова беспорядки. Наши люди не успевают срывать со стен листовки. А на площади Свободы опять собрался громадный митинг.

В голове Варгаса мысли начали путаться. “Надо принять какие-то меры. Арестовать зачинщиков? Но тюрьмы уже переполнены!”

Он так и не успел найти нужное решение, как раздался звонок. С экрана видеотелефона на Варгаса в упор смотрели холодные, сверлящие глаза главного инспектора. Преувеличенно спокойным видом он старался возместить свое недавнее замешательство. В телефоне отчетливо раздавался металлический, бесстрастный голос шефа.

— По приказу короля профессор Ренар освобожден. Произошло недоразумение, так будет сообщено и в печати, простое недоразумение, — холодно повторил он. — Ренар должен срочно выехать на конференцию в Женеву. Что касается Гонсало — освободить его. Пора уже научиться вам понимать обстановку. Когда, наконец, вы это поймете? — и главный инспектор недовольно поморщился.

Варгас в изнеможении сидел в кресле, тупо уставившись в одну точку. Почему шеф говорил таким ледяным тоном? Неужели в самом деле судьба так изменчива?

А ведь была такая возможность отличиться.

Когда Гонсало вышел из сыскного бюро, над городом уже висела густая синева надвигающихся сумерек. Он шел не спеша, вдыхая полной грудью вечерний воздух и жадно всматриваясь в кипучую жизнь гигантского города. Все чаще мелькали вспышки световых реклам и красные змеи неоновых огней. Словно золотой паутиной, опутывался город огненными нитями электрического света. И Гонсало казалось, что там, в центре, где пылает это яркое зарево, живет ядовитый паук, протянувший к людям свои жадные щупальца.

Навстречу ему бежал веснушчатый мальчишка и, размахивая газетой, звонко выкрикивал:

— Бабельские пароходные компании удовлетворили требования рабочих! Профессор Ренар освобожден и выезжает на международную конференцию в Женеву!

“Вероятно, теперь Ренару понадобятся его материалы. Необходимо срочно повидать его, пока он не уехал”, — подумал Гонсало и, не теряя времени, решил немедленно выехать в Эскалон.

Глава 20


Едва Диас вернулся из Бабеля в Сан-Луи, как столкнулся с весьма странным поведением своих знакомых. Еще по дороге домой он встретил на улице одного из своих сотрудников и, приветливо окликнув его, намеревался расспросить о последних новостях. Но тот, видимо, не узнал его, так как ускорил шаг и скрылся за углом. Диас не придал этому случаю особого значения, вспомнив, что сотрудник близорук. Однако, придя в лабораторию, он не мог не заметить, что коллеги, проработавшие с ним несколько лет, сторонятся его и неохотно вступают в разговор. Лишь механик из подсобных мастерских, взглянув на него с нескрываемым восхищением, сказал: “А здорово это вы!.. И не побоялись?!”

Наконец, его помощник, оставшись с ним наедине и боязливо озираясь по сторонам, спросил у Диаса, что он думает теперь делать. Этот вопрос удивил Диаса, и он собирался расспросить о непонятном поведении сослуживцев, как раздался телефонный звонок. Диас снял трубку.

— Вас просит срочно директор, — услышал он голос секретаря.

Подозревая, что хорошего от этого вызова ожидать нельзя, Диас направился в кабинет директора.

Директор, господин Морето, высокий представительный мужчина, с седой шевелюрой и румяным лицом, обладал мягкими, вкрадчивыми манерами.

— Садитесь, — приветливо пригласил он Диаса.

Диас сел. В кабинете было тихо. Луч солнца играл на отполированных, блестящих деталях модели атомного реактора. На стене против Диаса висела картина с изображением непонятных зигзагов и мазков, похожих на расплывшиеся чернильные пятна. Мирно тикали старинные часы. Директор откинулся в кресле и после небольшого молчания медленно, как бы подбирая слова, произнес.

— Должен признать, что вы являетесь одним из самых ценных наших сотрудников и именно поэтому мне особенно прискорбно сделать вам не совсем приятное сообщение. Но, к сожалению, служебный долг обязывает меня выполнить эту, поверьте, чрезвычайно тягостную миссию. Вы, несомненно, догадываетесь, что речь идет о вашей, я бы сказал, непростительной неосторожности. Ваше выступление на коммунистическом митинге произвело очень невыгодное впечатление на некоторых лиц. В лучшем случае оно может быть расценено как легкомысленное. Но лица, о которых я упоминал, к несчастью, не считают возможным ограничиться столь мягким суждением. Учитывая все эти факты, я, к сожалению, также не считаю возможным дальнейшее ваше пребывание в стенах нашего института и вынужден предложить вам подыскать работу в другом месте, хотя боюсь, что теперь это будет для вас нелегко.

Кровь бросилась Диасу в лицо. Значит, достаточно влиятельным лицам высказать недовольство, чтобы о его заслугах моментально забыли. Его выгоняют из лаборатории, где он едва не поплатился жизнью.

Он хотел высказать все директору, но господин Морето уже поднялся, давая этим знать, что беседа окончена. Диас понял и, резко повернувшись, вышел из кабинета.

Когда Диас вернулся домой и рассказал обо всем Роберте, она, к его удивлению, даже обрадовалась, заявив, что все это к лучшему, что давно хотела уехать отсюда.

Роберта не подозревала, что неприятности, обрушившиеся на ее мужа, значительно серьезней, чем ей казалось, Впрочем, и сам Диас не вполне сознавал безвыходность своего положения. Но последующие события довольно быстро рассеяли его заблуждения на этот счет.

Узнав, что в Тарифском университете требуется заведующий физической лабораторией, он решил поехать туда и предложить свою кандидатуру. Ректор университета, побеседовав с Диасом, предложил ему явиться за окончательным ответом на следующий день. Придя в назначенный час, он не был, однако, принят ректором. Его направили к помощнику ректора, который сообщил ему, что в настоящий момент университет, к сожалению, не может воспользоваться услугами Диаса.

Получив отказ, Диас решил обратиться в Феррольский университет, куда и выехал в тот же день. Однако и там повторилось то же, с той только разницей, что ему отказали сразу.

Диас ездил из одного учебного заведения в другое, но везде был тот же результат.

Тогда, поняв, что ему не удастся работать в учебном заведении, он решил попытаться устроиться в исследовательском отделе какой-нибудь промышленной фирмы. Но и здесь его ожидало разочарование.

Везде, где бы Диас ни предлагал свои услуги, от них тотчас же отказывались, когда выяснялись обстоятельства, при которых он расстался с Сан-Луи.

Да, положение было гораздо печальней, чем думал Диас. В довершение всех неприятностей его окончательно расстроило письмо, полученное от Роберты.

Вилла, за которую было уплачено 50 процентов ее стоимости, была отобрана, и Роберте едва удалось уговорить кредиторов позволить временно остаться в одной комнате.

Шел третий месяц с тех пор, как Диас потерял работу. Лишения наложили на него свой отпечаток. Его дорогой костюм, сшитый у хорошего портного, казался несвежим, хотя и был тщательно выглажен. Небрежно повязанный модный галстук, усталые, полные тоски глаза, как-то обрюзгшее лицо — все говорило о преследовавших его неудачах.

Время шло. И, наконец, Диас понял, что нигде не устроится. Его диплом, его знания никому больше не нужны. И тогда, сгорая от стыда, он пошел в ресторан, где когда-то, еще студентом, мыл по ночам посуду. Хозяин тотчас его узнал и весело рассмеялся.

— Ну что ж, у меня часто моют посуду люди с дипломами. Не ты первый. А у тебя к тому же есть стаж! — заявил он, довольный своей шуткой.

Так замкнулся круг: карьера Диаса закончилась тем, с чего и началась. После стольких мытарств он рад был и этой работе. Роберта с сыном уехала из Сан-Луи и поселилась у своих родителей.

Однажды в один из осенних дней Диас медленно шел через парк. День был отличный: нежаркое солнце мягко озаряло желтеющую листву и увядающие цветы.

В парке было тихо и безлюдно. Диас опустился на скамейку и долго сидел так, греясь под лучами осеннего солнца, раздумывая о превратностях своей судьбы.

Что и говорить, жизнь здорово шлепнула его, и Диас теперь все чаще сожалел о своем выступлении на митинге.

Внимание его привлек сидящий напротив человек. Почему-то он показался Диасу знакомым. Сколько ни пытался Диас вспомнить, где он мог видеть этого углубившегося в какие-то вычисления человека, все было напрасно. И все-таки он не сомневался, что знает его.

За все время незнакомец ни разу не отвлекся от своих записей. Но вдруг он удовлетворенно улыбнулся, словно найдя ответ на мучивший его вопрос и, подняв голову, посмотрел прямо на Диаса. В тот же момент лицо его озарилось радостным изумлением, и он воскликнул:

— Будь я проклят, если это не Диас!

Быстро поднявшись, он подсел к Диасу и возбужденно заговорил:

— Ваша фамилия Диас? Я узнал вас сразу. С тех пор как с вами произошла эта история с излечением от лучевого синдрома, я ищу случая побеседовать с вами. Будем знакомы. Линье, конструктор.

Едва незнакомец назвал себя, как Диас понял, почему лицо Линье так знакомо ему. Кто не знал конструктора Линье! Общество “Альберия — Луна” не жалело средств на рекламу, и фотографии будущего космонавта мелькали повсюду.

— О! Я рад познакомиться с вами, — отвечал Диас. — Чем же я могу быть полезен вам?

— Я хотел бы услышать лично от вас, как все это случилось. Какой дозой вы были облучены? Как протекала болезнь, и уверены ли вы в действии препарата Ренара? Дело в том, что все это имеет для меня важное значение.

Диас подробно рассказал обо всем, о чем просил его Линье. Закончив, он твердо произнес:

— Не сомневаюсь, что своим излечением я обязан препарату профессора Ренара.

По-видимому, Линье был очень доволен такой высокой оценкой препарата. Беседа с Диасом окончательно рассеяла все его тревоги и опасения. Диас в свою очередь спросил Линье, почему это его так интересует.

Узнав о намерении Линье использовать препарат для осуществления перелета, Диас встревожился. Надежда Линье на действие препарата показалась ему слишком смелой и рискованной. Но когда Линье сообщил, что облегченные экраны все-таки будут установлены и что атомный двигатель за все время перелета с Земли до Луны и обратно будет работать не больше пятнадцати минут, Диас решил, что его опасения необоснованны. Он смотрел на энергичное лицо Линье и думал о том, какая должна быть вера в свое дело у этого человека. И вдруг мысль, показавшаяся ему в первый момент безумной, поразила его, словно удар грома.

Линье закончил свои объяснения и внимательно взглянул на Диаса.

— Если я не ошибаюсь, у вас крупные неприятности, и на душе скребут кошки, — сказал он.

— Не стану отрицать. Вероятно, мой вид говорит об этом достаточно красноречиво, — и Диас рассказал о своих злоключениях.

Линье, который последнее время был поглощен заботами о предстоящем полете и мало интересовался земными делами, был потрясен.

— И вы, талантливый физик, моете сейчас посуду в ночном ресторане? — недоверчиво переспросил он.

Наступило молчание. Мозг Диаса не переставая сверлила одна и та же мысль.

— Сколько человек летит с вами? — осторожно осведомился он.

— Ракета рассчитана на экипаж в три человека.

— Кто же ваши попутчики? — продолжал расспрашивать Диас.

— Сейчас этот вопрос еще не решен. Человек, который должен был лететь со мной, оказался трусом. Нелегко найти человека, который бы доверил свою жизнь препарату Ренара. К тому же препарата мало.

— Послушайте, Линье, — заговорил с волнением Диас. — Окажите мне великую услугу. Возьмите меня с собой. Чем вам не подходит моя кандидатура? Я верю в препарат Ренара и готов лететь в любое время.

Линье удивленно посмотрел на Диаса. Внезапное предложение Диаса застало его врасплох.

— Позвольте, у вас же семья, — произнес он, наконец. Это и в самом деле довольно рискованно.

— Но поймите, у меня нет другого выхода, — умоляющим голосом упрашивал Диас.

— Я нахожусь на положении парии, у меня нет никаких перспектив работать по специальности. Жить так дальше невозможно.

Линье задумался.

— Что ж, я ничего не имею против вашей кандидатуры, медленно заговорил он.

— Все, что мне известно о вас, говорит в вашу пользу. Но если сказать правду, мне не нравится, что ваше решение. результат разочарования и отчаяния. Вы ищете в космическом полете выход из безнадежного, по вашим словам, положения. Ну, а если бы с вами не случилось всей этой истории, согласились бы вы лететь?

Диас молчал, не зная что ответить.

— Вот видите, — сказал Линье. — Вам трудно ответить на этот вопрос.

— Поверьте, Линье, что я никогда не стану раскаиваться в своем решении.

Линье долго раскуривал потухшую трубку, не произнося ни слова.

— Не обижайтесь на меня, Диас, — наконец заговорил он. Ваше решение недостаточно серьезно. Не пожалеете ли вы впоследствии о нем? Советую вам обстоятельно все обдумать, сказал Линье, подымаясь и собираясь уходить.

Диас также поднялся, и оба пошли по аллее к выходу из парка.

— Даю вам три дня, чтобы все хорошо обдумать. Если не передумаете, то приходите ко мне в контору, — сказал Линье на прощанье и сел в такси.

Диас долго еще бродил по пустынным аллеям парка. Что делать? Полет вместе с Линье представлялся ему теперь как единственный способ покончить со своим бесправным положением отвергнутого и вернуть себе репутацию лояльного альберийца. Впервые за много месяцев унижений и нужды перед ним засияла надежда. Открывался путь к славе и богатству. “А Роберта? — спросил чей-то голос. — Как же семья?”

“Да что там семья, — возразил ему другой, — ведь все равно, приятель, сейчас у тебя почти что и нет семьи…”

Через три дня Диас явился в контору.

Генерал Рамирес, узнав, что с Линье летит Диас, выразил свое недовольство в беседе с сенатором Барросом.

— Эти двое, — заявил генерал, говоря о Линье и Диасе, не внушают мне доверия. Нам нужен надежный человек. Я знаю парня, на которого можно положиться. Это Альварес — он был у меня в штабе во время тонгапайской кампании.

— Но он скомпрометировал себя в связи с аварией искусственного острова. Альварес находится под следствием, — возразил Баррос.

— Чепуха! Тем легче заставить его отправиться в рейс. Он разобьется в лепешку, чтобы оправдать доверие.

— Ну, что ж, попытайтесь с ним поговорить, — согласился Баррос.

В тот же день Альварес был вызван к Рамиресу. Он вошел в кабинет к генералу, полный мрачных предположений.

— Алло, мальчик! — шумно приветствовал его Рамирес. — Садитесь. У вас скучный вид, приятель.

Рамирес не торопясь выбил трубку, поглядывая время от времени на угрюмо сидевшего Альвареса.

— Вам надо рассеяться, старина, — начал, наконец, он. — Я хочу предложить вам для развлечения слетать на соседнюю планету. Вы же долго готовились к полету.

— После катастрофы у меня отпала охота к космическим рейсам, — ответил Альварес. — Кроме того, Линье будет возражать против моей кандидатуры.

— Ну, об этом мы его спрашивать не будем. А что касается вашего нежелания, то не торопитесь с ответом. Уж не думаете ли вы, что после суда вас ожидает курорт?

Альварес молчал. Рамирес, наклонись к Альваресу и понизив голос, произнес:

— Я вызвал вас, чтобы сделать вам выгодное предложение. В экипаже космического корабля должен быть надежный человек. Учтите, что космический рейс совершается в своеобразной обстановке. Не исключена возможность встречи с русской экспедицией, быть может, в одном районе Луны. Трудно предвидеть все ситуации, но мы ищем урановую руду и не потерпим конкурентов. Конкурентов мы уничтожаем. И сейчас нам особенно нужен надежный человек. Надеюсь, вы понимаете меня, Альварес!

Радист побледнел и, бросив на Рамиреса испуганный взгляд, вытер вспотевший лоб.

— Я предложил вашу кандидатуру, — продолжал генерал. Если вы оправдаете доверие, я гарантирую не только прекращение вашего дела, но богатство и славу.

— Ну, так как же? — спросил Рамирес, откидываясь в кресло и прищуриваясь.

Альварес с минуту колебался и, шумно выдохнув воздух, произнес:

— Хорошо. Я согласен.

В тот же день Рамирес сообщил по видеотелефону Оливейра о том, что в состав экипажа назначен Альварес.

— Вы шутите? — удивился Оливейра.

— Не возражайте, уважаемый. Вопрос решен, — ответил Рамирес и повесил трубку.

Глава 21


Двигатель для космической ракеты Линье имел диаметр около полутора метров и весил несколько тонн. Сердцем двигателя был реактор, в котором происходила ядерная реакция. Мириады атомных микровзрывов сливались в могучий поток энергии. В реакторе развивалась температура около 4000 градусов. Такую температуру могли выдержать только специальные жаростойкие материалы. Для лучшего охлаждения стенок двигателя они были выложены пористой керамикой.

Рабочая жидкость продавливалась в реактор через мельчайшие поры в стенках, одновременно охлаждая их.

С тех пор как Линье получил, наконец, препарат и был определен экипаж ракеты, ничто, казалось, не должно было препятствовать старту межпланетного корабля. Однако появилась новая причина, задержавшая полет. При испытании атомного двигателя обнаружилось, что стенки реактора подвергаются слишком сильному нагреву. Это угрожало аварией, и встревоженный Линье несколько дней ходил мрачный. Он поделился своими опасениями с Диасом. Оказалось, что физик глубоко изучил все тонкости этой сложной технической проблемы.

— Я много думал над этим, — сказал он Линье. — Причина чрезмерного нагрева — неудачное расположение ядерного горючего. Вся трудность задачи — придать расщепляемому веществу такую форму, чтобы не все части подвергались интенсивному нагреву, и более холодные участки обеспечивали бы необходимую механическую прочность материала. Надо добиться, чтобы энергия “осколков” ядер шла в основном на диссоциацию газа, образовавшегося из рабочей жидкости. Вам, конструкторам реактивных двигателей, диссоциация выгодна, так как при уменьшении молекулярного веса рабочих газов, насколько мне известно, увеличивается скорость истечения. Ясно, что для этой цели атомное горючее следует распределить в виде достаточно тонких слоев. Но как? Надо подумать.

Через пять дней Диас принес схему атомного реактора с новым расположением расщепляемого материала.

— Да, нужно немедленно переделать, — согласился Линье, внимательно просмотрев чертеж. — На это уйдет время, но что же делать?

После переделки атомный двигатель вновь был установлен на испытательный стенд. С трудом сдерживая волнение, будущие астронавты поднялись на пульт управления, отделенный от пещеры, где помещался двигатель, толстыми бетонными стенами.

Линье включил двигатель, и оба впились в приборы, измеряющие температуру стенок реактора. На этот раз температура была действительно ниже, хотя и выше, чем рассчитал Диас. Показания термометров не очень обнадеживали. К тому же, на седьмой минуте работы двигателя температура вновь стала подыматься.

Линье приостановил испытание. Результаты его не вызывали уверенности. Оба задумались, встревоженные и озабоченные. Их размышления прервал звонок видеотелефона. Конструктора срочно вызывал шеф.

Было уже довольно поздно, когда Линье явился к ожидавшему его Оливейра. По возбужденному виду дельца он понял, что предстоит важный разговор.

— Я вызвал вас, чтоб сообщить о дате старта, — без обиняков объявил Оливейра. — Вы вылетаете через два дня — 23 ноября и ни в коем случае не позже. Если можете раньше, — тем лучше.

Это сообщение поразило Линье своей неожиданностью.

— Но ведь вылет назначен на 30 ноября, — ответил конструктор, обеспокоенный результатами испытания.

— Обстоятельства изменились. Повторяю: 23 ноября — самый поздний срок. Меня больше устраивает, чтобы старт состоялся завтра, но вы сильно затянули возню с двигателем, — недовольно произнес Оливейра.

— Нам необходимо еще время для испытаний. Не исключена возможность аварии.

— Довольно! — побагровел делец. — Эта возможность всегда будет не исключена. Если не температура стенок, то появится, черт побери, что-нибудь другое. Всем ясно, что космический полет — не прогулка на яхте. Но не слишком ли много вы заботитесь о безопасности!

Линье вспыхнул и поднялся с места.

— Хорошо, — проговорил он. — Мы вылетаем, — и, не простившись, вышел.

Узнав, что испытания двигателя прекращены и начинается срочная подготовка к старту, Диас возмутился и собирался отказаться от полета. Однако взглянув на суровое и расстроенное лицо Линье, он оставил это намерение, вспомнив о своем обещании конструктору “никогда не раскаиваться в своем решении”. К тому же была и еще одна немаловажная причина: Диас получил от общества “Альберия — Луна” крупную денежную сумму, связавшую его по рукам и ногам.

Отступать было невозможно.

На следующий день состоялось, наконец, уже не раз откладываемое совещание пайщиков акционерного общества “Альберия — Луна”. В переполненном зале собрались возмущенные владельцы лунных участков. Здесь были представители различных слоев общества: мелкие предприниматели, лавочники, рантье, служащие, представители интеллигенции. Сплошной гул в зале, недовольные выкрики и возгласы свидетельствовали о возбужденном состоянии участников совещания. Нетерпение желавших выступить было столь велико, что, не дожидаясь открытия совещания, они разражались гневными речами по адресу общества и господина Оливейра.

Какой-то краснолицый толстяк, мясоторговец из Кордоба, вытирал платком вспотевшую лысину и объяснял соседям, какие убытки угрожают Альберии и акционерам, в частности, из-за медлительности организаторов перелета.

Наконец после многочисленных попыток председателю удалось успокоить собрание и предоставить слово господину Оливейра.

— Господа! — торжественно произнес директор компании, — я счастлив сообщить вам, что в настоящий момент нет причин для вашего негодования. Мы готовы к завоеванию космического пространства и нашей первой цели — Луны. Только исключительно важные причины заставляли нас до сих пор откладывать полет.

Как глава общества “Альберия — Луна”, я вижу свой долг в охране интересов пайщиков общества и законных владельцев лунных участков. Я делаю это заверение, господа, с глубоким удовлетворением, ибо имею возможность сообщить вам торжественно и официально: старт корабля состоится завтра!

Слова Оливейра были встречены неистовой бурей восторга, шквалом аплодисментов и выкриков. Подождав, пока в зале успокоятся, на что ушло немало времени, Оливейра добавил:

— Среди нас присутствует представитель Главного штаба генерал Рамирес. Он просит слова. Прошу внимания, господа!

Зычный бас Рамиреса сразу заглушил шум.

— Господа, — заявил генерал, — мы не мечтатели и не фантазеры. Деловой практицизм — вот основа наших начинаний. Скажу прямо: цель экспедиции — найти урановую руду и редкие, еще невиданные минералы, которые, надо полагать, имеются на спутнике нашей планеты. В борьбе с мировым коммунизмом мы должны мобилизовать стратегические ресурсы не только нашей планеты, но использовать все, что можно, и на других мирах. А затем мы создадим лунную базу. Помните, господа, кто владеет Луной, тот владеет миром. И Альберия будет владеть миром! — вскричал побагровевший генерал под гром аплодисментов.

Как раз в этот момент господин Оливейра заметил свою секретаршу, пытавшуюся, по-видимому, разыскать кого-то в зале. Оливейра окликнул ее и знаками пригласил подойти к нему.

— Что случилось, милочка? — тихо спросил Оливейра, когда Мерседес подошла.

— Срочная телеграмма Линье.

— Линье сейчас на космодроме, — ответил Оливейра, — а затем он должен отдыхать до самого вылета.

Последнее время Линье получал массу писем и телеграмм, ибо альберийцы любят писать знаменитостям, и ничего не было удивительного в том, что Оливейра не считал нужным беспокоить Линье из-за пустяков. Однако, заметив огорченное лицо девушки, он добавил:

— Впрочем, давайте телеграмму сюда. Я еду через час на космодром и передам ее Линье.

Получив телеграмму, Оливейра положил ее в карман и тотчас же забыл о ней.

Вскоре заседание закончилось, но взволнованные акционеры не расходились, оживленно обсуждая детали предстоящего космического полета.

До отлета ракеты оставалось меньше 24 часов, и господин Оливейра, не теряя времени, отправился на космодром, чтобы лично присутствовать при последних приготовлениях. Космодром, на котором недавно закончили сооружение наклонной эстакады, был расположен в 100 километрах от Бабеля.

Автомобиль мчался по шоссе. Развалившийся на заднем сидении делец не успел даже вздремнуть, как вдали появились причудливые кружева стальной эстакады, покоящейся на мощных арках постепенно возрастающей высоты. Оливейра зевнул и, вытянув из кармана часы, взглянул на них. До космодрома оставалось минут пятнадцать езды. В этот момент он обнаружил у себя на коленях аккуратно сложенную бумагу. Это была телеграмма, переданная ему Мерседес. Он не спеша вскрыл ее. Что это?!

“Мой подопытный умер от лучевой болезни. Действие препарата изучено недостаточно. Отложите полет.

Ренар”.

Первое время Оливейра даже не понял, о чем идет речь. Он несколько раз перечитал телеграмму, строчки прыгали у него перед глазами. Зло выругавшись, Оливейра смял телеграмму в кулаке. Несмотря на свою способность быстро ориентироваться в любой обстановке, он долго не мог сообразить, как поступить. Целый рой противоречивых решений проносился в его голове. Если сейчас сообщить Линье о телеграмме, он, безусловно, откажется лететь, а это вызовет финансовый крах общества и крупный скандал. А за последнее время он привык считать себя собственником ночного светила. Он придумывал для него ласковые, фамильярные имена, мысленно подбрасывал на ладони серебряный диск Луны, словно монету в десять диархов. О, это была не одна монета! Луна в его воображении представлялась невероятно большим количеством монет. И — теперь, когда после стольких волнений и затрат все готово, надо отказаться от своей собственности! Нет, этого допустить нельзя. Линье ничего не должен знать.

Но, с другой стороны, если экипаж будет поражен лучевой болезнью и не сможет вернуться на Землю, все равно он терпит крах — в сооружение ракеты вложены огромные средства. Наконец о телеграмме могут узнать, и тогда вся ответственность ляжет на него. Оливейра окончательно запутался в этих рассуждениях.

В этот момент из-за поворота дороги показались ворота космодрома. Больше уже нельзя мешкать ни секунды. И Оливейра, схватив за плечи шофера, закричал:

— Остановите машину!

От неожиданности водитель резко затормозил, и машина с визгом остановилась.

— Разворачивайтесь и возвращайтесь в Бабель! — приказал он.

Шофер недоумевающе посмотрел на хозяина и молча исполнил приказание.

Приехав в Бабель, Оливейра прежде всего направился к Кортесу. Финансовый магнат долго пыхтел сигарой, перекатывая ее из одного угла рта в другой, и, наконец, предложил созвать срочное совещание, пригласив сенатора Барроса и генерала Рамиреса.

Через час все были в сборе. Оливейра пытался было подсчитать свои убытки, но Баррос и Рамирес досадливо отмахивались — их это мало трогало. Решение вопроса значительно облегчилось, когда Баррос сообщил, что негр, над которым производились испытания, прожил около трех месяцев, и, следовательно, препарат обладает защитными свойствами довольно длительное время.

— В таком случае, — заявил Кортес, — вопрос совершенно ясен. Линье и его попутчики успеют возвратиться на Землю. И если после этого жизнь астронавтов не удастся спасти, то какое это имеет значение для истории. Наука, господа, требует жертв! Разве Пьер Кюри не подвергнул себя воздействию излучения радия! Разве не ради науки Петтенкофер проглотил содержимое целой пробирки с холерными вибрионами! Разве мало нашлось добровольцев, согласившихся подвергнуться укусам комаров, зараженных желтой лихорадкой, только для того, чтобы установить, как распространяется эта болезнь! Как же мы можем принимать во внимание жизнь нескольких человек, если от этого зависит успех нашего дела!

Экскурс Кортеса в область истории науки показался всем весьма убедительным, за исключением Оливейра.

— Да, но о телеграмме могут узнать, — неуверенно произнес он. — Сам Ренар постарается раздуть это дело.

— Ерунда, — поморщился Баррос. — Что он сможет сделать? Не в его интересах публично признать неполноценность своих научных исследований. Если же он решится выступить с компрометирующим заявлением, у нас есть все основания привлечь его к уголовной ответственности как пытавшегося помешать осуществлению космического рейса.

— А если полет окажется неудачным, и экипаж будет поражен лучевой болезнью, мы обвиним его в попытке уничтожить экипаж альберийской ракеты с помощью препарата. Он предстанет на этот раз перед судом в качестве агента русских, — заявил Рамирес.

Такой оборот дела показался присутствующим очень остроумным, все рассмеялись.

— А вы, — обратился Кортес к Оливейра, — позаботьтесь, чтобы за эти оставшиеся несколько часов до отлета Линье не узнал о телеграмме. Это легко осуществить под предлогом, что экипаж перед отлетом должен отдохнуть и никто не должен их беспокоить. Я поговорю с инспектором Варгасом, чтобы завтра ближе чем на километр к космодрому никого не подпускали. Полагаю, что все совершенно ясно, и на этом с деловой частью можно покончить. А теперь, господа, — партию в гольф!

Предложение одобрили, и компания, за исключением заторопившегося Оливейра, отправилась в сад.

Глава 22


Грандиозный труд огромной армии советских ученых, инженеров, врачей, рабочих завершился.

Величайшее событие — старт межпланетного корабля, намеченный на 22 ноября, с нетерпением ожидался всей страной.

22 ноября в 9 часов по московскому времени телевизионная передвижка редакции последних известий начала репортаж с межпланетного вокзала на Кавказе.

Миллионы людей наблюдали на экранах телевизоров и телетеатров за последними приготовлениями перед стартом ракеты. Крупным планом показывается громадный ангар и в нем исполинское металлическое туловище межпланетного корабля.

Телевизионная камера подводит зрителей вплотную к “Циолковскому”, показывая корабль в различных ракурсах. Гигантский цельнометаллический моноплан с одним крылом, построенный из новых сверхпрочных сплавов, вызывает общее восхищение. Длинная остроконечная антенна впереди, напоминающая клюв, придает ему сходство с фантастической птицей. В голове ее разместилась пассажирская кабина. По сравнению с туловищем она занимает незначительный объем. Почти весь корпус ракеты занимают отсеки, заполненные горючим.

Недаром Рощин с огорчением говорил о том, что на Луну приходится отправлять по сути цистерны с топливом. К сожалению, профессор не преувеличивал: из пятисот тонн взлетного веса “Циолковского” около 450 тонн приходилось на топливо, 45 тонн на корпус, двигатели и баки и лишь пять тонн составлял полезный груз.

В 9 часов 30 минут на экранах телевизоров появились четверо отважных астронавтов. Все они в специальных скафандрах, без головных шлемов.

Миллионам телезрителей хорошо знакома коренастая, плотная фигура профессора Рощина. Высокий лысеющий лоб, мужественные, немного резкие черты крупного лица; но достаточно Рощину улыбнуться, как от его суровости не остается и следа. Несмотря на свою выдержку и хладнокровие, он с трудом скрывает охватившее его волнение.

На экране высокий, слегка сутуловатый Коваленко. Он приветливо машет зрителям рукой и смущенно поправляет очки. Среди участников экспедиции астроном старше всех по возрасту.

А вот улыбающийся и жизнерадостный штурман Лядов. Он известен всей стране по знаменитому беспосадочному перелету Москва-Северный полюс-Южный полюс-Москва. За этот перелет он удостоился высокого звания Героя Советского Союза. Лядов выглядит совсем юношей, хотя ему недавно исполнилось тридцать лет.

И, наконец, на экране крупным планом показывается живой и экспансивный доктор Касымов. Этот приземистый казах, с узкими проницательными глазами на широкоскулом лице, один из выдающихся деятелей в новой отрасли науки — астромедицине. Он несет на себе громадную ответственность за здоровье своих товарищей.

И сейчас Юсуп Габитович озабочен их самочувствием. Однако его тревоги напрасны. Все чувствуют себя отлично, только сильно волнуются.

Перед микрофоном начальник экспедиции Андрей Егорович Рощин. От имени команды он благодарит партию, правительство и народ за величайшую честь, оказанную им, — открыть эру полетов человека в космос.

В 9 часов 40 минут астронавты направляются к кораблю. До старта остается 20 минут. Открывается люк пассажирской кабины, и один за другим в нем исчезают отважные путешественники. Люк наглухо закрывается. Наступили минуты томительного ожидания. Миллионы людей напряженно всматриваются в ракету, готовую покинуть Землю. Кажется, что стрелки часов движутся медленней, чем всегда. Вот до старта осталось три минуты, две, одна, тридцать секунд… и платформа с ракетой плавно сдвинулась с места и, разгоняемая специальными двигателями, помчалась вверх по эстакаде, к вершине Казбека. Мощный сноп огня вырвался из сопла ракеты, когда корабль достиг вершины горы.

Ослепительное пламя, извергавшееся из корабля, становилось все тусклее, и вскоре корабль исчез.

Глава 23


Гонсало прибыл в Эскалон 22 ноября во второй половине дня. Он нашел Ренара утомленным и постаревшим.

— Что с тобой, Артур, ты здоров? — был его первый вопрос.

— Я совершенно здоров, Луис, — вяло ответил Ренар.

— Но ты чем-то расстроен. Что-то случилось?

— Да. Сегодня утром умер от лучевой болезни Бичер. Это негр, на котором я производил испытание препарата. Неужели все было напрасно?

После долгого молчания Гонсало произнес:

— Ты потерял веру в дело, на которое потратил годы. Я понимаю, Артур, что это приводит тебя в отчаяние. Но не рано ли делать такой вывод? Ведь в конце концов эти негодяи не дали тебе изучить действие препарата. Сколько прошло дней с тех пор, как Бичера подвергли облучению?

— Сегодня ровно сто дней, — ответил Ренар.

— Сто дней! — воскликнул Гонсало. — Нет, Артур, в смерти Бичера виноват не твой препарат. Я уверен, что если бы Бичер все это время находился под твоим наблюдением, ты вовремя бы обнаружил опасность и предотвратил несчастный исход.

— К сожалению, мне остается утешаться только таким предположением.

По-видимому, защитное действие препарата выражалось в сильном замедлении разрушительных процессов в тканях. Но с течением времени способность клеток к делению постепенно угасала. И тогда стали преобладать процессы разрушения как клеточных ядер, так и самих клеток. Вероятно, процессы эти развились особенно бурно в последний период и привели к гибели организма. Вполне возможно, что повторное введение препарата в нужный момент ослабило бы начавшееся разрушение клеток и привело бы к быстрой нормализации тканей.

— Значит, нет серьезных оснований сомневаться в действии препарата, — старался Гонсало ободрить ученого. — Ты должен, Артур, выехать немедленно в Женеву и принять участие в обсуждении проблемы лечения лучевой болезни.

— Да, я непременно поеду. Работы русских меня очень заинтересовали. Но я должен задержаться, чтобы обстоятельно исследовать труп Бичера. Кроме того, есть еще одно дело, сильно тревожащее меня.

И он рассказал другу о Линье, о пропавших ампулах, о своей телеграмме.

— Но кто и с какой целью похитил препарат? — задумчиво проговорил журналист.

— Я только сегодня понял, для чего это было сделано. Ведь завтра космический корабль Линке отправляется на Луну. Об этом трезвонят весь день. Каким же образом Линье вышел из своего затруднения? Вор, конечно, знал, что препарат можно выгодно продать обществу “Альберия — Луна”. Я должен немедленно выехать и предупредить Линье. Наверное, он не получил телеграммы.

— Нет, нет, — решительно запротестовал Гонсало. — Ты не должен сейчас отвлекаться, Артур. Не забывай о важных исследованиях, которые ты собираешься произвести перед отъездом в Женеву. Предупреждение Линье я беру на себя.

Предложение Гонсало Ренар принял с благодарностью.

Миллионы граждан Альберии были поражены совершенно непонятным фактом: о дне старта межпланетного корабля печать и радио сообщили только накануне. Это было непостижимо, не воспринималось сознанием и не соответствовало всему духу альберийской жизни, в которой сенсация играет такую важную роль.

Уже несколько месяцев портреты Линье, а затем и Диаса мелькали в газетах, открытках, на обложках журналов, афишах, почтовых марках, в кино. Фабриканты готового платья выпускали новый покрой одежды, рекламируя ее, как последнюю моду, заимствованную у селенитов — лунных жителей, которых, якобы, удалось увидеть, принимая телевизионные передачи с Луны. И хотя всем было известно, что на Луне нет жизни, легковерные сердца альберийцев не могли жить без сногсшибательных новостей. Новые моды пользовались небывалым успехом. Широко рекламировалась лунная обувь: ботинки, туфли, сапоги, тапочки, в которых, по уверению рекламы, можно было легко вспрыгивать на самые высокие лунные скалы. Где бы ни оказался альбериец, со всех сторон его преследовали рекламы, предлагающие, умоляющие, упрашивающие, приказывающие купить лунные конфеты, печенье, торты, вино, прохладительные напитки и даже лунную колбасу.

В многочисленных увеселительных заведениях, кабаре, танцевальных залах тысячи альберийцев стремительно носились под фокстроты, в которых появились па, напоминающие прыжки кенгуру. Одна пара, проскакавшая раньше всех через громадный танцевальный зал в Хептоне, была признана рекордсменами сезона и прославилась на всю Альберию. В особенности пользовалось успехом танго “Ты стала как пушок, моя толстая Дэн”, а песенка “Мы одни с тобою на Луне” исполнялась с утра до ночи. Лунный угар, охвативший Альберию, проник во все сферы жизни. В продаже появились лунные часы, у которых стрелка делала оборот за 29 суток 12 часов 44 минуты 2,8 секунды, что соответствует полному циклу изменения лунных фаз, или так называемому синодическому месяцу. Такой промежуток времени соответствует лунным суткам. Циферблат этих никому ненужных часов был разделен на 24 деления и, следовательно, каждый лунный час соответствовал примерно 29 часам.

И тем не менее, несмотря на всю шумиху, никто не знал только одного, — когда намечен вылет. Неудивительно поэтому, что миллионы альберийцев, с нетерпением ожидавших необычайного зрелища и больше всего на свете опасавшихся упустить его, были совершенно обескуражены, застигнуты врасплох и озадачены, узнав о старте космической ракеты лишь накануне вечером.

И тогда и началось то великое столпотворение, о котором рассказывали еще много лет спустя. Желающие увидеть редкое зрелище ринулись в ночь под 23-е по всем дорогам Альберии к космодрому. Сплошной поток автомобилей, мотоциклов, автобусов, грузовиков, велосипедов запрудил многочисленные дороги, шоссе, автострады, создав плотную массу, передвигающуюся в одном направлении. В течение нескольких часов были распроданы все билеты на железнодорожные поезда, пароходы, самолеты, вертолеты и автобусы.

Миллионы людей сидели у телевизоров.

Гонсало каким-то чудом удалось втиснуться в автобус. Он добрался до космодрома примерно за полчаса до вылета. Ехать дальше без специального пропуска не разрешалось, так как начиналась запретная зона. Повсюду были предупреждающие об опасности знаки, а для большей надежности вся территория опоясывалась плотным кольцом полиции. Атомная ракета, почти не снабженная защитными экранами, при запуске давала мощное радиоактивное излучение и представляла смертельную опасность для находившихся поблизости людей.

Запретная зона проходила в двух километрах от космодрома. До отлета ракеты оставалось двадцать минут, и Гонсало решил попытаться прорваться сквозь цепь полиции. Но как только он отделился от толпы, громадный верзила в полицейской форме отбросил его назад. Он сделал еще попытку, но опять с тем же успехом.

От гигантской сигарообразной ракеты, стоявшей в начале эстакады, отъезжали машины с провожающими и представителями прессы. Кинооператоры и фоторепортеры лихорадочно торопились заснять последние минуты перед отлетом.

Но вот на космодроме те осталось ни одного человека. Наступил торжественный момент отлета. Многотысячная толпа застыла, затаив дыхание.

Массивный блестящий корпус корабля вздрогнул. С мощным ревом извергнулся из сопла ракеты громадный веер газов. Корабль плавно сдвинулся и затем быстро заскользил по направляющим эстакады. Секунда — и он уже стремительно уносился ввысь. А спустя мгновенье ракета словно растворилась в синеве неба и только густая полоса газов напоминала о людях, умчавшихся в космос.

Глава 24


Как только астронавты оказались в кабине корабля, Касымов, влезший последним через люк, наглухо закрыл его крышку изнутри.

— Итак, друзья, начинается самый опасный участок нашего маршрута, — заявил Рощин.

— И на эти несколько минут, пока он продолжается, — добавил Касымов, — я требую, как врач, самого тщательного выполнения всех правил, предусмотренные для пассажиров межпланетных кораблей.

Он внимательно осмотрел своих товарищей, привязавших себя ремнями к специальным лежанкам. В течение нескольких минут, пока работает двигатель и ракета движется с ускорением, люди, находящиеся в ней, ощущают сильную перегрузку, которую легче перенести, находясь в горизонтальном положении.

Если бы путешественники во время взлета находились на ногах, то перегрузка составляла бы для человека весом 75 килограммов — 225 килограммов. Такое напряжение разрушительно влияет на нервную и сердечно-сосудистую систему.

Касымов проверил еще раз работу многочисленных электроприборов, вшитых в стенки скафандров. Эти приборы записывали кровяное давление, пульс, биение сердца, содержание кислорода в крови, температуру тела, учитывали газообмен.

Когда Касымов, окончив проверку, привязал себя к креслу-лежанке, часы показывали без двух минут десять.

— Все готовы? — спросил Рощин.

— Готовы, — ответили астронавты.

Стрелка часов остановилась на десяти, когда раздался громкий голос Рощина:

— Внимание! Старт!

В тот же момент сработал автомат времени и включились четыре стартовых двигателя, установленные на платформе. В течение 25 секунд они мчали платформу с кораблем к вершине горы. Платформа остановилась на вершине, а ракета продолжала стремительно набирать высоту.

Путешественники внезапно почувствовали себя отяжелевшими, словно плотность их тела возросла в несколько раз.

Высотомер показал сто километров. Отсюда ракета, управляемая по радио с кавказской радарной станции, начала описывать сложную кривую и затем помчалась почти параллельно земной поверхности. На указателе скорости быстро мелькали показатели фантастической скорости 5-10-15-20-25 тысяч километров в час. Подобно метеору, пронесся корабль над Каспийским морем, Хорезмом, пустыней Кызыл-Кум, непрерывно увеличивая скорость и высоту. Теперь к перегрузке прибавилась новая опасность, подстерегающая космических пассажиров. При быстром движении сквозь земную атмосферу станки ракеты сильно накалились. Температура в кабине поднялась почти до 90 градусов. Если бы не скафандры из нового теплонепроницаемого материала с герметическими шлемами, самочувствие космонавтов было бы неважным.

Указатель скорости показывал скорость 10,7 километра в секунду. Как известно, скорость отрыва, необходимая для преодоления земного притяжения, составляет у поверхности Земли 11,2 километра в секунду. Однако для ракеты, удаленной от Земли на столь значительное расстояние, сила тяжести и, следовательно, скорость отрыва уменьшилась. Траектория полета была рассчитана так, что когда корабль достигал на определенной высоте скорости 10,7 километра в секунду, автоматы отключали двигатель. Для попадания ракеты на Луну отключение двигателя необходимо было произвести в точно заданный момент. Это могла сделать только наземная радиолокационная станция, ведущая корабль. И вот чудовищный гул, сопровождающий работу двигателя, прекратился.

Активный участок полета закончился. И сейчас же чувство тяжести сменилось ощущением полной невесомости.

Самый опасный участок космической трассы был пройден.

— Ну, как самочувствие, товарищи? — спросил Рощин, подымая прозрачный щиток герметического шлема.

Остальные последовали его примеру. У всех были бледные лица, утомленные и взволнованные.

— Кажется, ничего, Андрей Егорович, — неуверенно ответил за всех Коваленко.

Пожалуй, лучше всех чувствовал себя штурман Лядов, принявшийся немедленно настраивать рацию.

— Итак, мы можем поздравить себя с благополучным стартом! Сколько же времени работал двигатель, Андрей Егорович? спросил Лядов.

— Двигатель включился в 10 часов 7 минут. Следовательно, он работал около 7 минут или точнее 6 минут 35 секунд, так как 25 секунд ушло на разгон корабля на эстакаде, — ответил Рощин.

— Выходит, если все будет идти согласно расчетам, то из 100 часов полета до Луны и обратно двигатель будет работать не больше 15 минут? — удивился Касымов.

— Да, не больше, — подтвердил Рощин.

— В таком случае мы летим на волшебном корабле! — воскликнул доктор. — Подумать только — 7 минут работы двигателя — и мы долетаем до Луны. Какими же жалкими выглядят все виды транспорта в сравнении с нашей ракетой!

Касымов резко взмахнул рукой, чтобы подчеркнуть свое полное пренебрежение к земному транспорту и вдруг, отброшенный какой-то невидимой силой, взлетел в воздух и ударился о стенку кабины. Мягкий, упругий материал, которым обиты были стены кабины, смягчил этот удар. Перевернувшись несколько раз в воздухе, доктор схватился за одну из ручек, вделанных в стенал, и расположился в воздухе в довольно нелепой позе. Все рассмеялись.

— Смейтесь, смейтесь, — заметил Касымов, — вы на себя посмотрите!

Все космические пассажиры оказывались в самых невероятных и смешных положениях.

Наконец, все немного овладели приемами передвижения и почувствовали себя уверенней. В межпланетном корабле перемещаться можно только отталкиваясь от предметов или подтягиваясь к ним. Для этой цели на стенах, потолке и на полу имелось множество ручек, держась за которые, можно двигаться в кабине. На скафандрах имелись ремни с застежками, чтобы пристегнуться к креслам во время работы или к любой стене, когда нужно было отдохнуть. Здесь не было надобности в постельных принадлежностях: ведь воздух, в котором можно было удобно расположиться в любой позе, намного мягче пуховой перины.

Путешественники любовались величественной панорамой необъятных просторов Вселенной. Все умолкли, ошеломленные грандиозным зрелищем глубин космоса. На совершенно черном небе висел блестящий диск Солнца. Крупные, немигающие звезды усеивали все небо. Взоры астронавтов обратились к родной Земле, казавшейся громадным шаром с частично затемненной поверхностью. На освещенном восточном полушарии отчетливо различались очертания Советского Дальнего Востока, берега Китая, Индии, Индонезийского архипелага.

Путешественники с волнением всматривались в контуры континентов.

С трудом оторвавшись от волнующей картины, Рощин повернулся к Лядову.

— Как рация, Сережа? — спросил он.

— В порядке, Андрей Егорович.

— Тогда передавай первую радиограмму.

И профессор Рощин начал диктовать:

“Из межпланетного пространства, 25-го 12 ч. 02 м.

Москва, Совет Министров СССР.

Копия — Академия наук СССР.

Старт прошел превосходно. Полет корабля продолжается по инерции. В настоящий момент находимся на расстоянии 39 000 километров от места старта. Прошли одну десятую часть пути. Любуемся родной Землей. Все участники перелета здоровы. Приступаем к наблюдениям согласно программе.

Настроение бодрое.

Командир корабля “Циолковский”
А.Рощин”


Глава 25


Прошло семь часов после начала старта. Астронавты уже привыкли к необычным условиям космического рейса, В кабине деловая обстановка. Штурман Лядов определяет местонахождение корабля в мировом пространстве. Это довольно сложная задача. Необходимо измерить угловую величину земного шара и положение его между звездами. Результаты ориентировки совпадают с ранее намеченной трассой полета. В этом, впрочем, ничего нет удивительного. С Земли за полетом корабля автоматически следит специальная радиолокационная станция, сообщающая данные о местонахождении корабля с гораздо большей точностью, чем вычислял штурман. Данные о координатах ракеты передавались в электронный счетно-решающий прибор, определяющий его отклонение от заранее рассчитанной траектории. По полученному отклонению вырабатывались команды, которые по радио передавались на борт корабля. Эти радиокоманды включали и выключали выравнивающие двигатели, установленные на концах крыльев ракеты.

— Итак, товарищи, нам нет необходимости производить ориентировку, — объявил громко Лядов, закончив свои расчеты. Нас “ведут” с Земли настолько надежно, что пока нет отклонений от графика полета. Если и в дальнейшем будет такая точность, наше путешествие займет ровно 50 часов, и 27 ноября в 12 ноль-ноль по московскому времени мы прибудем на Луну.

— Все это превосходно, Сергей Владимирович, — ответил Рощин, — но лишняя проверка не помешает. Не забывай, что даже небольшое отклонение от курса обойдется нам в несколько сот тысяч километров. Наш запас топлива, к сожалению, не позволяет производить такие маневрирования.

— Интересно, с какой скоростью мы летим? — спросил Коваленко.

— Могу сказать довольно точно, — ответил Лядов и после небольших вычислений сообщил: — Семь и одна десятая километра в секунду. Земля дает себя знать!

Действительно, по мере движения ракеты скорость ее падала из-за тормозящей силы земного притяжения. И все-таки для земных масштабов это была невероятная скорость, которая, впрочем, совершенно не ощущалась.

Путешественникам казалось, что их корабль неподвижно повис в космическом пространстве. И если бы не стрелка указателя скорости, непрерывно отсчитывающая все новые тысячи километров, астронавты никогда не смогли бы определить, движется ракета или нет.

Но так как ракета удалялась от Земли с космической скоростью, то частота принимаемых с Земли сигналов непрерывно изменялась, подобно тому как изменяется тон звука паровозного гудка при удалении паровоза. Это явление, известное под названием эффекта Допплера, и использовалось для определения скорости полета ракеты.

— Да, теперь только видишь, до чего ненадежные инструменты — органы чувств человека, — заметил Касымов. — Но не слишком ли резко снижается скорость? — забеспокоился он. Не может ли она упасть до нуля раньше, чем мы доберемся до сферы притяжения Луны?

— Этого не случится, уважаемый Юсуп Габитович, — ответил Рощин. — Я должен вас поправить. Никакой сферы притяжения Земли или Луны не существует.

Притяжение Земли, Луны и любого другого тела простирается беспредельно; оно лишь ослабевает с расстоянием, но нигде не прекращается вовсе. Пролетев около 340 000 километров, мы прибудем в точку, где притяжение Земли и Луны одинаково. Однако начальная скорость корабля такова, что мы прилетим туда со скоростью около одного и четырех десятых километра в секунду. Продолжая дальнейшее движение, наш корабль попадает в зону, где по-прежнему действует земное и лунное притяжение, но последнее преобладает, и корабль начнет двигаться с ускорением к Луне. Но это произойдет только в том случае, если траектория полета такова, что в момент пересечения ракетой лунной орбиты Луна окажется в точке пересечения. Как видите, доктор, ваши опасения, что скорость ракеты упадет до нуля раньше времени, напрасны. Даже если это случится, и мы начнем двигаться только под действием земного притяжения, то достаточно включить двигатель, и угроза превратиться в спутника Земли устранится.

— В таком случае я спокоен, — заявил доктор. — А теперь, товарищи, прошу приготовиться к первому обеду в межпланетном пространстве. Вряд ли на Земле представляют, как трудно быть шеф-поваром на космическом корабле!

Путешественники с любопытством наблюдали, как Касымов “переливал” бульон из кастрюли в специальные бутылки с узким горлышком. Из-за отсутствия веса эту операцию можно было сделать только при помощи прибора, напоминающего пульверизатор с резиновой грушей. Незадолго до того доктору с великим трудом удалось подогреть эту жидкость. Бульон не удавалось вскипятить, так как из-за отсутствия силы тяжести в кастрюле не было конвекции, то есть обмена слоев жидкости. Нагретый бульон не подымался вверх, а холодный не опускался на дно. В результате на дне кастрюли жидкость кипела, а выше оставалась холодной. Нагреть бульон удалось лишь после того, как кастрюлю при помощи особого приспособления привели во вращение. При этом возникла центробежная сила, заменившая силу тяжести.

Неосторожно тряхнув кастрюлю, доктор выплеснул немного бульона, который тотчас свернулся в огромную круглую каплю, повисшую в воздухе. Капля медленно поплыла и оказалась перед Лядовым.

— Так угощают в межпланетном пространстве, Юсуп Габитович? — спросил Лядов и, не долго думая, втянул каплю в рот.

Этот эпизод всех развеселил.

— Прошу, товарищи, в “столовую”, — объявил Касымов, закончивший, наконец, трудную операцию “разливания” бульона в бутылки.

Бутылки с узким горлышком заменяли чашки или тарелки. Вместо ложки у каждой бутылки закреплена стеклянная трубка, при помощи которой высасывалось ее содержимое.

Астронавты шумно усаживались за стол, когда неожиданное обстоятельство помешало состояться этой первой трапезе в мировом пространстве. Раздался резкий скрежет, что-то оглушительно разорвалось, в то же мгновение завыла сирена и на пульте замигала красная лампочка.

— Метеорит! — вскричал Рощин. — Опустить щитки!

С этими словами он бросился к крану подачи воздуха и быстро закрыл его. Все торопливо опустили щитки на шлемах.

При помощи прибора защиты было быстро найдено повреждение во внешней оболочке ракеты.

— Пробоина величиной не больше горошины, — объявил штурман.

— Пойдете со мной, Сергей Владимирович. Захватите с собой сплав, — обратился Рощин к Лядову.

Все наиболее уязвимые части корабля — кабина, баки, двигатель — были покрыты специальной особо прочной броней с воздушной прослойкой. Были приняты меры, чтобы избежать опасных столкновений с метеоритами. Радиолокатор на борту “Циолковского” непрерывно прощупывал все пространство вокруг корабля на сотни тысяч километров, заранее сообщая о приближении крупного метеорита.

При угрозе столкновения автоматы посылали электрические сигналы, включающие на мгновение двигатели на крыльях. Направление полета корабля изменялось, и опасность столкновения устранялась. Но чувствительность радиолокатора была недостаточна, чтобы сигнализировать о приближении мелкого метеорита. Вот почему советские инженеры предусмотрели возможность ремонта в условиях космического пространства.

Прежде чем выйти за борт корабля, оба астронавта обернули вокруг себя длинные нейлоновые тросы, прикрепили их к поясам и проверили, есть ли в карманах скафандров ракетные пистолеты. Затем они вышли в тамбур. Пока оттуда откачивался воздух, Лядов снял висевшее там параболическое зеркало диаметром около метра; с его помощью производилась гелиосварка. Убедившись, что воздух из тамбура выкачан, Рощин распахнул дверь в космос. На минуту они задержались, чтобы обвязать концы тросов вокруг крюков в стенке тамбура. Эта предосторожность была необходима, чтобы случайно не улететь навсегда в космическое пространство, ибо любой неудачный толчок или неточное движение могли вызвать стремительный полет. Закрепив трос, Рощин смело высунулся наружу, ухватился за поручень и пополз по корпусу ракеты. Вслед за ним вылез и Лядов, держа в руках зеркало. Трудно описать ощущения, которые охватывают астронавтов, оказавшихся за бортом ракеты. Теперь они с особой силой испытывают влияние совершенно непривычного мира… Кругом простирается безграничное пространство, абсолютно черное, сплошь усеянное мириадами сверкающих точек — звезд. Звезды — кругом: “под ногами” астронавтов, “над головой”, справа, слева и сзади них. Неизвестно, где “верх” и где “низ”.

Здесь не существует этих понятий. Астронавтов не оставляет ощущение беспрерывного падения вследствие рефлекторного расслабления мышц. Только смелые способны выдержать это предельное напряжение физических и моральных сил. Рощин быстро нашел пробоину и заполнил ее мелким порошком специального сплава. Теперь осталось нагреть поврежденное место до температуры плавления.

Лядов направил на пробоину зеркало. Яркий зайчик скользнул по телу корабля, ища раненое место. И вот тонкий луч концентрированной солнечной энергии остановился на пробоине. В фокусе луча температура несколько тысяч градусов, расплавленный металл заполняет отверстие. Ремонт закончен.

Рощин внимательно осмотрел качество сварки. Удовлетворенный, он дал знак Лядову возвращаться на корабль.

— Андрей Егорович! — услышал вдруг Рощин взволнованный голос Лядова. — Посмотрите-ка!

Рощин оглянулся и обомлел от изумления. Прямо на них, пересекая орбиту движения корабля, плыл сплюснутый продолговатый предмет, увенчанный прозрачным шаром. Из-под стеклянного шлема на астронавтов смотрело посиневшее лицо человека. Его широко открытые глаза, безжизненные и неподвижные, словно искали что-то в бескрайних просторах мирового пространства.

“Кто он, этот мертвый странник, и как он оказался в межпланетном пространстве?” — возник вопрос у обоих астронавтов.

Мертвец в скафандре поравнялся с Рощиным, который без труда задержал его.

Вместе с Лядовым они открыли скафандр и обыскали труп. В одном из карманов Лядов нашел документы, написанные на альберийском языке. Среди них оказалось удостоверение на имя механика Ортиса, работающего на искусственном спутнике.

— Теперь понятно, — сказал Рощин. — И все-таки вряд ли может быть более удивительная и более грустная встреча.

Он толкнул труп, и мертвец вновь отправился в свое вечное странствование.

Вернувшись в кабину, Рощин и Лядов рассказали товарищам о встрече в космосе.

Астронавты снова сели за стол. Обед прошел в молчании.

После обеда командир корабля профессор Рощин взял на себя первое дежурство, приказав экипажу отдыхать. Это приказание не пришлось повторять, и спустя минуту все три астронавта удобно разлеглись в воздухе.

Глава 26


Прошло сорок четыре часа со времени старта, когда путешественники достигли линии равного притяжения Земли и Луны. К этому моменту стали готовиться еще с вечера. 27 ноября в 5 часов утра все уже были на ногах. Слова "вечер" или "утро" относятся, конечно, к земным понятиям. Для ракеты, представляющей как бы самостоятельную планету, не было ни утра, ни вечера, так как ее положение относительно Солнца почти не изменялось.

— Когда на Земле корабль пересекает экватор, — произнес умываясь Рощин, — устраивают праздник в честь Нептуна. Как известно, он сопровождается купаньем. На нашем корабле этот обычай, к сожалению, трудно осуществить.

С этим нельзя было не согласиться, так как процесс умывания на корабле заключался в растирании тела смоченной губкой. Губка втягивает в себя жидкость потому, что внутри ее создаются многочисленные полости с разреженным воздухом. Давление же воздуха, как известно, существует независимо от силы тяжести.

Завтрак прошел без происшествий; пассажиры космического корабля приобрели уже некоторый опыт.

— А все-таки, когда межпланетные сообщения станут обычными, трудно представить более скучное путешествие, чем космическое, — неожиданно заявил после завтрака Лядов. — Будущим пассажирам рейсового корабля Земля-Луна придется двое суток спать или серьезно позаботиться, чем себя занять.

— Ничего, Сергей Владимирович, — успокоил штурмана Рощин. — Пассажиры будут играть в преферанс, шахматы или читать, то есть делать то же, что и сейчас делают пассажиры в поезде. Ведь многие всю дорогу не выходят даже на станцию. Для них путешествие в космическом корабле покажется не скучнее, чем поездка, например, из Ленинграда в Сочи.

Ровно в шесть часов по московскому времени штурман Лядов торжественно объявил, что точка равного притяжения Земли и Луны достигнута. Это был ответственный рубеж. Отсюда, с расстояния сорока тысяч километров, корабль начинал двигаться к Луне с ускорением. Скорость корабля упала до минимальной: всего 1, 4 километра в секунду. Начиная с этой точки она начала непрерывно возрастать.

— Итак, до Луны осталось шесть часов, — произнес Рощин. Если бы не притяжение Земли, замедляющее падение ракеты на Луну, мы долетели бы за три часа.

Луна заметно увеличивалась с каждым часом. Теперь невооруженный глаз отчетливо различал горные цепи, хребты, пики и валы, отбрасывающие резкие, угольно-черные тени. Несмотря на то, что поверхность Луны мало отражает солнечный свет. всего семь процентов, — она сияла ослепительным блеском расплавленного серебра.

— Какая, однако, поразительная видимость! — воскликнул Лядов и, развернув великолепно выполненную карту Луны, стал сверять ее с расстилающимся перед ним "подлинником". Коваленко и Касымов также склонились над картой.

— Если не ошибаюсь, овальное пятно у западного края — Море Кризисов? — спросил Касымов.

— Правильно, Юсуп Габитович. Ну, а левее что? — указал Лядов рукой на лунную поверхность.

Касымов взглянул на карту и быстро ответил:

— Ну, конечно, это Море Ясности, а примыкающее к нему с востока темное пятно — Море Паров. Два пятна с противоположной стороны — Озеро Смерти и Озеро Сновидений. К югу от Моря Ясности — Море Спокойствия, а дальше…

— Как это ни удивительно, но лунная карта, которую вы держите в руках, подробнее и точнее, чем карты Антарктиды или африканских пустынь, — заметил Коваленко. — На Луне мы обязательно сфотографируем в инфракрасных лучах все малоисследованные области Земли и нанесем их на карту. С Луны также легко изучать движение облаков, перемену погоды сразу на обширных пространствах.

Все отчетливей вырисовывались детали лунного рельефа. Особенно ярко выделялись многочисленные кольцевые горы цирки и кратеры, придававшие исключительно своеобразный вид лунному ландшафту.

Среди них можно было видеть самые причудливые формы. Кроме обычных круглых, встречались многоугольные кратеры с изломанной линией вала, кратеры-двойники, тесно прижатые друг к другу и разделенные прямолинейной стеной; мелкие кратеры, нагромождаясь друг на друга, усеивали валы и дно крупных цирков. Во многих местах лунная поверхность пересекалась узкими глубокими расселинами с обрывистыми острыми краями. Они сильно напоминали трещины в штукатурке или в высохшей глине. Такие трещины тянулись на сотни километров и имели в ширину сотни метров. Отчетливо выделялись так называемые жилы или валы — невысокие, но длинные возвышенности, пересекающие поверхности многих морей.

— Петр Васильевич, что это за кратер? — спросил Касымов, указывая на громадную котловину, расположенную к югу от Моря Дождей.

В центре этого кратера возвышалась целая группа вершин. Он привлекал внимание своими светлыми "лучами", образованными, по-видимому, из мелкого зыбкого пепла. Эти лучи как бы налагались сверху на другие образования, тянулись на сотни километров через горы, кратеры, широкие расщелины, валы и лунные моря, нисколько не нарушая своего направления и создавая вокруг котловины подобие венца.

— Так это же знаменитый "Коперник" — один из красивейших кратеров на лунной поверхности!. воскликнул астроном. — Такие горы довольно типичны для лунного рельефа. Их насчитывается около трехсот. Особенно знаменит своей системой лучей кратер Тихо, — сказал Коваленко, указывая на гору, расположенную в области большого южного материка. — Происхождение этих лучей до сих пор еще не ясно. Предполагают, что образование кратеров такого типа произошло в самый поздний горообразовательный период на Луне. Возможно, что при своих извержениях эти кратеры и образовали светлые лучи.

Коваленко подошел к установленному у окна фотографическому аппарату, и в третий раз за последний час заснял лунную поверхность различными способами: через цветные фильтры, в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, при поляризованном свете.

К одиннадцати часам утра диск Луны занимал уже почти полнеба. Пейзаж был мрачным и суровым. Повсюду беспорядочное нагромождение гор и скал, бесчисленное множество кратеров, черных провалов и ущелий. Из-за резких и черных теней ущелья казались зияющими дырами. Эта совершенно необычайная чернота рядом с освещенными скалами, окрашенными в странный пепельный цвет, придавала картине исключительно своеобразный колорит. Что-то жуткое, печальное и тревожное чудилось в этом мертвом лунном ландшафте. И все-таки в нем была необычная, какая-то мрачная красота.

— Да, негостеприимно и неуютно! — нарушил, наконец, молчание Рощин.

— Но взгляните туда, на юг. Вот она, одна из неразгаданных тайн, — воскликнул Коваленко, указывая на громадный кратер, дно которого, в отличие от других, имело странный зеленоватый оттенок, точно было покрыто густыми зарослями.

То был знаменитый кратер Платона, одна из поразительных загадок Луны. На дне этого кратера уже давно замечены удивительные темные пятна различных оттенков, которые в течение лунного дня меняют свой вид и даже расположение.

Между тем Луна приближалась.

— Сережа, с какой скоростью летит ракета? — с тревогой спросил Касымов.

— Два и семь десятых километра в секунду, — ответил, не отрываясь от приборов, Лядов.

Казалось, еще несколько секунд, и корабль врежется, подобно снаряду, в шершавую поверхность Луны. Нервы у путешественников были напряжены до предела. Наступал ответственный момент посадки. Лунная громада казалась совсем рядом.

"Что они мешкают, — недовольно подумал Касымов о Рощине и Лядове. — Неужели ради экономии горючего можно так рисковать! Разве не пора включить двигатель и начать торможение. Как медленно тянутся минуты!"

Наконец Рощин протянул руку к какому-то рычагу и потянул его на себя. И вдруг Луна, Земля, звезды — все стало поворачиваться. Глухо загрохотали боковые моторы на крыльях. Вслед за тем заработал главный двигатель. Мощная струя газов, вырвавшаяся из сопла, сотрясла корабль. Падение ракеты замедлилось.

И тогда произошло то, что трудно поддается описанию. Появился вес, а с ним ощущение, от которого путешественники долго не могли освободиться. До сих пор Земля была внизу, а Луна вверху, сбоку. И вдруг Земля оказалась вверху, а Луна внизу. Наконец, стало ясно, где низ и верх; наконец, астронавты встали на ноги и могли сказать, что летят вниз.

Под кораблем расстилалась обширная черная равнина — Море дождей, где намечено посадить ракету. Вдали горные цепи, окаймляющие это море: на северо-западе Альпы, на юго-западе — Апеннины, крупнейшее горное образование Луны, на юго-востоке — Карпаты.

Решающий момент наступил. Раздалась громкая команда Рощина:

— Все по своим местам! Привязаться ремнями!

Как только экипаж выполнил команду, профессор включил шасси. Из корабля выдвинулись три металлических ноги со специальными амортизаторами.

Прошло несколько мгновений, и сильный толчок бросил астронавтов вниз, к корме.

Ракета дрогнула, слегка наклонилась и замерла.

Глава 27


Неописуемый восторг охватил путешественников, бросившихся обнимать и поздравлять друг друга. Трудно было поверить, что вековая мечта человечества осуществилась, и люди, гордые победители Вселенной, высадились на другом небесном теле. Наконец, когда общее возбуждение утихло, Рощин продиктовал для передачи на Землю короткую радиограмму:

"Только что совершили благополучную посадку на Луну. Готовимся к выходу и дальнейшему выполнению задачи. Настроение и самочувствие отличное.

Рощин".



С волнением услышали астронавты ответ:

"Поздравляем пионеров космоса с величайшей победой. Желаем успеха".

Пассажиры корабля торопились выйти на поверхность планеты. Первым шагнул в камеру шлюза Рощин. Одетый в костюм, защищающий не только от космических излучений, но и уравновешивающий разницу в давлениях, он походил на водолаза. Проходит немного времени, необходимого для откачивания воздуха, и наружный люк беззвучно открывается. Рощин сбросил гибкую капроновую лестницу и начал медленно спускаться. Вслед за ним спускаются его спутники.

И вот все четверо стоят на лунной поверхности, с изумлением осматриваясь вокруг. Перед ними мертвое, застывшее лунное, царство. Громады гор вдали, яркий свет и резкие черные тени, черное, усеянное немигающими звездами небо, удивительная, ничем не нарушаемая тишина спящей планеты. Здесь нет атмосферы и воды, следовательно, нет ветра, облаков и всех атмосферных явлений. Камни и скалы острые, без закруглений их не оттачивают вода и ветер, как на Земле. Повсюду видны расползающиеся в разных направлениях черные трещины.

Рощин наклоняется и, набрав рукавицей горсть лунной пыли, с любопытством разглядывает ее. Вот она, лунная "земля". Сколько лет астрономы спорили и гадали о том, что за вещество покрывает лунную поверхность. Но трудно ответить на этот вопрос, рассматривая Луну с расстояния 380 тысяч километров.

Не видно здесь ни мягкого чернозема, ни песка, ни глины. Только пыль и камень. От непрогретой лунной поверхности веет холодом, хотя сверху немилосердно печет Солнце. Отсутствие синеватой дымки, образованной воздухом, придает пейзажу непривычный вид: все кажется слишком отчетливым и близким. Здесь мир контрастов — мрак и свет, холод и жара уживаются рядом, резко переходя одно в другое.

В руках у Рощина древко с флагом. Он снимает чехол и укрепляет флаг в расщелине. Красное полотнище с эмблемой Советского Союза неподвижно.

Взоры путешественников ищут в лунном небе Землю. Вот она — большой голубоватый серп, окруженный ореолом. Как далек этот прекрасный, полный жизни мир! Как чудесны его зеленые луга и реки, цветущие пастбища и леса, безбрежная синева морей, рокот волн и грозы воздушного океана.

На Луне начиналось утро. Вероятно, поэтому космонавты не ощущали того палящего зноя, который бывает на Луне в середине дня. Как известно, день на Луне длится почти 14 земных суток, поэтому и утро продолжается несколько земных суток.

Лядов раскрывает карту Луны и пытается ее ориентировать. Но для этого нужно найти, где на Луне север. Штурман ищет звезду, которая на лунном небе играет роль Полярной. Вскоре он ее находит и, расположив карту на плоской скале, кладет на нее компас, пытаясь определить склонение. Стрелка компаса занимает безразличное положение. Но так и должно быть. Ведь еще магнитометр второй советской ракеты показал, что на Луне отсутствует магнитное поле, а следовательно, отсутствуют связанные с ним пояса радиации из заряженных частиц.

Астронавты, окружившие Лядова, с удовлетворением наблюдали за компасной стрелкой, подтвердившей замечательные открытия. И, вероятно, это обстоятельство напомнило им о великом научном подвиге советских людей еще в начале космической эры. Да, ведь именно в этом районе прилунилась вторая космическая ракета, доставившая на Луну контейнер с научной аппаратурой и вымпелами Советского Союза. Удастся ли найти эти первые земные предметы, посланные на Луну гением советских ученых?

Командир корабля указал рукой в направлении отрогов гор, виднеющихся вдали.

Это лунные Апеннины. Затем он сделал огромный прыжок и унесся на десять метров. Все изумлены, хотя прекрасно знают, что на Луне сила тяжести в шесть раз слабее, чем на Земле, и что каждый из них весит сейчас не больше 15 килограммов. Астронавты без труда догоняют Рощина. Точно сказочные скороходы: каждый "шаг" — 10-15 метров. Впереди громадная зигзагообразная трещина шириной около 20 метров. Все наклоняются над ней, стараясь разглядеть что-либо в черной глубине. Если бы там была вода! Но дно ущелья покрыто неизвестной, коричневатого цвета породой.

Вскоре путники добрались до первых отрогов. Рощин, вынув молоток, принялся извлекать какую-то лун­ную породу. Увлекшись, он постепенно стал спускаться в ущелье. Однако едва Рощин сделал несколько шагов, как очутился в полной темноте. Не рискуя идти дальше, профессор снова поднялся наверх. Подняв большой камень, он бросил его вниз. Прошло несколько мгновений, и Рощин услышал удар упавшего камня о дно ущелья. Но почему он слышит, если на Луне нет воздуха? "Ах, вот в чем дело! — догадывается он. — Звук дошел по почве: ее сотрясения от удара передались телу и ушным костям".

Между тем Лядов и Касымов, делая гигантские прыжки, добрались до вершины небольшой горы и осматривали местность. Кругом одни скалы, кратеры, трещины.

Мертвые громады скал ярко блестят на Солнце отраженным светом. Лядов заслонил руками глаза от их нестерпимого блеска. Теперь на небе можно различать немерцающие звезды и планеты. Как много звезд! Как отчетливо видны планеты! Но звездный узор на лунном небе тот же, что и на Земле. Расстояние между Землей и ее спутником в сравнении с расстоянием между звездами слишком ничтожно, чтобы на Луне созвездия выглядели иначе, чем на Земле. Они лишь перемещаются в 27 раз медленней, чем на земном небе.

В наушниках раздался голос Рощина, зовущего астронавтов. Все торопливо направляются к командиру корабля. Рощин стоит перед входом в довольно большую пещеру.

— Надо обследовать эту пещеру и обосноваться в ней, если она окажется подходящей, — сказал он.

Астронавты включили электрические фонари, вделанные в скафандры, и вошли в пещеру. Едва они очутились под сводами, как их окружил полный мрак.

Путешественники медленно ступали по узкому извилистому коридору. Вскоре коридор сузился, образуя щель, в которую с трудом пролезал человек. Рощин первый протиснулся в нее, и спустя минуту астронавты услыхали по радио его радостное восклицание:

— Это как раз то, что нужно!

Путешественники поспешили за профессором и очутились в гигантском зале высотой около семи метров. Лучи от электрических фонарей скользят по стенам и сводам пещеры, отражаясь и дробясь в гранях неизвестных кристаллов. Тут страшный холод — минус 100 градусов! Низкая теплопроводность лунной коры не позволяет ей прогреться в течение лунного дня, а прямые лучи Солнца сюда никогда не проникают.

— Здесь мы установим наш лунный дом, — сказал Рощин. Эта пещера защитит нас от метеоритов.

Они вернулись на корабль и приступили к выгрузке оборудования, лежащего в грузовых отсеках. Огромные тюки с частями разобранного лунного дома, с инструментами, провизией, баллонами кислорода и топлива были спущены к подножью ракеты на канате.

Захватив поклажу, астронавты двинулись по направлению к пещере. Каждый из них нес груз, весивший на Земле свыше ста килограммов, но на Луне он весил около двадцати. Неудивительно, что путники дошли до пещеры, почти не устав.

Лядов и Касымов расширили при помощи кирок щель перед входом в зал, и астронавты протащили туда весь груз. Пока штурман и доктор выравнивали пол пещеры, Рощин и Коваленко распаковывали детали лунного дома. Вскоре пол был выровнен, и на нем расстелили круглое пластмассовое полотнище, к которому Лядов стал прикреплять смонтированный тамбур с двумя дверьми. Эта двойная дверь, так же как и на корабле, служила шлюзом.

Тем временем Рощин и Коваленко подсоединяли к вентилям полотнища трубопровод от баллонов со сжатым воздухом. Рощин дал знак открыть кран, и полотнище начало медленно раздуваться. Вскоре перед астронавтами вырос лунный дом, напоминающий юрту. — Когда-то такие дома-юрты можно было видеть у нас в Казахстане, — заявил Касымов, проверяя на манометре давление воздуха в доме. Оно оказалось процентов на тридцать ниже, чем на Земле, но парциальное давление кислорода в воздухе лунного домика было больше, чем на Земле. Такая разреженная, но обогащенная кислородом смесь вполне подходит для организма и позволяет уменьшить общее количество забираемого в космический полет воздуха.

Астронавты вошли в свое жилище. Там уже стояла на месте вся мебель. Как только домик наполнился воздухом, мебель сама стала на свои места.

Космонавты спешат снять с себя надоевшие скафандры, но прежде необходимо прогреть жилье. Включаются электроплитки. Проходит немного времени, и термометр показывает плюс 15 градусов.

Путешественники раздеваются. Приятно освободиться от громоздкого, стесняющего движения скафандра. Все находят домик весьма уютным и удобным, но отдыхать долго нет времени.

— Ну, — говорит Рощин, — у нас масса дел. Прежде всего нужно найти ракеты с кислородом и топливом. Места их падения отмечены на карте, но кто знает, сколько времени придется их искать.

— Может быть, займемся поисками вымпелов, — предложил Лядов, мечтавший уже давно найти знаки исторической ракеты.

— Я знаю, товарищи, что вам не терпится отправиться на поиски вымпелов, — ответил начальник экспедиции. — По-видимому, их не так легко будет найти.

Места прилунения ракеты и контейнера известны только ориентировочно, а друг от друга они находятся на значительных расстояниях. Позже мы обойдем все предполагаемые места их падения. Пока же будем искать в ходе нашей работы.

Каждый должен иметь на себе электрический искатель, подключенный к наушникам. Старайтесь "прощупывать" все подозрительные места. Воронка от упавшего контейнера безусловно отличается от обычных лунных образований…

— А не лучше ли подождать с поисками ракет, пока не выяснится метеорная опасность. Какой-нибудь шальной метеорит может наделать много бед, — забеспокоился Касымов.

— Вы правы, доктор, но никто из нас не заметил еще ни одного падения метеорита. Конечно, еще рано говорить, что прогулки на Луне совершенно безопасны, но, быть может, гипотеза о наличии на Луне небольшого количества атмосферы верна. А сейчас, товарищи, мы вернемся на корабль; передадим сводку и узнаем, когда ожидать прибытия новых автоматических ракет. Вам, Юсуп Габитович, придется остаться здесь и заняться хозяйством.

Рощин надел скафандр и направился к выходу. Вслед за ним вышли его спутники.

Коваленко предложил понаблюдать в течение получаса за лунным небом.

— Если на больших высотах имеются следы лунной атмосферы, то мы должны обнаружить вспышки от сгорания метеоритов, сказал он.

Трое астронавтов внимательно всматривались в лунное небо. Уже через несколько минут Лядов радостно вскрикнул, заметив в глубинах черного неба яркую вспышку. Вскоре и Рощин увидел в лунном небе несколько падающих звезд.

В течение получаса они не обнаружили ни одного падения метеора на Луну.

— Ну что ж, наше представление о якобы непрерывной бомбардировке лунной поверхности метеоритами оказалось ошибочным, — сказал Коваленко.

Наблюдения астронавтов подтвердили гипотезу, высказанную советским астрономом Липским, согласно которой на Луне имеется атмосфера с плотностью в десять тысяч раз меньше, чем на поверхности Земли. Практически это значит, что на поверхности Луны атмосфера отсутствует. Однако, если принять во внимание, что лунная масса в 81 раз меньше массы Земли, то скорость падения плотности лунной атмосферы с высотой намного меньше, чем земной. Расчеты показали, что плотности атмосфер обеих планет должны сравняться на высоте 50 километров над их поверхностями. А на больших высотах плотность лунной атмосферы даже превосходит плотность земной. Следовательно, на высотах больше пятидесяти километров должно происходить сгорание метеоритов в лунной атмосфере так же, как сгорают они в земной атмосфере на высотах 100-120 километров. Вот почему подтверждение этой гипотезы так обрадовало астронавтов.

— Так это же чудесно! Мы можем спокойно бродить по Луне до тех пор, пока хватит кислорода! — воскликнул Лядов.

Вскоре астронавты были уже в кабине корабля. Лядов связался с Землей и, передав радиограмму, переключился на "прием". По мере того как он слушал далекий голос с Земли, лицо его выражало все большее изумление.

— Что там такое? — спросили заинтересовавшиеся астронавты.

Закончив прием и выключив питание, Лядов сообщил:

— Ракету с гелиостанцией вышлют завтра, а через два дня отправят ракету с кислородом и горючим. Но есть еще новости. От альберийских астронавтов нет никаких известий. В альберийской печати промелькнуло сообщение, что они отправились в космический рейс, не подозревая о смертельной опасности, которой подвергаются. Предполагают, что речь идет о ненадежной защите пассажиров корабля от радиоактивного излучения. Отсутствие известий от них вызвало сильную тревогу у акционеров общества по продаже лунных участков.

Новости с Земли произвели на путешественников сильное впечатление.

— Ничего не понимаю, — произнес Коваленко, задумчиво теребя свою бородку. — Почему альберийцы не подозревали об опасности? Почему ненадежная защита?

— Не знаю, что означают сообщения альберийских газет, проговорил Рощин. — Но ясно одно: эта пресловутая компания была сильно заинтересована отправить на Луну ракету раньше, чем мы, с тем чтобы заявить о своих правах на спутник Земли.

— Но как мог Линье не знать о ненадежной защите против радиоактивного излучения? — удивился Лядов.

— Боюсь, что здесь какая-то афера, — ответил Рощин. Возможно, их как-то заставили или обманули. Не думаю, чтобы Линье рисковал своей жизнью ради капиталов общества. — Рощин помолчал и затем, поднявшись, решительно произнес: — Ну пойдемте, Сергей Владимирович, продолжать наше дело. Рано или поздно станет известно, что там у них происходит. Петр Васильевич, останетесь на корабле держать с нами связь.

Рощин и Лядов надели скафандры и вышли в камеру шлюза.

далее

назад