За окнами ровный, несмолкающий, негромкий шум. Словно рядом работает какая-то машина, ровно, ритмично, Это слившаяся разноголосица станков, цехов, участков производства. А если пройдешь по дорожкам между зданиями и прислушаешься, то голос каждого цеха особенный, присущий ему одному. И не только голос - даже запах. В одном - разогретого масла и металла, в другом горячей стружки из-под резцов и фрез, в третьем - нитролаков, краски, клея...

Каждый цех - свой организм, свой характер, свое лицо.

Но вся разноголосица, разноликость, слита в один большой единый организм - завод.

Когда я в декабре 1965 года появился на Машиностроительном заводе имени С.А.Лавочкина, его директором был Иван Николаевич Лукин. Естественно, ничего о нем как о человеке, руководителе я не знал, но понимал, что директорствовать на таком предприятии дело далеко не простое. Позже, когда пришлось ни раз встретиться, и не только походя на дорожке между цехами, а по делу, на оперативках у него, или на совещаниях у Георгия Николаевича Бабакина, я понял какого «калибра» был Иван Николаевич.

Он был старше Бабакина лет на 8, окончил в свое время сельскую школу, потом ремесленную. Работал на паровозоремонтном заводе, учился в Московском техникуме путей сообщения. В тридцатых годах поступил в Томский индустриальный институт, по окончании которого работал на производстве в разных должностях вплоть до директора завода. С 1939 года был избран на руководящую партийную работу, стал первым секретарем Муромского обкома КПСС. В 1942 году стал директором Горьковского механического завода, с которым после 1945 года был переведен в Ленинград. В 1950 году новое назначение - самолетостроительный завод № 301 в Химках и приказ о назначении Лукина начальником отдела огневых испытаний двигателей. В 1954 году Иван Николаевич был назначен директором нашего завода.

Интересными воспоминаниями поделился Самуил Иделевич Крупкин, в одной из наших многотрижках он писал так:

«Вспоминаю обстоятельства, при которых в жизнь завода вошел Иван Николаевич Лукин. Мы с Семеном Алексеевичем Лавочкиным должны были ехать на совещание в Третье Главное управление -ТГУ. Прихожу в его кабинет. Кроме хозяина в нем находился незнакомый мне рослый плотный мужчина. Здороваемся. Лукин Иван Николаевич. Спускаемся, усаживаемся в «ЗиЛ», поехали. Где-то в районе Пушкинской площади Лукин просит его высадить. Остаемся в машине вдвоем. Естественный вопрос: «Кто это, Семен Алексеевич?»

Семен Алексеевич рассказал, что в годы эвакуации ОКБ в Горький Лукин работал там секретарем обкома партии по промышленности, поддерживал ОКБ, оказывал большую помощь… Сейчас Иван Николаевич в связи с «ленинградским делом» находится в тяжелейшем положении, и я обязан ему помочь!»…

Вот так… не всегда, далеко не всегда жизнь руководителей промышленности в те годы была легкой…

* * *

Каждый цех - это, прежде всего, люди, коллектив. И заслуженные ветераны, и молодежь. Здесь каждый делает порученное ему дело. Но, словно маленькие ручейки, слившись, создают речушку, а речушки наполняют многоводную реку, так и здесь труд каждого, быть может, и не очень важный и заметный, вливаясь в труд коллектива, наполняя его, создает космическую технику.

И поначалу любая заготовка, кусок металла, деталь, проводок, болтик, кусок ткани или пластмассы - такие же, как в любом другом производстве. А вот когда эти обычные «земные» детали собираются в то, что у нас называют просто «изделие», или «объект», то это уже техника космическая, со всей необычностью ее форм, содержания и назначения.

Специфика нашего производства не только в этом. Она и в том, что у нас нет серии, нет потока, нет конвейера.

Каждое «изделие» похоже только на самое себя. И хотя проекты, чертежи делает одно конструкторское бюро, и по ним в одних и тех же цехах делаются станции, они не похожи друг на друга. Как не похож луноход, предназначенный для работы на Луне, в глубоком вакууме, при температурах в 120 градусов тепла лунным днем и 160 градусов мороза лунной ночью, на спускаемый аппарат «ВЕНЕРЫ» для работы в атмосфере планеты при давлении100 килограммов на каждый квадратный сантиметр поверхности и 480-градусной жаре.

У каждого «изделия» в чем-то общий путь от чертежа до рождения в металле, но в чем-то и индивидуальный. По каждому из них возникают свои вопросы, свои трудности, свои сроки, свои программы испытаний.

От складов с тысячами наименований материалов, неустанно пополняемых нашими снабженцами до готовой продукции, отправляемой на космодром, путь не малый.

Но в каждом цехе, на каждом участке каждая деталь, прибор, узел, механизм - станция в целом, рождается в строгом соответствии с чертежом конструктора, по технологическому процессу, заданному технологом. И все под самым строгим контролем...

Не будь тактиком Александр Павлович Бирюлин, при всех прочих его достоинствах, не быть бы ему в те годы начальником цеха главной сборки. Именно в этом цехе замыкались все связи не только большого заводского механизма, но и десятка других предприятий - смежников.

Все изготовленное в других цехах своего родного завода, или привезенное не знающими покоя ни днем, ни ночью кооператорами, порой с боем и скандалами «выколачивающими» из смежников в нужные сроки нужные поставки - все это не просто «берется» и легко и «собирается». Нет. В столь большом и сложном производственном процессе зачастую разыгрывались сложнейшие тактические комбинации. У кого, что и когда взять, когда подошла пора на «оперативке» у директора или начальника производства невозмутимо «капнуть» на начальника соседнего цеха, задержавшего тот или иной узел или прибор, а когда и промолчать, и постараться не попасть на глаза руководству, а может быть с показной, или от души идущей яростью напуститься на тех же «козлов отпущения» - кооператоров за не привезенный от смежников прибор.

Все эти комбинации сознательно или несознательно продумываются и проводятся начальником цеха. Поспешишь - рискуешь на себя замкнуть ход сборки «изделия». Отвечай тогда «один на один» и перед начальством и перед своей совестью за график, за сроки. А то можно и кое-какие свои промахи за соседей спрятать. Опоздаешь - опять попадет: почему вовремя «вопрос не ставил», почему «НАС» не подключал. Начальство любит так говорить...

- Послушай, Олег Федорович, дорогой мой, когда ты мне радиокомплекс привезешь? - звонил, бывало, нашим кооператорам Бирюлин, - Когда положено по графику? Да по графику ты мне его позавчера должен был отдать!

Он минуту-две молча держит у уха трубку диспетчерского телефона. Очевидно, его собеседник - начальник того самого, «всегда виноватого» отдела кооперирования, Олег Федорович Капустин, излагал свой взгляд на положение вещей.

- Подожди, подожди... Да подожди же, тебе говорят…- сердился Бирюлин. - А я не кричу, откуда ты взял, что я кричу?.. Вот то-то. Ну, скажи, какое мне дело, что там не кончили испытания? Да понимаю, понимаю. Без испытаний я ничего не возьму. А им что, закон не писан? У них что, приказов не существует?.. Ах, существуют? Так вот пусть и укладываются в сроки. А то они, понимаешь, хорошие, им трудно. А мне легко? Я машину в КИС когда отдам? Нет, дорогой, делай, что хочешь, а радиокомплекс сегодня привези!

Опят пауза. Очевидно, Капустин так просто не сдался и никаких обещаний на «сегодня» не дал.

- А ты откуда знаешь, что у меня кабели не готовы? - голос Бирюлина стал менее стальным. Оказывается, вот в чем дело. Кооператоры народ тертый, их на мякине не проведешь, они свою тактику имеют: знают, когда по графику, а когда по делу та или иная поставка нужна сборке. А кабели, о которых спокойненько напомнил Олег Федорович, нужны были как раз для соединения приборов радиокомплекса с другими системами станции, и делали их у нас, на одном из участков в цехе Бирюлина.

- Ну, ладно, ладно, - голос начальника цеха стал совсем ласковым. - Не горячись, не горячись. Ну, скажи по делу, когда привезешь? Что? Обещают через три дня? М-да-а... Ну ладно...- И так тускло, совсем выцветшим голосом: - Ну, будь здоров ...

Трубка положена. Один ноль в пользу кооператоров. Задуманная сборкой «операция» сорвалась. Кооператоров «спасли», а Бирюлин сам себя «погубил» теми, вовремя не сделанными кабелями, для того самого вовремя не привезенного радиокомплекса.

Это так, маленький эпизодик, штришок прошедших лет. В таком большом и сложном хозяйстве сборки бывали и бывают задержки. Особенно доставалось и достается сборщикам в «страдные» дни.

А страда тогда, когда в цехе несколько космических станций, и по каким-нибудь из них прошли или проходят предусмотренные графиком сроки. Вообще-то, еще значительно раньше, при составлении графиков изготовления - документов, которые очень любили начальники, особенно начальники приезжавшие и требовавшие обязательно высылать наши тактические, а отнюдь не стратегические планы им «на Верх», уже тогда на разных уровнях и с разными людьми начиналась серия разговоров.

На столе ведущего конструктора звонит телефон. Снял он трубку. Голос знакомого товарища «с Верху» - из министерского главка:

- Вы график сборки очередной машины составили?

- А как же, давно составили.

- Почему нам не выслали?

- А зачем он вам? Мы же доложили, что сборку закончим до 25-го ...

- То сборку ... Хотя подождите, когда у вас комплектация от смежников по нашему приказу должна быть? К первому числу? Так вы что, братцы, на сборку берете двадцать пять суток?

- Да, будем без выходных работать ...

- Это ваше дело, с выходными или нет. Но на такой срок мы не согласимся. Так вы на испытания времени совсем не оставите. А вы знаете, что такое испытания? А я знаю! Присылайте самый подробный график, а то приедем на месте разбиремся…

Трубка положена. Ведущий конструктор, демонстрируя полное недоумение, пожимает плечами. «И что этому Женьке Богомолову неймется? Занимался бы лучше другими делами, ну, скажем, нам бы помог, на премию бы нам какую нибудь свое начальство уговорил. Так нет, лезет в наши дела, а сам-то производство нюхал?».

Но это совсем не значит, что через недельку-другую на столе ведущего конструктора опять не зазвонит телефон и тот же знакомый голос то ли с нежностью, то ли с металлом не задаст вопрос:

- Ну, как дела? График испытаний составили?

- Давно составили, и утвердили ...

- Я в прошлый раз просил все графики нам посылать, но в почте что-то не встречал.

- Они у руководства ...

- Ну, хорошо, я еще день-два жду, а потом буду начальству докладывать. Имейте в виду. Сколько дней вы на испытания отвели? - Следует ответ. - Сколько?

Повторно называется количество суток.

- Да вы что?!! Сколько же времени вы на сборку после испытаний оставляете, для подготовки к отправке?

- Четверо суток.

- Да вы что, сборку не знаете? Это не пойдет! Мы с этим согласиться не можем. Надо сократить суток на трое испытания...

- Да вы же прошлый раз говорили, что надо больше времени на испытания дать ... - наивно оправдывался ведущий.

- Я не знаю, что я говорил, но с графиками у вас чехарда какая-то. Готовьтесь. Завтра мы приедем. Так и передайте начальнику производства. Привет.

Да, бывало так и не редко. Что греха таить, после подобных звонков уста ведущего конструктора некоторое время произносили весьма красноречивые фразы, не достигавшие, к счастью, ушей того телефонного собеседника, а в голове еще долго клубком вертелись мысли: «Ну почему «высокому» начальству надо лезть во все наши производственные «мелочи», что им своих дел мало что ли? Эх, командиры... Что, мы хуже их понимаем, когда надо закончить сборку, когда начать испытания или сколько суток потребует цех главной сборки на подготовку станции к отправке на космодром, или как организовать и в какие сроки работу там, на космодроме?».

График. Сроки ... Конструкторские бюро, где делают космические станции ... Фантастика! Высочайшие идеи и вдруг: «сорваны сроки»!

Да, проблемы, порой, не космические. Земные. Заводские.

И вот, когда сроки, установленные то ли начальством, то ли самим Господом Богом, начинали поджимать, то «штабом фронта» становился кабинет Бирюлина. И почти ежедневно, чаще к вечеру в его кабинете собирался «военный совет». Директор завода - Иван Николаевич Лукин, главный инженер - Алексей Пантелеймонович Милованов, начальник производства - Василий Иванович Телятников, ведущий конструкторы, технологи. Частенько бывали замы Бабакина, а то и он сам.

Его знал весь завод, не только знал, но и уважал. В цехах он не был чужим человеком и приходил он туда не для демонстрации своего величия, не в качестве сопровождающего какое-нибудь высокое начальство, а по делу, разобраться с каким-нибудь узлом, прибором, изготовление или испытания которого по каким-то причинам задерживались. Причем разбор шел не в кабинете начальника цеха, а на рабочих местах, с рабочими, испытателями.

Эти «военные советы» у Бирюлина готовил планово-диспетчерский отдел. Приглашались начальники цехов, те, кому ответ держать, начальники отделов снабжения, кооперирования.

- Так что, начнем, пожалуй, - произносил обычно Милованов,- товарищ Бирюлин, доложите нам состояние с очередной «ВЕНЕРОЙ»

- Сборка идет нормально, по графику. Отстаем с орбитальным отсеком…

- Простите, что-то я не понял, - саркастически улыбнувшись, произносил Милованов, - нормально, по графику, или отстаем?

И все-то он знал. Знал, что и где по графику и где отстаем, но вот такой уж «воспитательный» характер был у нашего главного инженера. Любил он точность. И воспитывал.

Довольно быстро выяснялось, что над окончанием сборки станции в установленный срок нависла реальная угроза. Радиокомплекса по-прежнему нет и бортовые кабели еще не готовы.

- А кто из ваших заместителей руководит кабельным участком? Ах вы? Пожалуйста, дорогой товарищ, доложите, как вы дошли до жизни такой.

Встал заместитель Бирюлина.

- Да понимаете, мы бы давно эти кабели сдали, да вот конструкторы придумали их поверх еще какой-то новой лентой обматывать. Заявку в отдел снабжения мы вовремя сдали, а ленты этой все еще нет...

- Вовремя!? - не выдерживал обычно начальник отдела снабжения, представительный, солидный, в прошлом военный летчик. - Так вы считаете, что неделю назад - это вовремя? Вы думаете, что я вам из под земли все достану в полдня?

- Тише, тише, тише. - Стучал Милованов карандашом по графину с пузырчатой газировкой. - Ваши отношения вы выясняйте, пожалуйста, без нас. У вас что, времени не было за эти дни поговорить? Ждали оперативку? Товарищ ведущий, я прошу вас рассмотреть возможность замены этой изоляции, нельзя же из-за этого срывать все сроки. Посмотрите, пожалуйста.

- Да мы бы давно посмотрели, если бы мне сказали ...

- Позвольте, а почему об этом вам должен кто-то говорить? Ведь вы ведущий конструктор товарищ Романов, хозяин станции. Это вы сами обязаны знать.

Повисла пауза, наполненная сопением сидящих. Кто-то исподлобья, с хитринкой поглядывал на ведущего, кто-то на растерянное лицо зама Бирюлина.

Но больше своего зама смущен сам начальник цеха. То ли он действительно не знал, что кабели не сделаны из-за пустячной недоговоренности, то ли... Да Бог его знает, что думал начальник цеха главной сборки.

Оперативка продолжалась. Еще несколько начальников цехов вставали и держали ответ: кто, что и по какой причине задержал. Причем каждый, как правило, старался найти «объективные» причины: «виноват не я».

Посмотришь, бывало, на этих хороших, опытных, честных людей, много лет, лучшие годы отдавших производству и в военные, и послевоенные годы, еще под руководством Лавочкина, память о котором не угасала, несмотря на смену лет и поколений, и улыбаешься. Ведь знают, прекрасно знают, что и директор, и главный инженер и начальник производства, и уж конечно вездесущий, всевидящий и всезнающий главный диспетчер - все прекрасно разбираются в существе вопроса и причинах задержки. Все они понимают, когда «крутит» начальник цеха, а когда ему действительно тяжело.

Но, несмотря на это, зачастую на таких оперативках разыгрывалась этакая наивная сцена: «Я бы рад, но есть объективные причины». И все это от души, не для того, чтобы выхлопотать себе «легкую жизнь», снять какие-нибудь задания. Нет. Лишь для того, чтобы еще и еще разок проверить тот или иной узел, тот или иной механизм, вот и выторговывают себе денек-другой.

Особенно любили производственники козырнуть: «Я все сделал, да вот наши уважаемые конструкторы, Иван Иваныч, вспомни, пятый ... да пятый раз чертеж поменяли. Да-да, на этот самый вентилятор!»

Ух, какие страсти тут разгорались! И только такт руководителя того или иного ранга помогал избежать «кровопролития».

А смотришь, через полчаса эти «кровные» враги, сталкиваясь лбами, вместе склонились над чертежом того самого вентилятора и с не меньшей горячностью «обвинитель» доказывает «обвиняемому», что вот «Если бы тут чуть-чуть изменить вот этот размерчик, поправить чертежик, не вентилятор был бы, а игрушечка...».

Оперативка заканчивалась. Устанавливались контрольные сроки. Выпивалось к тому моменту полграфина газировки. Диспетчер собирал свои красно-сине-полосатые графики ...

Если выйти из кабинета Бирюлина, то не сразу поймешь, в цех попал или в зал. Чуть меньше футбольного поля. Света столько, что как сделать больше и не придумаешь. Вся стена от пола до потолка - стекло. Блестящий ярко-зеленый пол. По стене - написанные нашими художниками портреты Циолковского, Королева, Лавочкина ...

На половине цеха участок сборки «ВЕНЕР». Стелажи-столы покрытые белым пластиком, серебристые детали в отдельных полиэтиленовых пакетиках или белых шелковых мешочках. На подставках орбитальные отсеки. Чуть в стороне спускаемые аппараты.

Когда смотришь на сборку наших станций, первое, что могло придти в голову, это различие стиля, внешнего вида, характера двух частей «ВЕНЕР».

Орбитальные отсеки при всей их насыщенности приборами, антеннами, с крыльями солнечных батарей и, даже таким «индустриальным» узлом, как двигательная установка - КТДУ, все же производит впечатление ажурной, легкой конструкции.

А вот спускаемые аппараты - совсем другое дело. Уже в самой его форме нет замысловатости, никакой кажущейся перепутанницы объемов и форм. Шар. И ничего не выступает, ничего не торчит.

Массивность, солидность. Даже внешне - не серебристость и зеркальность поверхности, а шершавость, крепостная прочность.

Но такой внешний контраст разителен только в процессе сборки.

Потом, когда станция будет окончательно собрана, спускаемый аппарат будет накрепко пристегнут к орбитальному отсеку стальными лентами, она будет обшита умелыми женскими руками серебристо-белым, легким как пух, но во сто крат теплее его, одеялом экранно-вакуумной изоляции - тогда перед глазами опять новый образ. Такой, как его не представляют себе посетители выставок космической техники. Станция превращалась в большую белую куклу. Только антенна - зонтик-парабола, панели солнечных батарей, да голубоватые зрачки оптических датчиков будут выглядывать из белоснежного покрывала.

Но так будет только на космодроме перед установкой станции на ракету-носитель. Но пока на подставках отдельные отсеки станции, а узлы, приборы детали, кабели, болтики, гаечки, шайбочки и прочая мелочь на столах сборщиков.

Нутро отсеков открыто. И опять впечатление разностильности. Оно насквозь, через всю конструкцию. Если стенки орбитального отсека так тонки, что, казалось, подави пальцем - останется вмятина, то стенки спускаемых аппаратов так массивны, так внушительны, что у непосвященного человека двух впечатлений не будет: шарик тот не предназначен для легкой жизни, ему противостоять не малым давлениям и температурам.

Если заглянуть внутрь спускаемого аппарата пока с него снята крышка парашютного отсека и он сейчас как метровый арбуз с отрезанной макушкой, то можно увидеть полушарие передающей антенны в центре толстой массивной стенки-плиты, отделяющей верхний парашютный отсек от остальной части шара - приборной. С этой антенны, радиоволны понесут к Земле все то, что узнают научные приборы о Венерной атмосфере, как будет чувствовать себя и все электронно- механическое-электрическое нутро спускаемого аппарата.

Если вам не скажут, что массивный, прочный, твердокаменный, тяжелый предмет, лежащий рядом на столе - парашют, никогда не догадались бы. Он так спрессован! Борьба за каждый кубический сантиметр объема. Он будет уложен внутрь под сбрасываемой крышкой, а когда в атмосфере Венеры крышка будет сброшена, то потянет за собой купол парашюта. Не трудно представить, сколь ответственен этот момент и как зависит от этого весь успех венерианской экспедиции.

Как это будет происходить в небе Венеры- не увидишь, а вот при испытаниях у нас, посмотреть можно.

Зайдем опять в лабораторию статических и динамических испытаний.

Мы тут уже были, знакомились с прочностными испытаниями. На этот раз по середине зала на полу, на специальной подставке спускаемый аппарат. Вокруг него уложены поролоновые предохранительные маты. Вверху, на высоте метров восемь растянута капроновая сеть. Это для предохранения потолка и стен от летящей крышки. Пиротехнические толкатели, которыми крышка прикреплена к корпусу спускаемого аппарата, толкнут ее с силой в 20 тонн! Получив такой толчок, крышка отлетит со скоростью этак метров 25 в секунду! Здесь шутки плохи. Сетка должна не только предохранить потолок и стены, но и поймать крышку, не дать ей упасть на пол.

Да, поймать-то, поймать. Но как? Сразу и не догадаешься, крышка-то в сетку снизу ударится! Снизу...

Один из испытателей, к которому я тогда обратился с таким вопросом, улыбнувшись, подвел меня ближе.

- Вот смотрите, что мы придумали. Видите? - И он показал на небольшой трезубый якорек-кошку, укрепленный на «макушке» крышки. Деталь явно не летного назначения.

- Вот эта штука зацепится за сетку, крышка повиснет, сама не побьется и стены с потолком будут целы. Вот так!

- Кто же это придумал-то?

- Да вот мы тут, все. Думаем заявочкой оформить...

- А что же до сих пор не оформили?

- А нам сейчас не к спеху! Мы январский план по изобретениям уже выполнили. «Кошку» на февраль перенесли...

Рядом со спускаемым аппаратом вертикальная рейка, раскрашенная поперечными полосами. За ней белое полотнище. Это для киносъемки. Потом, по кинокадрам можно будет проследить как отлетала крышка. Несколько прожекторов и рядом на штативе два киноаппарата. У стены зала за пультом пристроились операторы.

- Внимание на пульте! Внимание у камер! Доложите готовность.

Это начальник лаборатории. У него в руках радиомегафон.

- На пульте все готово!

- Камеры готовы!

- Всем отойти за канат! Минутная готовность!

Рабочие, испытатели, конструкторы - все, кого эти испытания «затянули» в зал, отошли метров на десять, за натянутый на стойках, канат.

- Внимание! Свет! - Вспыхнули прожекторы,- Камеры! - Кинокамеры застрекотали. - Один! Два!...ТРИ! секундная пауза и... громкий хлопок-взрыв!

Крышка, мелькнув в свете прожекторов, устремилась вверх, за ней оранжевый язык - чехол вытяжного парашюта. Сам парашют тут же выскакивает из чехла и падает рядом со спускаемым аппаратом на пол.

Глаза, прежде всего почему-то отмечают болтающийся под сеткой мешок - чехол, А крышка? Крышка, словно другого и быть не могло, покачивается под сеткой на якорьке-кошке!

Стоявший рядом со мной рабочий, довольно улыбнувшись, потер руки.

- Порядочек! Как бабочка! А ведь пуд почти...

И, вдруг, на сетке... человек. Словно в цирке. Но не артист, не гимнаст - рабочий. Он осторожно подобрался к крышке, лег на живот, отстегнул крючки якорька, прикрепил крышку к капроновому шнуру.

- Мишка! Хватайся за нее! Дуй вниз! Вместе!

- Ишь ты, «дуй»! Валяй, сам дуй! Небось, на сетку не полез, а помоложе меня! Дуй!

И как финал диалога - дружный хохот. Довольны все. И испытатели и конструкторы. То были последние, зачетные испытания. Здесь и Александр Павлович Бирюлин. Не выдержало, видать, «сборщиское» сердце, тоже пришел посмотреть. С ним еще несколько сборщиков.

- А вы-то чего пришли?

- Да вот, посмотреть, как наша продукция летает...

- Да разве это «летает»? - Василий Васильевич Романов, посмотрел на Бирюлина,- Это только еще «первый класс», так сказать...

- Вот мы и поняли, что первый класс. Кто собирал-то?

- Да я не про тот первый класс. Это ведь так, начало. Вот посмотрим, что дальше будет. Теперь в аэродинамической трубе, но с парашютом, а потом с самолета штук пять шариков сбросим. Вот если после этого порядок будет, вот тогда можете не про первый, а про высший класс говорить...

Вот так проходила ни раз и не два проверка системы отстрела крышки спускаемого аппарата.

Да, спускаемый аппарат. Пожалуй, все-таки это наиболее ответственный отсек станции. Хотя, впрочем, как можно говорить, как подразделять части космической станции на более, или наиболее ответственные? Все равноответственные. Просто спускаемому аппарату существенно труднее «жить» и работать. Его задача - спуститься и доставить в атмосферу Венеры, а, может быть, если удастся, и на ее поверхность, в «живом виде» и научные приборы и единственное, что может сообщить об этом - радио, радиопередатчики.

Спускаемый аппарат. История космонавтики знает, какие трудности пришлось преодолеть конструкторам Королева при создании кораблей-спутников.

Но тогда нужно было бороться с трудностями, так сказать, первого порядка. Там была первая космическая скорость при входе в атмосферу Земли и какова эта

земная атмосфера было хорошо известно. У Венеры вход в атмосферу будет со второй космической скоростью. И это, грубо говоря, не 8, а 11 километров в секунду. Трудности же борьбы с атмосферой пропорциональны квадрату скорости. 8х8=64, а 11х11=121! Вот так. Чуть не вдвое!

Шутка - ли, при такой скорости входа в венерианскую атмосферу, как показывали расчеты, температура плазмы у поверхности шарика будет достигать 10-11 тысяч градусов. А это «всего» в два раза выше, чем на поверхности Солнца!

Так вот, для того, чтобы выдержать такую температуру, не сгореть подобно метеориту, блеснув в небе Венеры, спускаемый аппарат покрыт толстым слоем специальной теплозащиты.

Никакой металл, из известных на Земле, не выдержит такого воздействия огненной плазмы. А как же выдержит теплозащита?

А она и не выдерживает. Ее внешние, поверхностные слои под воздействием раскаленного потока газа, не успевая прогреться и сгореть, мгновенно испаряются.

А что происходит при испарении? Унос, как говорят, тепла, тех «калорий» с поверхности шара, который могли бы превратить его в блеснувший и без следа пропавший метеорит.

С первым отсеком, парашютным, чуть-чуть познакомились. Там, упакованный в плотный тючок, парашют, антенна радиопередатчика. Но там и часть научных приборов, тех, которым надлежало непосредственно войти в контакт с атмосферой Венеры, еще раз установить из чего она «сделана», какова там температура, давление, плотность, светло там, или темно?

По краям отсека во внутренних карманах поворачивающиеся на шарнирах две антенны радиовысотомера. Одна из них приемная, другая -­ передающая.

От передающей антенны радиосигнал должен дойти до поверхности планеты, отразиться от нее и придти на антенну приемную. Так должна была быть измерена высота до поверхности.

Чуть в стороне, на внутреннем бортике место для вымпела - космического паспорта станции. Их устанавливали уже на космодроме. По эскизам наших художников вымпелы делали на Ленинградском Монетном Дворе. На одной стороне золотисто-красного пятиугольника Герб СССР и надпись: «Союз Советских Социалистических Республик». На другой стороне пятиугольника изображение нашей станции. На другом вымпеле - прямоугольном, на одной стороне барельеф Ленина, на другой космическая картина: Солнце, Меркурий и Венера на своих орбитах. Рядом с Венерой надпись: «ВЕНЕРА. МАЙ 69» - Это был срок прибытия станции, которая чуть ниже мчалась по своей космической трассе. Чуть в стороне слова: «Земля Янв.69» - Это дата старта. И все это на темно-синем, «космическом» фоне.

Парашютный отсек всего лишь третья часть шара. А в других двух третях, отделенных от верхней части прочной, массивной перегородкой-плитой «живут» радиопередатчик, радиовысотомер, программно-временное устройство - ПВУ, блоки автоматики и, конечно, аккумуляторные батареи.

Перечисление: «...ПВУ, блоки автоматики...» мало, что прояснят неспециалисту. Поверьте, о каждом приборе, каждом узле можно писать повести. За каждым из них - люди, их создатели. И проектанты, и конструкторы, экспериментаторы и технологи, рабочие и испытатели.

Не говоря о том, как все это создавалось, как испытывалось, проходя через «огонь и медные трубы», как все это хитро и умно устроено, даже рассказ о работе всех этих приборов и механизмов, если суметь написать его не сухим языком технической инструкции, может читаться как увлекательный роман!

Может быть, это и очень субъективно. Но что поделаешь, я люблю приборы люблю оригинальные, умные, хитрые конструкции механизмов, отсеков, узлов наших станций. Частенько приходила мне мысль: попытаться написать о работе и отдыхе, жизни и борьбы с недугами, о живом организме какого нибудь электронного прибора, или какого нибудь механизма. Но до сих пор смелости не хватало. А интересно, честное слово!

Чуть отвлеклись... и так приборный отсек.

Если вынуть из него все приборы, сняв предварительно прегородку-плиту и теплообменник системы терморегулирования, то самый, который сорвался при испытаниях на центрифуге со своего места, не захотев терпеть свою собственную массу, возросшую в 450 раз, то в самом «низу» внутри шарика запрятан тот самый демпфер, идею которого «нашел на тротуаре» Михаил Константинович Рождественский. То было особенное устройство! Впрочем, все приборы спускаемого аппарата особенные. Они отличались даже от своих собратьев, «живущих» в орбитальном отсеке.

Особенность их была в том, что они все были «научены» терпеть перегрузку в те самые 450 раз как и сорвавшийся теплообменник, как и сам спускаемый аппарат.

Я хорошо помню, как вначале, после центрифужных «издевательств» из шарика вынимали его приборное нутро совершенно деформированное. Где уж было говорить о его работе? Но постепенно оно научилось терпеть 450 собственных масс!

О всех приборах я вспоминать не буду, лишь несколько слов о радиотехнике, и не потому, что радиотехника особенно любима, я же все таки радиотехник по образованию. Нет. И нельзя сказать, что от нее все зависит, весь результат полета. От всех соседей радиокомплекса тоже зависит. Но все-таки радио - это особенно.

Особенно потому, что оно, и только оно способно донести до Земли то, что не знали и не знают люди. Рассказать о том, что неведомо в неведомом чужом мире за чуть не сотню миллионов километров.

С такого немыслимого и не представимого расстояния радиоволны совсем небольшого радиопередатчика - серенького ящичка, место которому рядом с его же собратом - радиовысотомером, пробившись через космическую разноголосицу, примчаться на Землю. И совсем не простая задача на Земле, в Центре дальней космической связи уловить эти радиосигналы, уловить сразу, с одного раза! Ведь не скажешь: «Повторите, пожалуйста, я вас не понял!»

Кто-то подсчитал ради интереса, можно ли определить на сколько градусов повысится температура воды в Черном море, если в него вылить стакан кипятка? Вот такова энергия радиоголоска, примчавшегося к Земле сквозь сотню миллионов межпланетных километров!

Чуть поговорив о спускаемом аппарате, перейдем к орбитальному отсеку. Хотя он и получил такое название, но, по-моему, это не совсем точно. Я бы назвал его траекторным отсеком. Его главная задача в нашем случае - доставка спускаемого аппарат с Земли к Венере. Вот если бы он после отделения своего «пассажира» оставался бы на орбите спутника Венеры, тогда он по праву бы назывался орбитальным, или коротко «ОО». А спускаемый аппарат именовался «СА». «ОО» + «СА» = межпланетная станция. Вот и вся формула нашей конструкции.

Орбитальный отсек и по размерам и по весу большая часть станции. Прежде всего, это герметичный цилиндрический корпус. Внутри сложная приборная начинка. Снаружи две распростертые в стороны панели-крылья солнечных батарей, переливающихся сине-голубым перламутром полупроводниковых пластиночек. Это они «умеют» переделывать солнечные лучи в амперы и вольты электрического тока. Панели эти складные. Эта солнечная «раскладушка» разворачивается после отделения станции от последней ступени ракеты-носителя.

Рядом сетчатая двухметровая чаша - остронаправленная антенна. Она тоже складная. Ее сетчатые края складываются наподобие зонтика к центру чаши. А расцветает этот цветок одновременно с раскрытием солнечных батарей.

Орбитальный отсек венчает небольшой усеченный конус. Это тепловой экран, а под ним корректирующая двигательная установка - КДУ. Хотя она и совсем не большая, но это самый настоящий ракетный двигатель со всеми к нему относящимися атрибутами. И он не просто прикреплен на днище приборного отсека, его сопло может качаться вокруг двух осей в так называемом «карданном подвесе». Это обеспечит небольшое изменение направление тяги двигателя. Это своеобразный руль.

Как-то зашел я в цех и застал любопытную картину. Из конструкторского бюро Алексея Михайловича Исаева привезли для нашей «Венеры» эту самую КДУ.

Сама-то она не большая, чуть больше самовара. И вот эта ответственейшая кроха медленно проплывала в цеховом «поднебесье» на большом, массивном крюке подъемного крана. Любопытная была картина!

На противоположном торце орбитального отсека место для спускаемого аппарата. Здесь он будет пристегнут четырьмя стальными лентами.

Более мелких, но не менее ответственных агрегатов, узлов, приборов снаружи отсека установлено порядочно. Здесь и оптические датчики - глаза системы ориентации, чуть не десяток реактивных микродвигателей, их называют исполнительными органами системы ориентации. Они тихонечко поворачивают станцию в полете пред включением КДУ при коррекции траектории, и еще в ряде случаев. Их рабочее тело - сжатый газ в нескольких баллонах.

К солнечным панелям на тонких штангах прикреплены две антенны, по форме напоминающие небольшие торшеры.

Это еще не все, но, пожалуй, и этого достаточно, чтобы понять, не просто были устроены наши «ВЕНЕРЫ». И каждый прибор, каждая система должна была в полете выполнять вполне определенные функции, предусмотренные программой полета, те, которые для них создали, которым их «обучили» люди.

Это коротко о наружном оснащении. Внутри отсека приборное оборудование, которому более подходящ «мягкий климат», не переносящее лишения наружного путешествия по «волнам» космического океана. Что поделаешь, были в космической технике такие неженки.

Отдельные части орбитального отсека в цехе главной сборки пока спокойно размещались неподалеку друг от друга на ажурных, цвета слоновой кости, подставках. Часть приборов уже установлена, но не было в тот день одного из главных «жильцов» - радиокомплекса. Специальная рама, в которой должны были разместиться радиоприборы, стояла рядом пустая под белым капроновым чехлом.

И вот маленькая зарисовка с натуры...

В цех, с весьма озабоченным видом, очень торопясь, и, даже не успев, как следует надеть белый халат, лишь накинув его на плечи, к Романову подошел один из наших конструкторов:

- Извините, Василий Васильевич...- обратился он к ведущему,- у нас... ЧП!

- Что еще за ЧП? Что случилось? - Как-то безразлично пробурчал Романов, словно эти ЧП ему смертельно надоели.

- Да вот, понимаете, мы сегодня взяли паспортные данные последних приборов, которые к нам пришли, и, черт бы их драл, вес суммарно на два кило семьсот меньше!..

- Ну и что? Хорошо, что меньше. Лишь бы не больше!

- В том-то и дело, что не хорошо. Все эти приборы должны стоять в самом низу шара и центровка весовая вверх полезет, а она и так была на пределе. Предложение одно - грузы вниз ставить...

Подошли двое монтажников, настороженно поглядывая то на конструктора, то на Романова. Очевидно, разговор потревожил рабочие сердца. Монтаж приборов в спускаемом аппарате уже был почти закончен, и, по всей видимости, его уже можно было сдавать, а тут вот, нате вам, пожалуйста, грузы ставить, да еще вниз, а это значит, все установленное разбирать?..

- Так что, товарищи дорогие, - не выдержал один из подошедших,- о работе нам хлопочете? Боитесь, как бы мы без дела не остались?

- Не язви, Алексей, не надо. Сам видишь, мы не виноваты. Кто же знал, что летные приборы будут легче, да и батарея тоже...- Как-то уж слишком жалостливо проговорил конструктор.

- А вы словно не знаете, что батареи почти всегда легче, чем в чертеже.

- Знать-то знаем, а как это заранее учесть?

- Зажать смежников построже надо, товарищ ведущий, вот что!

- Попробуй зажми их. Вот вас-то и то не зажмешь, здесь изоляции на кабели накрутите, там еще что нибудь... Собрали отсек, а вес? Вот тебе и зажми. Свои. А тут смежники. Вы подсчитали, какие грузы надо ставить?- Обратился Романов к конструктору.

- Подсчитали, Василий Васильевич, сейчас эскизы делают. Сегодня дадим.

- Обязательно сегодня отдайте в производство, а я пойду к Бирюлину, договариваться.

Постояв еще несколько минут у спускаемого аппарата, похлопав его по шершавому боку и повздыхав, конструктор двинулся к выходу из цеха.

И так, пустая рама под белым капроновым чехлом. К тому чехлу прикреплена табличка «Сборка «ОО». Срок... Отв.КИРЕЕВ». Это для контроля, для наглядности. Каждый мимо проходящий видел эту табличку, а товарищ «Отв...» при этом испытывал различные чувства: гордости, или угрызения совести в зависимости от соответствия срока, значившегося на табличке и числа на листочке календаря. Но бывало, и не редко, что товарищу «Отв...» краснеть за себя не приходилось, хотя плановый срок уже прошел. Это было тогда, когда сборка задерживалась не по вине его бригады, участка, цеха, завода, наконец. Это тогда, когда задержка по вине «всегда и во всем виноватых» кооператоров, что-то не привезших от смежников. Иными словами в той ситуации, в которой и была в тот раз.

Понимая, что прошедшие сроки сборки по какому нибудь недоразумению у кого-нибудь из непосвященных в тонкости взаимоотношений нашей фирмы со смежником могут вызвать отрицательные эмоции, Александр Павлович Бирюлин шел на маленькую хитрость. Под той самой табличкой с указанием срока и ответственного, появлялась вторая, размером чуть больше первой. На ней так, вроде бы скромненько и невинно значилось: «Дефицит...» и далее шло перечисление отсутствовавших приборов и «адреса» их хозяев-смежников.

Стоял Романов, смотрел на такую табличку... Дефицит...

Подошел Бирюлин:

- Так что будем делать, товарищ ведущий? Сроки-то горят. Когда я машину в КИС отдам?

- Да, плохо, Александр Павлович, плохо. Мы уж посылали туда наших радистов, но пока ничего не отдают. А ты хорош, с кабелями-то не мог мне сказать...

- Представляешь, Василий Васильевич, закрутился, честное слово закрутился. Кабели сегодня во вторую смену сделают, а вот что с приборами...

- Я слышал, Перминов думает письмо начальству писать. Сегодня с Главным говорить будет.

- Говорить-то говорить и письма писать - это хорошо. Толк будет,- улыбнулся Бирюлин,- Только вот когда? Пока письма напишите, пока подпишете, пока почта, пока высокое начальство прочитает, пока резолюцию наложит...А отсек-то собирать надо, станцию в КИС сдавать. Может быть нам пока... А-а... вот и Ядвига Александровна! - Бирюлин протянул руку Кучинской. Поздоровались.

- Вовремя, вовремя. Ядвига Александровна, я хотел Василия Васильевича уговорить, пока суд да дело, на приборную раму вместо летного радиокомплекса макеты поставить. Кабели все разложим, монтажи проведем. Кто его знает, может и ошибочки какие еще себя покажут.

- А что, Василий Васильевич, может и правда, это пока сделать?

Ядвига Александровна посмотрела, чуть отклонив голову и снизу вверх на ведущего конструктора.

- Э-ээ, нет! Такое вам только разреши, вы станцию с макетами вместо приборов и в КИС на испытания отдадите, я вас знаю.

- Ну, зачем же так! Что, мы не понимаем?

- Понимаете, понимаете! Только без приборов в КИС-е делать нечего. Что они будут макеты включать? Нет, не согласен и все. Вы лучше подумайте, как грузы в СА ставить.

И повернувшись Романов зашагал к выходу из цеха.

- Ну что ж, пишите письма, пишите! - Вслед ему пробурчал Бирюлин.

Ядвига Александровна стояла молча, сосредоточенно разглядывая белую накидку на приборной раме и пришпиленные к ней таблички.

Романов направился прямо к Перминову. Проблема с окончанием сборки и начала электрических испытаний станции в КИС-е требовала принятия неотложных мер.

Письма начальству ни Романову, ни Перминову писать не пришлось. Бабакин их «охладил». Не успели они в весьма «разогретом» состоянии переступить порог бабакинского кабинета и раскрыть рты, как Главный, взглянув на них и, очевидно, поняв, чем «заряжены» его посетители, спокойно произнес:

- Звонили только что от Рязанского, сегодня ночью отправят нам радиокомплекс.

Это еще один эскизик с натуры.

Виктор Александрович Басов, уже в годах, симпатичный, с хорошей проседью, опытный испытатель, работавший еще при Лавочкине, начальник КИС-а - контрольно-испытательной станции - уже вел оперативку, когда я зашел в его кабинет на втором этаже бытовок цеха №4. Около двух десятков инженеров-испытателей, руководителей «служб» сидели за длинным, покрытым голубым пластиком столом и вдоль стеклянных стен кабинета.

- Хочу, чтобы вы правильно меня поняли, товарищи, сегодня начинаем автономные испытания систем лунохода. Мы подготовили сетевой график хода испытаний. Прошу всех ознакомиться. Как видите, испытания разбиты на три этапа. Автономные - здесь системы не связаны друг с другом, и, поэтому, для сокращения времени мы решили некоторые из них проводить параллельно. Затем комплексные испытания всех систем лунохода, и, наконец, совместные - вместе с блоком КТ - посадочной ступенью.

Слушая Басова, я невольно задумался. В удивительное время мы жили! Машиностроительный завод, обычные цеха, и вдруг… луноход!

Как жизнь наша в те годы переплеталась с фантастикой!

За стеклянной стеной, отделяющей кабинет начальника КИС-а, послышался шум приближавшегося большого мостового крана. Я вышел на балкон. Под крюком крана, слегка покачиваясь, на тонких тросах, проплыл луноход.

Пожалуй вот так, в «воздухе», не на полу и не в чертежах я его видел впервые. И как он не был похож на то, что рисовали в своих повестях фантасты. То был луноход реальный, такой, каким мы его не только придумали, но сделали!

И ему не «путешествовать» по страницам фантастических повестей, по настоящей, существующей в небе Луне.

Кран пронес свою, казалось, невесомую ношу по пролету цеха, гуднул несколько раз и бережно опустил её на подставку. Это цех Александра Павловича Бирюлина передал луноход в КИС. Теперь его хозяевами будут испытатели.

Оперативка кончилась. Четкий голос из репродукторов громкой связи объявил:

- Внимание! Всем службам приступить к подготовке автономных испытаний. Повторяю…

Монтажники быстренько, обступив луноход со всех сторон, отстыковали верхнюю часть корпуса с солнечной батареей на верхней крышке, с антеннами и шестью «глазами» - телефотометрическими и телевизионными камерами от днища с приборной рамой, начиненной электро-электронно-автоматическим оборудованием, аккумуляторными батареями. На нем же укреплены и четыре блока колес - ходовая часть.

Две части единого организма. Связь этих частей не могла быть оборвана. Электрические кабели соединяли их в единую электрическую схему.

И «верх» и «низ» заняли места на специальных подставках.

Подставка под ходовой частью была не простой, она могла наклоняться и поворачиваться при проверках ее работы при разных режимах движения.

Первый этап испытаний - проверка правильности состыковки всех электрических цепей, сопротивления изоляции, еще несколько проверок. Через несколько минут ведущий испытания инженер КИС-а сообщил о готовности систем к автономным испытаниям.

У одного из пультов испытатели-электрики перелистывали страницы инструкции. Я подошел к ним. Чуть наклонившись к пульту, оператор нажал подряд три черных кнопки: «А», «2» и «2». Одновременно неоновые знаки в круглых окошках отозвались оранжевым «А22». И тут же все восемь колес дружно завертелись. Повторяя как бы про себя, оператор вполголоса произнес: «Есть первая вперед!» Новый нажим кнопок. Зажглись неоновые «Б22», колеса завертелись с удвоенной скоростью. Потом «Стоп», проверка заднего хода.

Опять подана команда «А22» - первая вперед. Вслед за ней новая команда и четыре колеса левого борта завертелись с удвоенной скоростью, а правые остались на прежних оборотах. Это поворот вправо в движении. Но луноход мог делать повороты и на месте. При этом колеса одного борта вращались вперед, а другого - назад.

Наклонами подставки можно было имитировать углы крена и проверить, как будут срабатывать средства защиты от чрезмерных наклонов на тот, или другой борт, от недопустимых дифферентов на нос, или на корму, при резких отклонениях от выбранного направления движения. Это были автономные системы обеспечения безопасности движения.

И так, система за системой, прибор за прибором должны были доказать готовность выполнять все то, что велели им разработчики.

Неподалеку от «самоходчиков» испытатели готовили специальное оборудование для проверки системы электропитания и, прежде всего, работы привода солнечной батареи. К высокой ажурной мачте приспособили длинный трос, перекинутый через блок на верхушке мачты, там, почти под крышей. На другом конце троса коромысло и динамометр. Это для «разгрузки» привода, которому предстояло поднимать и опускать крышку приборного отсека с солнечной батареей. Мощность электромоторов привода рассчитана, естественно, на лунные условия, а там сила тяжести в шесть раз меньше, чем на Земле. Так вот пять шестых веса и должен по расчету снимать через трос и прикрепленный к нему противовес.

Испытатели подсоединили кабели от приборного корпуса к пульту, но решили совместить проверку привода с замером тока от элементов солнечной батареи, покрывающих внутреннюю поверхность крышки. Но для такой проверки необходим имитатор Солнца - две больших ажурных решетки с несколькими десятками мощных электроламп. Я подошел к испытателям.

- Совмещение штука полезная, но не рано ли при самом первом включении? Проверьте сперва электропривод. Посмотрим, как он себя покажет. А потом и Солнце включим. Согласны?

Хорошо. Смотрите, даю команду на открытие крышки!

Но крышка не сдвинулась с места. Ребята переглянулись.

- А вы посмотрите внимательно инструкцию, спешить-то не надо. Так и должно быть. Привод вначале работает «на замок», запирающий крышку на перелете. Защита от вибраций и перегрузок.

Замок щелкнул. И тут же массивная крышка чуть заметно, словно минутная стрелка на часах, стронулась с упоров и стала подниматься. Медленно, очень медленно она ползла вверх. Через минуту она достигла вертикального положения.

Стоп! Панель замерла, но тут же, подчинившись новой команде, поданной с пульта, поползла дальше, пока не откинулась совсем. Постояла так, пока новая команда не отправила ее в обратный путь.

Электрики закончили подготовку имитатора Солнца и пододвинули его поближе. Крышка, плавно поднимаясь, прошла через вертикальное положение и остановилась, словно ожидая когда же на ее перламутровые солнечные элементики упадет долгожданный солнечный луч…

На секунду представилось, что в безмолвии лунного моря, под ослепительными лучами Солнца это, стоящее в цехе творение человеческого разума и рук, вот так же по команде человека с далекой Земли, будет открывать, и закрывать этот двухметровый диск, вращать свои восемь колес, передвигаться, поворачиваться… Фантастика? Вчера - да!

* * *

За окном властвовал сентябрь. Красные шапки пионов на заводских клумбах давно уже сменили буйные флоксы. Но солнышко еще мягко пригревало. Дождей давно не было.

Юра Зарецкий, один из ведущих испытателей нашего ОКБ, в самом радушном настроении, загоревший, окрепший, как принято говорить, впрочем «окрепать» ему не очень-то и нужно было: на его атлетическую фигуру, вьющиеся темные волосы, красивое волевое цыганского типа лицо, девушки заглядывались весьма-весьма, вышел на работу. Из отпуска в конце лета. Отпуска в бархатный сезон.

Настроение у Юры было… да надо ли говорить? Да надо ли говорить, какое настроение может быть у хорошо отдохнувшего человека в такое ласковое сентябрьское утро, вернувшегося в родное ОКБ, в свою рабочую комнату, к своим товарищам. Впрочем, вот здесь надо на минутку остановиться и сказать о том, что незадолго до отпуска на трудовом Юрином пути произошел довольно крутой поворот.

Последнее время он стал замечать появление в голове каких-то не очень ясных мыслей о том, что он вроде бы устал от испытательной работы. Что его нервная система не может обеспечивать ему спокойную, рассудительную, требующую недюжинного терпения испытательную деятельность. Днем и ночью. Без выходных. По праздникам. Он так больше не может… Вот такие мысли. Появились и не хотели уходить. Боролся Юра с ними, боролся, но мысли победили.

В ОКБ требовались опытные работники в отдел надежности, который должен был заниматься разработкой путей повышения этого важнейшего показателя нашей продукции. Работа очень нужная. Важная. И без суббот и воскресений в КИС-е. И с праздниками.

Ноги повели Юру к начальнику того отдела, язык произнес все те слова, которые могли довести до ушей этого начальника мысли, бродившие в голове, а сердце… сердца почему-то в тот момент Юра в груди своей не ощущал. Его просто не было. Сердце с самого начала заявило, что оно не согласно ни с головой, ни с ногами, и с языком. И оно не пошло на переговоры с тем начальником. Но начальник-то этого не знал! И тот начальник согласился с Юриными доводами, подготовил проект приказа Главного конструктора, пошел к Бабакину на прием и убедил его в том, что только Юра может быть его - начальника заместителем…

Приказ был подписан. И вот в новой должности и измененной обстановке и получил Юра возможность поехать в отпуск в бархатный сезон. А это удавалось далеко не каждому. Поехал. Без сердца. Оно по-прежнему было несогласно…

Итак, Юра вошел в свою новую рабочую комнату.

- Здравствуйте, товарищи! - Несколько на военный манер произнес он бодрым голосом. Товарищи, естественно, не столь четко и не на военный лад, каждый по-своему, ответили на его приветствие. Причем Юра заметил в глазах начальника отдела не очень четко выраженный восторг. Глаза начальника, мельком взглянув на него, ушли куда-то в сторону. Но этому Юра особого значения не придал.

Ну вот, я и прибыл. Как вы тут живы-здоровы? Чем занимаетесь?

Юра присел на стул и, подперев руками свою курчавую голову, влюбленным взглядом стал изучать лицо своего нового шефа.

- Хорошо отдохнул? Ну, вот и дело. Давай входи в курс событий. Новые машины ждут. И «ЛУНЫ» и «ВЕНЕРЫ». Ими надо заниматься, результаты «ВЕНЕРЫ-4» анализировать. С нас уже рекомендации требую. Сам знаешь, испытатели с космодрома замечаний понакидали…

Ну, вот и хорошо, я сейчас в форме, со всеми силами и навалюсь…

- Навалюсь-то, навалюсь, вот только одно меня смущает, - начальник внимательно посмотрел на Юру,- Что-то Главный вот уже несколько раз звонил, все спрашивал, когда ты из отпуска вернешься.

Георгий Николаевич?

- Да, Георгий Николаевич. А у тебя, что, еще какой нибудь главный есть? Что это его так твоя персона интересует, понять не могу. Ну ладно, поживем - увидим…

Перед обедом, подняв трубку зазвонившего телефона, начальник отдела надежности с весьма безнадежным выражением лица протянул её Юрию.

На. Тебя. Главный.

- Слушаю, Георгий Николаевич, добрый день…да, только что сегодня вернулся … вхожу в курс дела… Что?… Георгий Николаевич… мне бы хотелось, ведь сами знаете, здесь сейчас очень работы много… Ну, хорошо…

Юрий опустил трубку.

- Главный велел к нему зайти. Говорит, опять бы мне в КИС …

Голос у Юры был кислым-кислым, ноги стали какими-то ватными, сердце в груди…учащенно застучало! Он прислушался к этому стуку. Сердце? Стучит? Вернулось? Опять испытания, автономные и комплексные. Замечания, завязки, контакты там, где их не должно быть, отсутствие контактов там, где им быть положено…

Через десять минут Юрий Зарецкий зашел в кабинет Бабакина.

Ишь ты, смотри, как поправился! Ну, в самый раз на испытания!

- Георгий Николаевич, так ведь надежность же очень важная вещь, ведь вы прекрасно представляете, сколько там дел, надо же проанализировать все «венерные» замечания…

- Правильно, все правильно. Проведешь в КИС-е новые «ВЕНЕРЫ» и вернешься к надежности. Не уйдет она от тебя… Договорились? Ну, привет, голуба. Иди в КИС, готовься к испытаниям. Помогать будешь Ивановскому.

Юра вышел из кабинета. Сердце так и прыгало в груди, радостно, громко.

Конфликт, видимо, кончился.

КИС. Контрольно-испытательная станция. Она соседствует с участками сборки машин цеха Бирюлина.

И на испытательной площадке, и на антресолях второго этажа и в пультовых комнатах уйма всяческого электротехнического оборудования. Прежде всего, это особые пульты с множеством кнопок, выключателей, переключателей, транспарантов, стрелочных измерительных приборов, секундомеров. Рядом различные источники электрического тока - постоянного и переменного, регистрирующие установки, самописцы, осциллографы, и, конечно, куча самых разных электрических кабелей.

К этому следует добавить обширную документацию - специальные инструкции, в которых предусмотрено все, что нужно делать со станцией на электрических испытаниях. Это оборудование.

Но главное - это конечно, люди. Те, кто многие годы отдавал и отдает сложному, тяжелому делу последними проверками дать путь в жизнь, в полет тем творениям, которые были созданы за многие годы, и которые создавались сейчас.

Все, что написал в этих двух абзацах, это как бы оглавление книги. Перечень глав и их названия есть, А содержание еще остается неясным, пока не прочтешь книгу, не узнаешь ее героев - не поймешь, о чем хотел рассказать автор.

Для того чтобы понять, что такое КИС, надо самому там поработать, или, хотя бы поприсутствовать на испытаниях хотя бы одной-двух станций.

Начальник КИС-а Виктор Александрович Басов, встретив Зарецкого, выразил ему все возможные знаки внимания, удовлетворения и сочувствия, не преминув сообщить, что: «Хотя ты брат и назначен заместителем технического руководителя испытаниями, на него очень-то не уповай, он по горло завяз в лунных машинах, так что давай, командуй!» Таким образом, Зарецкий стал на какое-то время моим заместителем по «ВЕНЕРАМ», так же, как и Самуил Крупкин, с которым мы должны были вести «ЛУНЫ».

Басов, достав из сейфа списки испытательной бригады, ознакомил с ними Зарецкого. Минут через двадцать состав «венерного» войска стал Юрию ясен.

Даже беглый взгляд на тот, весьма обширный список показывал, что ветеранов, с кем вместе готовили «ВЕНЕРУ-4» поубавилось. Хорошо, что две «основные силы» остались: начальник лаборатории комплексных испытаний из КБ-6 Андрей Измайлов и «главный радист» из КБ-5 Анатолий Пилат. Приятно было и то, что несколько ребят были выдвинуты на более высокие должности.

Росла молодежь, некоторые только в прошлом году окончили институты, работали в лабораториях и к испытаниям только приглядывались. Как-то они справятся?

Оставался еще вопрос с графиком работ. Сроки. Этот должен быть документом первой важности, его и со всеми ведущими конструкторами надо согласовать, и смежников ознакомить.

Испытания в КИС-е большой и сложный процесс, и все, что запланировано, должно быть проведено в срок, к определенному числу определенного месяца.

Казалось бы, чего же проще? Мало ли графиков в любой работе, в любом производстве? Но есть разница, есть! В нашей работе нельзя ни по каким причинам, не объективным и не субъективным опоздать ни на сутки. И если в другой какой нибудь области техники, установленные руководством сроки не могут быть выдержаны, то это грозит неприятностями от этого руководства, порой от руководства более высокого, даже самого высокого… А вот как быть, если сроки подготовки, скажем, «ВЕНЕР», определены самой ПРИРОДОЙ?

Опоздал - не нужна станция. Ругай себя, не ругай тебя даже самый высокий начальник, делу не поможешь. На неделю, на месяц позже нужного срока «ВЕНЕРА» не нужна. Ей лететь бессмысленно. Как говориться: «Поезд ушел!», а следующий? Следующий через полтора года.

А за эти полтора года и наука и техника стоять на месте не будут, вперед уйдут, и все сегодня самое передовое, самое новое сегодня, безнадежно устареет. Переделывать? А это дороже, чем делать вновь.

Зарецкий зашел ко мне в кабинет под вечер.

- А вот ты-то нам и нужен! Сам пришел, или по диспетчерскому нашли? Минут десять уже ищут.

Я в КИС-е был, списки смотрел и графики…

- Вот и хорошо, что графики. Присаживайся, мы как раз и толкуем, как испытания вести.

У меня сидели два начальника отделов, еще несколько ведущих инженеров. Юрий подсел к столу.

- Так вот что, братцы, летные «ВЕНЕРЫ» на носу. Часть КИС-а пора под них освобождать, со дня на день туда и «восьмерка», «Е-8» поступит. А у нас там еще шарики венерные для центрифуги торчат, да и «тепловая» застряла. Самуил Иделевич, как же это получилось с БК? Вчера его сняли с машины. Блок коммутации, наша продукция, и вдруг ошибки в монтаже.

- Да что тут скажешь, сами понять не можем. И люди наши в приборном цехе были, каждую плату проверяли… Как прохлопали, ума не приложу…

- Люди есть люди. От ошибки никто не застрахован. Но мы здесь для того и сидим, чтобы даже самая малая ошибка не проскочила. Чего-то мы братцы не доглядели. Позор, ей-богу, позор! Головная фирма, других уму-разуму учить должна, а у самой «хомут»! Когда обещали проверить и вернуть БК?

Обещали сегодня к вечеру.

- А ты пошли Александра Борисовича Лапука, пусть он проконтролирует, его же чертежи…

Он со вчерашнего дня в цехе. Вы же знаете, он в понуканиях не нуждается.

- Но ты очень-то увлекаться ему не давай, не мальчик. Такие люди - золотой фонд. Сколько лет мы вместе с ним работаем? Лет пятнадцать?

- Нет, пожалуй, все двадцать. Он недавно мне любопытный документ показал, 1951 года,- служебную характеристику. И подписал ее Георгий Николаевич, как начальник отдела, вы, как партгруппорг и он, как профорг…

О господи, старина-то какая! История!

Ой, неужели вы с Главным уже столько лет? - не утерпел Зарецкий.

- Да. Время летит. Мы тогда еще в НИИ-88 работали. Потом дороги нас развели. Помню прекрасно, что еще и тогда Саша Лапук был опытнейшим конструктором-прибористом. Вот приходит к вам в КБ молодежь, а ведь наверняка не знает, кто с ней рядом. Небось не рассказывали ребятам, что у их старших товарищей за спиной, какой дорожкой по жизни шли.… Ну, ладно, давайте посмотрим графики.

И без подробного анализа объема и порядка предстоящих испытаний было совершенно ясно, что работать придется круглосуточно.

Почему-то всегда так получалось, как ни планировали, и кто бы ни планировал, что на испытания в КИС-е времени не хватало. И вся организаторская смекалка направлялась на уплотнение графика, на запараллеливание отдельных этапов испытаний там, где это казалось возможным. Обычно это не давало большого выигрыша, поскольку с самого начала, при составлении проекта графика это уже учитывалось. Оставалось одно - «растягивать» сутки! Почему же всегда было так?

Испытания такого сложного и всегда нового комплекса электронных, электрических, механических, пневматических, оптических, гидравлических, гироскопических, пиротехнических, радиотехнических приборов, каким является космическая станция,- во многом творческий процесс, процесс созидания, процесс познания.

Здесь могут быть и, как правило, бывают неожиданности и затруднения. Заранее все предусмотреть немыслимо. Нужен резерв времени. Но как сказать наперед - какой именно? Можно, конечно, что-то прикинуть, с какой-то степенью вероятности. И все же испытания есть испытания, жизнь есть жизнь, и она вносит свои коррективы.

На днях Бабакин говорил, что соберет Совет Главных конструкторов, на нем доложит состояние с подготовкой «ВЕНЕР». Подумав минутку, я решил поручить Зарецкому подготовку решения будущего Совета.

- Так мне еще ни разу такие решения писать не приходилось, да и на таких Советах-то я если и был, то раза два… - пролепетал Юрий.

- Вот и будешь учиться. Всякое ученье на пользу, а ты молодой еще, тебе расти надо. Подумай, посоображай, поговори с теми, кто на космодроме будет работать. Сроки и с ними надо согласовать. Мы не должны там сумасшедший дом устраивать. Да что я тебе все это говорю? Сам все прекрасно знаешь. Так что давай-ка, готовь бумагу и назови ее «Проект решения». Потом зайдешь, вместе посмотрим. И не робей. Не маленький. Но учти, надо так толково написать, чтобы все поняли, что без «круглых суток» не обойдемся. Пусть и смежное начальство побеспокоится, своих представителей побольше и потолковее присылает…

Совет Главный конструкторов. К четырем часам дня, в приемной стали появляться приглашенные. Кто-то прямо заходил в кабинет Бабакина пользуясь несколькими минутами, чтобы решить какой-нибудь вопрос, кто скромненько стоял в углу приемной, ожидая приглашения. Люди-то разные…

На совете, в тот раз, было решено обсудить ход экспериментальных, или как у нас их еще называли, опытных работ по новым «ВЕНЕРАМ». Не скажу, что то определение было строгим, но так повелось.

Что это за работы? Это все то, что делалось на заводе для подтверждения правильности принятых конструктивных решений. Это и по станциям в целом, и отдельным их частям, узлам, механизмам, приборам, сделанным для того, чтобы здесь, на заводе, в лабораториях, на стендах, в баро - и термокамерах, порой своей судьбой доказать, что их летные двойники-собратья достойны краткой, четкой записи в техническом паспорте: «Допускается к ЛКИ». А ЛКИ - это лётно-конструкторские испытания, иными словами - полет.

В кабинете рассаживались кто за большим длинным столом, кто во втором ряду стульев у окон и стены.

Бабакин подошел к столу. Разговоры утихли.

- Ну вот, товарищи, сегодня предлагается такая повестка дня: «О ходе работ по «ВЕНЕРАМ» Есть о чем поговорить. Дело не простое. Второй вопрос - о порядке испытаний в КИС-е. Докладчик я. Объем всех работ мы уже обсуждали не так давно, и обо всех говорить не будем. Нам известно, у кого и как идут дела. Должен сказать, что и за нами есть кое-какие должки, еще не все сделано и не все испытано.

Он подошел к одному из плакатов, вынул из кармана металлическую хромированную трубочку, чуть больше шариковой ручки, но очень на нее похожую, и вытянул из нее почти метровой длины указку. Кто-то из сидевших неподалеку выразил при этом весьма непроизвольно чувство удивления. (В те годы это было редкостью!)

- Вот техника, это по секрету коллеги за границей подарили, и ручка, и линейка с делениями, и указка. Все хорошо, но только в кармане носить тяжеловато…Так вот я и говорю, еще не все сделано. Но кое-какие результаты уже есть.

В этот момент на круглой тумбочке слева от его письменного стола самоуверенной настойчивостью зазвонил белый телефон с гербом на наборном диске - «кремлевка».

- Беда с этими телефонами, ну никакого терпения нет! -

Бабакин, подойдя к столу, поднял трубку. Почти все присутствовавшие притихли и стали невольно прислушиваться, пытаясь понять с кем и о чем идет разговор. Из первых фраз понять ничего не удалось. Георгий Николаевич, видимо, отвечая на вопросы позвонившего, стал говорить о ходе работ в ОКБ. Судя по тому, что он не сказал, что у него в кабинете Совет Главных конструкторов, и что сидят человек двадцать, и что позвонит он позже, можно было понять, что звонил кто-то из большого начальства.

В кабинете постепенно возник тихий, в полголоса, разговор. Кто-то с показным, или действительным интересом стал разглядывать плакаты, кто-то со скучающим видом смотрел в потолок, кто-то завел разговор с соседом. Прошло минут пять. Главный продолжал говорить. Пауза явно затягивалась.

Михаил Сергеевич Рязанский, не выдерживая, пытался жестом показать Бабакину, мол «довольно, закругляйся, смотри, сколько народу ждет!» В ответ тот только пожимал плечами, продолжая слушать и отвечать. Прошло еще минуты три.

Наконец, трубка положена.

- Слушай, Георгий Николаевич, переключи ты этот телефон на секретаря, пусть отвечает, что ты на производстве, иначе ведь и поговорить не дадут…

- Да, черт знает, что с этими телефонами. Зло какое-то человеческое…- в полголоса проговорил Бабакин, подходя к плакату, но…не переключив телефон.

- Прошу извинить, большое начальство звонило. Министр. Сегодня вечером быть обещал. Часиков в семь. Так что нам надо за пару часов управиться. Обо всех работах говорить не буду. Они вот здесь нарисованы и итоги показаны. Кого интересует можно будет потом посмотреть. Я хочу сегодня доложить о двух работах и об их результатах. Вот видите, у нас предусматривались испытания спускаемого аппарата на центрифуге. Кого она интересует, можете после Совета посмотреть. Ведущий вам покажет. А я должен доложить, что после первых испытаний на этой самой центрифуге мы из спускаемого аппарата вынули…дрова! Да-да, не удивляйтесь, дрова. Половина приборов приказала долго жить. И наших и ваших. Больше того, уж вы не обижайтесь, а я скажу, из некоторых приборов, простите, кишки вылезли. Штепсельные разъемы вместе с проводами от стенок оторвались, а сами стенки из плоских выпуклыми сделались! Вот вам и перегрузочка в четыре сотни единиц, о которой вам в наших технических требованиях сообщалось. И, между прочим, это Николай Сергеевич, твоих приборов касается. Как же вы их у себя проверяли, как испытывали? Ведь только потом, после испытаний, нам должны были их отдать.

Георгий Николаевич! Мы все испытания у себя провели…

Все?

Ну, все… которые могли…

В кабинете послышались приглушенные смешки.

- Вот то-то и оно - «которые могли». А которые не могли, нам за вас проводить? Вот и провели. Забирайте-ка свои дровишки.

- Да забрать-то не штука, заберем. А вот что с ними делать? Вся надежда на вас, Георгий Николаевич, вот если бы ваши товарищи помогли нам с испытаниями…

- Николай Сергеевич, дорогой, да мы сами в этих делах еще не волшебники, сами еще учимся. У самих дровишек хватает. Но, впрочем, пожалуйста, чем богаты, тем и рады. Давайте посмотрим вместе. Так вот я и говорю - испытания на центрифуге и доработки нас недели на две отбросили. А по графику видите когда они должны были закончится? Сейчас мы спускаемые аппараты перебираем, и с приборами надо что-то придумывать. Я думаю, через недельку мы могли бы начать повторные испытания. К этому сроку и все ваши приборы должны быть доработаны.

- Георгий Николаевич, а нельзя ли немного снизить требования по перегрузкам? Если мне не изменяет память на «ВЕНЕРЕ-4» они были меньше?

- Да, они тогда были меньше, но не на много. А сейчас вот что:- Главный на минуту задумался, и, быстро повернувшись к большой коричневой доске, взял в руки мел. Энергичный штрих - и мел рассыпался у него в руке.

- А черт! Опять мел плохой. Всегда мел плохой…- Взял другой кусочек, но тот скользил по доске, почти не оставляя следа.

Георгий Николаевич бросил его, подошел к двери, выглянул в приемную.

- Лидочка, есть ли у нас хороший мел? Если нет, послали бы кого нибудь в школу, что ли. Попросили бы там, ну стащили бы, наконец…

Кусочек хорошего мела нашелся. Главный быстро написал формулу, и тут же для наглядности нарисовал график.

- Вот отсюда и увеличение перегрузки. - Он отошел от доски и, идя к столу, продолжал:- Исходя из сегодняшнего положения нам надо посоветоваться, как организовать испытания лётных машин. Надо что-то параллелить. Но этого мало. Наши испытатели прикинули график работ в КИС-е. Сейчас послушаем Ивановского. Он будет руководить испытаниями.

Я, чуть приподнявшись, кивнул на сидящего рядом Юрия.

Георгий Николаевич, доложит Зарецкий. Он уже в курсе дела.

- Ну, хорошо, давай, Юра! - Главный чуть улыбнулся. Зарецкий подошел к столу.

- Товарищи, мы внимательно рассмотрели весь объем и порядок испытаний и лётных и экспериментальных машин, которым необходимо пройти через КИС.

У нас получается, что к отправке на космодром лётных в установленный срок…

- Дело не только в установленном сроке.- Перебил его Главный,- На этот раз нам надо готовить сразу две станции. Так мы еще никогда не работали. А дата старта известна. Переносить её, как знаете, некуда.

- Так вот,- продолжил Зарецкий,- чтобы в срок провести все испытания в КИС-е, надо организовать работу таким образом, чтобы все испытательные службы разбить на две смены, и работать по 12 часов. Наши испытатели так и предлагают. Это будет удобнее, чем работать в три смены по 8 часов.

- Георгий Николаевич,- поднял голову Алексей Михайлович Исаев, сидевший, как всегда где-то чуть не у дверей, у стенки,- А ведь мы антихристы! Все нормы трудового законодательства нарушаем. Мне наши профсоюзники уже несколько раз напоминали - закон такой есть. Ребята у нас - золото. С такими людьми горы можно свернуть. Да пожалуй, и ворочаем вот уже чуть не два десятка лет. Но надо нам, руководителям думать покрепче. Ведь для этого и сидим. Не гайки точим. Надо как-то умнее организовывать работу. А то у нас, как у последних студентов все два дня до экзаменов не хватает… Я понимаю, что сейчас ничего другого не придумаешь. Но думать-то надо. Надо.

- Ты прав, Алексей Михайлович. Мы с тобой действительно второй десяток лет в одной упряжке. И я не помню, чтобы жизнь как-то шла по-другому. Всегда некогда, всегда времени не хватает… Ну, что, если других предложений не будет, так и запишем в решении - испытания вести круглосуточно.

Совещание кончилось без чего-то семь. Зарецкий сразу же пошел в КИС. Несмотря на то, что времени оставалось в обрез, и только что было принято решение о переходе на круглосуточную работу, в КИС-е царил покой.

Станция, готовящаяся для тепловых испытаний, стояла на подставке, опутанная кабелями, соединяющими ее приборное нутро с испытательными пультами. Она такая же, как лётная, разница совсем несущественная - на ней дана полная воля тепловикам, поскольку это их объект. Система измерений теплового режима в самых разных ее местах - на приборах, на механизмах, на двигательной установке - КДУ, на панелях солнечных батарей, на антеннах, внутри орбитального отсека и спускаемом аппарате - это множество температурных датчиков. Намного больше, чем на лётных станциях.

После КИС-а «сидеть» ей в термовакуумной камере ровно столько, сколько понадобится, чтобы понять, что система терморегулирования со своими обязанностями справляется и справится на всех участках полета. И в окрестностях Земли, и на трассе, и близ Венеры. А если окажется, что в сложном нутре станции, или снаружи, в каком нибудь тихом «закоулочке», приборам будет теплее положенного? Тогда тщательный анализ и доделка по «результатам испытаний», как пишут тепловики в своих экспресс-отчетах.

Подготовка в КИС-е тепловой станции была приостановлена из-за того самого блока коммутации, снятого и отданного в приборный цех для устранения того «хомута», о котором был разговор у меня в кабинете с Самуилом Крупкиным.

Блок коммутации - основной бортовой прибор на испытаниях. Без него ни один прибор ни включить, ни выключить. А без включений и выключений, какие же испытания? Вот и стояла тепловая сиротливо на подставке. А лётных машин в КИС цех Бирюлина еще не отдал.

Обстановка явно невыгодная для демонстрации министру…

Министр Сергей Александрович Афанасьев приехал на завод в восьмом часу. C Лукиным, Бабакиным и Миловановым они сразу пошли по цехам. С минуты на минуту мы ждали их в цехе у Бирюлина, а оттуда два шага до КИС-а. Министр приехал не один. С ним были и начальники главков, и еще кто-то из министерского аппарата. Группа приехавших и наше руководство появились в проходе между блоками «Л» - последними ступенями ракеты-носителя и головными обтекателями, которые делались тоже у нас. Я, Басов и Зарецкий пошли навстречу.

Ну, что у вас-то тут делается? - спросил министр.

Басов выдвинулся из-за спины Милованова.

- Товарищ министр, - волнуясь начал он,- в КИС-е проходят испытания теплового изделия…

- Не проходят, а мимо прошли, по всей вероятности. Что-то не заметно, чтобы работа шла.

Испытания приостановлены. С изделия снят БК, блок коммутации…

А почему сняли, он чей? Кто ему хозяин?

- Сергей Александрович,- вмешался в разговор Бабакин,- Блок коммутации наш и делаем его мы сами.

- Как же так получилось? Кто в этом виноват, разобрались? - И, не ожидая ответа, министр поманил к себе Басова:- Я вижу, вы толковый товарищ, вот и расскажите мне и нашим товарищам, какие приборы у вас из строя выходят.

Больше всего замечаний и дефектов в аппаратуре Гусева.

Гусева? А он-то сам был тут?

Смутившись, начальник КИС-а ответил, что директора НИИ, где главным конструктором был Михаил Сергеевич Рязанский, на испытательной станции давно не встречал.

- Завтра встретите! - резко произнес министр и, круто повернувшись, зашагал по пролету цеха. Его свита и наше руководство, печально покачав головами, потянулись вслед.

Мы остались около молчаливой, обесточенной тепловой станции. Молчали.

- Ну, завтра будет буря! Приедет Гусев, жди «приятных» слов. И зачем ты на него накапал? Сами могли бы разобраться,- первым нарушил затянувшееся молчание Зарецкий.

- Ладно, - заметил я,- что сделано, то сделано. А в общем-то Виктор Александрович прав. Действительно с гусевской аппаратурой непорядок. Но у них тоже забот полон рот. С них и для наших новых «ЛУН», приборы спрашивают, а для «ВЕНЕР» в какой-то мере приборы уже летавшие, может поэтому и внимания им меньше. Нам, правда, от этого не легче. Кстати, к разговору с Гусевым надо подготовиться. Не только претензии предъявлять, но и подумать, как и что лучше организовать. Нам ведь не ссориться, а работать. Это главное… Ого, уже половина десятого! Топайте по домам, а я пойду к Главному. Посмотрю, что и как.

… Министр сидел за столом Бабакина и крутил диск телефона.

- Соедините меня с Гусевым… Нет его? А где он? А-а, спасибо, девушка, спасибо. Как появится, предайте, чтобы он немедленно - слышите?- немедленно позвонил мне. Я еще час буду у Бабакина. Вы все поняли? Повторите, девушка, что я вам сказал…- Минуту слушал.- Так, все правильно. И не забудьте, сразу же, как приедет, доложите. До свидания.

Министр уехал поздно вечером., так и не дождавшись звонка Гусева.

Сутки прошли, а БК еще не было. В какой-то мере это было хорошо. Правда, так, в масштабах маленьких, эгоистичных, так сказать. Хорошо потому, что после «блестящих» результатов испытаний на центрифуге и очередной замены «дров» на приборы, в КИС должен был вернуться спускаемый аппарат.

Так что же такое - наша центрифуга?

А вот представьте себе: круглый котлован, величиной с трехэтажный дом. Стены толстенные, железобетонные. Сверху мощная стальная ферма. Часть котлована закрыта прочными металлическими перекрытиями, на них установлен электромотор. Чуть больше того, что может придти в голову при слове «электромотор» Его мощность «всего лишь» полмиллиона ватт! Ось мотора соединена с редуктором, а он крутит вертикально расположенный вал. Этот вал опускается вниз, в яму, и там опирается на специальный подшипник. На конце вала мощная ферма-перекладина. Её длина - метров восемь. На одном ее конце приспособление, в котором закрепляется испытуемый «объект», с другой груз-балансир для уравновешивания «объекта».

Если включить «мотор-малютку», то нижняя ферма начнет вращаться - быстрее и быстрее. Минуты через три, как только будут набраны полные обороты, а это более трехсот в минуту, вся яма, да и не только вся яма, а все вокруг начинает наполняться глухим воем, вот тогда и начинаются то, результаты чего зачастую становились столь печальны.

Прочитав эти строки, можно себе представить то, что называется нашей центрифугой? А как представить себе то, что испытывает предмет, находящийся на ней? Это трудно.

Технически это определяется так: «Объект испытаний подвергается воздействию перегрузки в 400 единиц». Попробуйте представить себе пятачок весом в 2 килограмма - таким он будет, если лежа где нибудь внутри спускаемого аппарата, вместе с ним станет продираться через атмосферу Венеры, подлетев к ней со второй космической скоростью. Можно себе представить перегрузку ну…единицы в два-три. Пробовали ли сами, или видели как на глазах изумленных (только первый раз) ребятишек, некий прилично физически сложенный дядя, где нибудь за городом, взяв в руки ведро с водой и осторожно раскачав его, вдруг увеличив размах, несколько раз перевернет его на вытянутой руке? Видали, наверное. Вот ведро над головой, дном вверх, а вода не вылилась, ни капли. Какие-то силы ее прижимают ко дну. Это центробежная сила. Она сейчас больше, чем весит вода. Вес тянет воду как все и всегда вниз, а центробежная сила в тот момент - вверх. А раз она больше веса, то вода, подчиняясь ей, и не выливается. В этом случае вода, или, если хотите, ведро, его дно и дужка - объект испытаний. Они подвергались воздействию перегрузки вот в те 2-3 единицы.

А 400 единиц? Все то, чем начиняется спускаемый аппарат, все то, что в нем есть, да и его собственный корпус и внутренние элементы конструкции практически невозможно рассчитать на подобную перегрузку. Поэтому и нужна центрифуга, поэтому и нужны испытания на ней. Поэтому и ломалось, не выдерживало кое-что на этой бешеной карусели. Переделывали ни раз и ни два. До тех пор, пока все испытанное не только выдерживало и не разрушалось, но еще и продолжало работать после всех этих «издевательств».

Спускаемый аппарат на центрифуге. Он весит 400 килограммов, да еще весьма хитроумное устройство для его закрепления - почти 200. Итого 600! А при нагрузке в 400 единичек? 240 тонн! Вот это и есть наша центрифуга, единственной она была в СССР, такой и остается.

После «нежных и мягких» объятий центрифуги привозили в цех к Бирюлину «потерпевший» шарик. После вскрытия, изнутри очень осторожно, словно боясь повредить, монтажники вынимали то, что день-два назад называлось приборами, или какими-то узлами конструкции. И ладно бы один раз… И опять новая сборка, установка «леченых» элементов, испытания в КИС-е, и опять в объятия центрифуги. И так до тех пор, пока все выдерживало, выживало, доказывало свою готовность ко всем перипетиям своей космической судьбы при встреча с Венерой.

И каждый раз, когда сборщики после окончания испытаний готовили спускаемый аппарат, и к их участку подъезжал ярко-желтый кар и забирал их «продукцию» для очередной «крутки», испытатели в КИС-е молились: «Дай бог последний раз!» Работы-то вон сколько. «Тепловая» стоит? Стоит. А тут еще начальство обещало принять все меры, возможные и невозможные, к тому, чтобы через день загнать в КИС первую лётную «ВЕНЕРУ».

Наконец-то привели в порядок тот самый БК. Испытания пошли полным ходом…да-да, полным… Если бы… Судьба, как нарочно, продолжала подкидывать задачки. И, почему-то, по «закону пакости» неприятности повторялись опять с приборами Гусева. Ждут, ждут, терпят, терпят, вроде все хорошо. Вот скоро и конец испытаниям. И в тот самый момент - раз, и какая нибудь «мерзкая» команда по радиолинии решила не пройти тогда и туда, куда ей было положено.

Ну что же, опять все повторять сначала? Просто так повторять, в слепую? Нет. Надо разобраться, понять, что к чему, исправить, «устранить замечания», как говорилось. Таков закон…

Задумался Юра Зарецкий, сидя за столиком неподалеку от стоящей во всей испытательной красе «тепловой» станции, подперев правой рукой курчавую голову и теребя левой не застегнутую пуговичку на манжете правого рукава белоснежного халата. Что же делать? Круг какой-то заколдованный…

Увидев столь красочную картину безнадежности, я подошел.

- Что детинушка не весел, что орлиный нос повесил? - Юрий поднял глаза, внимательно посмотрел на меня.

- У вас, я вижу, тоже восторг в глазах не играет, похудели, вроде… Как лунные испытания-то идут?

- Да как идут…тяжко. Машина новая, сложная, такой еще никогда не было. Ладно. Давай посмотрим что у тебя с «тепловой» твориться. Давай бортжурнал.

Кстати, после приезда министра мне как-то передали указание министерства: каждый вечер по телефону дежурному у министра передавать полную сводку хода испытаний и по «ЛУНАМ» и по «ВЕНЕРАМ», с указанием «виновников», сорвавших ход испытаний. Чудом в моем архиве сохранилось десятка полтора рукописных листков с подобными докладами. Им уже три десятка лет! Немые свидетели событий тех лет.

Вот один из них:

«Система управления для Е-8 поставлена на завод из КБ «Салют»

26 сентября 1968 года. Совместно с комплектом КПА - контрольно-проверочной аппаратурой и НКС - наземной кабельной сетью и подтверждением главного конструктора т.Никитина и представителя заказчика капитана Джугашвилли ( Кстати, внука И.В.Сталина, О.Г.) о допуске ряда блоков к отработке только в КИС-е.

После завершения развертывания наземного оборудования КПА и монтажа бортовых приборов с 1 октября были начаты автономные испытания блоков системы управления на блоке «Д» ­- последней ступени ракеты-носителя, которые были закончены 9 октября. В это же время были начаты автономные испытания системы управления блока КТ.

В период с 9 по 24 октября были проведены испытания до раздела функционирования активного автомата стабилизации. За время испытаний выявлено замечаний - 263. Из них по системе управления 75%.

В связи с необходимостью внесения в КПА и бортовые приборы ряда изменений ( По более чем 20 техническим заданиям КБ «Салют») 24 октября совместно с т.Никитиным и 5 ГУ МОМ было принято решение о временном прекращении испытаний, введении доработок, коррекции документации и последующем возобновлении испытаний с 29 октября. Устранение замечаний и корректировка инструкций продолжалась до 17 ноября.

Затем следовал текст по ходу испытаний «ВЕНЕР».

Это лишь один из многочисленных вечерних докладов.

В дни той страды в стенгазете ОКБ появилось произведение местного поэта:

«…В нашем КИС-е тоже жар,

Но не дым идет, а пар

Там в запарке очень крупной

Ивановский, Басов, Крупкин.

Целый год у нас уже

Дым на третьем этаже

Уголек пока что есть

А бумаги!- негде сесть!

Чертежей там уйму лепят

Приводя архив наш в трепет.

А дела видны позднее,

Когда смотрят веселее

И Бабакин и Лукин, Полуянов и Сухин,

Когда все подводят счеты

О проделано работе.

И летит твоя мечта

Далеко за облака!

Глубоко мы верим с вами:

Этот день не за горами!

* * *

Сборка первой летной «ВЕНЕРЫ» заканчивалась. Но как всегда, в большом и сложном процессе, порой, оставалась не пришитой какая нибудь «последняя пуговица к жилету».

И, не смотря на то, что не ежевечерних оперативках в кабинете у Бирюлина рассматривался весь «дефицит» и по каждой «позиции» этого дефицита, или начальник производства Телятников, или главный инженер Милованов, а то и сам директор, назначали «самый последний, самый крайний» срок то кооператорам, то начальнику того, или другого цеха, все же подходил тот момент, когда вот той «последней пуговки» ждать было уже нельзя. Вредно.

Сборщики в цехе Бирюлина тот момент хорошо чувствовали. Понимали, что станцию без той «пуговки» нужно передавать в КИС, а свой должок отдать чуть позже. Должок тот испытаниям не повредит. И никто от этого не пострадает, ни станция, ни испытатели. А план цеху будет закрыт, а там, смотришь, и премия…

Да не разгуляешься больно-то, на очереди вторая летная. Пройдет дней пять-шесть и ее сдавать.

А испытатели? Интересно было наблюдать со стороны, если можно было бы

«устраниться» и поснимать скрытой камерой… Понимали испытатели, и прежде всего, их начальник Виктор Александрович Басов, что станцию надо брать. Обязательно брать, и, чем скорее, тем лучше, больше времени будет на испытания.

Но ведь были еще и те самые «последние пуговки»! Помешают они? Вроде бы и нет. Но по закону - существовавшему приказу «Неукомплектованное изделие передавать на испытания в КИС запрещается». Так может быть есть смысл воспользоваться этим «юридическим» правом? А там, глядишь., и с тепловой окончишь и парочку спускаемых аппаратов для самолетных испытаний сдашь!

И начинались взаимные рейды «глубокой разведки». Сборщики к испытателям. Испытатели к сборщикам. Поискать, так сказать, неофициально, без начальства, друг у друга слабые места в «обороне». «А у вас еще вот это…» «Да это мелочь, пять минут…» «А вот это как?..» «Да будет вам придираться - кабель не подвязан, так вы же сейчас же отвяжете, чтобы к пульту подключить…» «Не положено…»

Рейды и подобные диалоги на разных уровнях. Порой и на уровне начальников - Бирюлина и Басова. Понимают испытатели, что станцию все равно возьмут. Возьмут! Но ведь есть характер. Нельзя же показывать свою «мягкость», а то и гляди, избалуются сборщики, станут совсем неукомплектованные станции передавать!

И так бывало каждый раз, с каждой станцией. И при этом все прекрасно понимали, что есть правила, есть здравый смысл, и никто и не помышлял, чтобы сделать что-то во вред делу. То была «борьба характеров». По смыслу - не серьезная, по форме - по форме солиднее не придумаешь!

Но вот громадный мостовой кран, ползущий где-то там, под самым потолком цеха главной сборки, победно звякнув несколько раз, осторожно вытаскивает, поднимает к потолку орбитальный отсек станции. А впереди, чуть не под висящем на стальных тросах отсеком, торжественно шествует мастер участка сборки. На кране - его работа, его участка. В руках у него бумажка, пусть не большая, пусть не на гербовой бумаге, но важная. Передаточный талон. И на нем - подписи. Все, которые были нужны. И кто сдал, кто проконтролировал и кто принял. Через минуту-другую отсек и фактически и юридически перейдет во владения КИС-а. Опустится он на подготовленную подставку, отстегнут рабочие тросы, на которых нес его кран, и они лихо поднимутся, отстегнутые, и все. Будьте любезны, друзья-испытатели, командуйте, теперь ваш черед!

* * *

Трудно на испытаниях шла лётная. И хотя её орбитальный отсек и его «начинка» во многом были такими же, как и на предыдущей «ВЕНЕРЕ-4», но уж кому-кому, а испытателям хорошо известно, что бери хоть две, хоть три станции, сделанных, как говорят, по одной документации, у каждой будет свой характер, свои «нюансы», свои неожиданности.

Хватило нюансов и неожиданностей и на тот раз. Зарецкий и его бригада в полной мере поняли, почем «фунт лиха».

Был в орбитальном отсеке приборчик ДПУ. Прибор как прибор, и характером не строптивый. Работал хорошо и на «ВЕНЕРЕ-4» и в этот раз на автономных испытаниях. Его задача выдавать шестиминутные команды. Как шесть минут пройдет, так команда, еще шесть минут - еще команда. Нужен был такой прибор для одной из систем. И вот надо же, как только подключили этот ДПУ вместе со всеми его электронно-электрическими соседями, так он словно свихнулся. Вместо шести минут команды стали «выскакивать» через две!

Что такое? Отключили прибор от соседей, подключили отдельно к испытательному пульту. Все нормально. Четко, правильно, каждые шесть минут - команда. А с соседями опять две минуты! Прямо наваждение какое-то! И раз, и два, и три. Дефект, как говорят, устойчивый. Хоть это-то хорошо. Приятнее, если конечно это слово подходит, иметь дело с устойчивым, держащимся, не пропадающим дефектом. А вот когда он то есть, а то его нет - вот тогда морока. Полная возможность для свободного творчества и, зачастую, совершенно безрезультатного переворачивания листочков календаря.

Двое суток убили на те «две минуты». А оказалось что? Виноват был тот злосчастный БК. Была в нем одна «закавыка», причем такая, которая сама по себе в самом БК не проявлялась, а только вместе с тем «неугодным» соседом - ДПУ.

Но самым противным в испытательной работе бывали моменты, когда кто нибудь, где нибудь за каким нибудь пультом при каких нибудь испытаниях произносил не очень бодрым голосом: «Корпус!»

Слово-то короткое, всего шесть букв, а настроение сбивало хуже любой другой причины. Что это такое? Словарное значение его не однозначно. В нашей же практике - совсем определенное: появилось короткое замыкание одного из проводов бортового питания с корпусом отсека. Проводов - сотни, приборов - десятки. Множь одно не другое, или в степень возводи - вот столько может быть мест, где тот «корпус» мог появиться.

Допустить такое, не ликвидировать - нельзя. И начинается… Придется потрошить чуть не всю станцию, разъединять кабели, проверять каждый провод в этом кабеле, каждый контакт в штепсельном разъеме. Отключать и отдельно проверять каждый прибор. Пренеприятнейшее занятие!

Существует в технике такой неписаный закон - «пакости». Кто его выдумал - Бог весть. А вот существует и весьма часто себя проявляет. В экспериментальной, в испытательной работе в этом приходилось часто убеждаться. Вот появился тот самый «корпус», испытатели составили план, программу его поиска. Для этого, предположим, что они, тщательно продумав и рассмотрев возможные варианты, решили, что надо разъединить 27 штепсельных разъемов. И не сразу, так ничего не поймешь, кто был «прав» и кто «виноват», а по очереди. Отсоединяют первый, второй - «корпус» не пропадает. Значит дальше. Третий… десятый… двадцать пятый - не пропадает. Уж больше половины станции пришлось разобрать, чтобы добраться до всех тех злополучных разъемов. Двадцать шестой…пропал! Пропал это «подлый корпус». Значит неисправность где-то в этой электрической цепи, но это стало понятно на двадцать шестом разъединенном штепсельном разъеме! Двадцать шестом! Но почему бы не начать с этого самого двадцать шестого? Тогда бы полстанции разбирать не пришлось… «Закон пакости» - его это работа.

Но это самый простой, элементарный случай поиска «корпуса». Но, как правило, поиск такой не так прост. И уж совсем плохо, если вдруг этот «корпус» пропадал сам по себе, не по плану его поиска. И на станции в тот момент никто ничего не трогал, никто ничего не отключал, ничего не переключал. Вот это было самое противное, где искать? А признаков жизни тот «корпус» больше не подает. И совсем не просто его поймать, если он появился на каких нибудь две-три секунды в тот момент, когда были включены все приборы станции, весь борт, а вот в эти самый две-три секунды единственно, что делалось, так это освещался электрической лампой совершенно отдельной и к станции и ее аппаратуре никакого отношения не имевший, научный прибор в спускаемом аппарате…

Такие поиски «корпусов» или иных злонамеренных «закорючек» выбивают из колеи испытателей, заставляют нервничать. А ведь испытания идут по 12 часов в смену. А это не легко и без такой дополнительной нервотрепки. А куда деваться? Испытания. Страда.

Обнаружить и устранить любые ненормальности в работе систем и приборов - это нормальная работа испытателей в КИС-е. Причем на такие отклонения от нормального хода проверок систем станции, тех проверок, которые были предусмотрены инструкциями по испытаниям, тратилось обычно существенно больше времени.

Искать, устранять ненормальности - долг испытателя, но создавать их…

Как создавать? Ну, не намеренно, конечно. Ведь может человек ошибаться? В принципе - может. Но ошибка ошибке рознь. Не даром считается, что «сапер ошибается один раз». Я не хочу сказать, что нашу испытательную работу можно прировнять к саперной. Нет, конечно. Но, тем не менее, работа испытателя очень ответственна. Ошибка токаря может привести к браку одной детали, механика-сборщика - механизма, в крайнем случае, сварщика - к браку отсека, или бака для топлива. Ошибка испытателя стоит во много раз дороже.

Ей цена - вся космическая станция, вместившая в себя труд и токарей и механиков и сварщиков и электриков и мало ли кого еще, и не только родного завода. Дорогая ошибка. Естественною не каждой ошибке такая цена, не каждый испытатель может допустить такую ошибку.

Георгий Николаевич с утра, не заходя в ОКБ, пришел прямо в КИС. Так бывало не каждый день, но уж раз-два в неделю Главный приходил обязательно. Обычно он сразу же подключался к рассмотрению любого вопроса, любой испытательной закорючки. Казалось, что чем сложнее вопрос, тем ему интереснее.

Тут же требовались электрические схемы, карандаш, лист бумаги. Пиджак снимался, вешался на спинку стула, а то и просто клался рядом на стол или на стул. И начинался «творческий процесс». «А что, если проверить это так, или так?»

«А вот это вы проверяли?» И так до тех пор, пока не находилась причина задержки испытаний, или до звонка его секретаря с сообщением, что его к телефону срочно разыскивает кто нибудь из высокого руководства. Очень любил наш Главный «поковыряться» вот так, практически.

- Так что стряслось? - Бабакин серьезно посмотрел на Зарецкого, - Докладывай.

- Георгий Николаевич, у нас «ЧП» с лётным СА. Прошлой ночью, во вторую смену меня не было, пошел поспать. И Измайлова не было. Вроде все хорошо шло, провели испытания по программе, и…ушли ребята отдыхать. А аппаратуру в спускаемом аппарате под напряжением оставили. Проглядели в инструкции два последних пункта. Как это могло случиться - понять не могу.

А кто же вел испытания?

Зарецкий назвал фамилию одного из инженеров КИС-а.

- Ну, так вы далеко уйдете…да… надо что-то делать. Я понимаю, вам не легко, устали, верю. Но что поделаешь? Станции готовить надо. Пуски не отложишь. Я подумаю, что сделать. Сегодня же поговорю с директором. Поможем.

А обстановка действительно была сложной. Октябрь был уже на исходе. До пусков оставалось меньше трех месяцев, а работы - непочатый край.

В КИС-е только «венерных» станций то три, то четыре. Часть опытных испытателей тут же, неподалеку, с не меньшим напряжением вела отработку «Е-8» - лунной станции с луноходом.

Вот если бы все испытания шли без задержек, без фокусов… Но так у нас не бывало, до и не бывает. Это же не серийная продукция.

Испытательная бригада Зарецкого по возрасту и по опыту по сравнению с прошлой, значительно помолодела. Но ребята держались хорошо. Чувствовалось, что в институтах они получили хорошую закваску. Но закваска - это еще не готовый продукт. Нужен был опыт. А это время. И двух-трех станций для этого маловато.

Шел комплекс - самый сложный этап электрических испытаний всех систем и приборов станции. За пультом Саша Тыренко. Два года назад он окончил институт, работал в лаборатории, а вот на испытаниях в КИС-е - первый раз. Да и не просто на испытаниях, а в роли старшего одной из служб. Все шло нормально, на пульте нажимались нужные кнопки, подавались те, или иные команды, поворачивались переключатели, щелкали тумблеры, вспыхивали и гасли транспаранты и сигнальные лампочки.

«Переключатель П-2 поставить в положение «ВКЛ», читает Саша и поворачивает переключатель. «Загорается транспарант САО ВКЛ» - читает Саша дальше. Это значило, что включилась система астроориентации. Саша смотрит на транспарант, а он и не думает загораться. Минутное раздумье, взгляд в инструкцию, поворот двух страниц назад, опять на ту страницу, где получилась заминка и Саша довольно бойко и уверенно доказывает своим товарищам, сидевшим рядом с ним за пультом, что так и должно быть, что это при уточнении инструкции, это он помнит, была допущена неточность.

Неточность при уточнении?

Ну это я неудачное слово подобрал…

- Слово-то, ладно, а вот как на деле? В инструкции неточность, или непорядок в электрике станции?

Конечно, в инструкции, ее нужно откорректировать.

И пользуясь правом «хозяина» - поскольку эту инструкцию Саша Тыренко и уточнял, он внес еще одно «уточнение». Это слово я не случайно взял в кавычки, потому, что не позже, чем через час обнаружилось, что в одном из приборов станции была до этого не проявлявшая себя ошибка в монтаже, вызвавшая неправильное исполнение команды. Так что инструкция в том случае была не виновата. А Саша просто поспешил, уж больно до этого момента все шло хорошо.

Вот такая «инерционность» никогда не завладеет чувствами и умом опытного испытателя. А если опыта маловато? Очень переживал Саша тот урок, и потом ни раз доказывал, что тот урок был первым и последним.

Аппаратура Гусева продолжала выматывать душу. И хотя все прекрасно понимали. Что те приборы посложнее любого другого, и что в прошлый раз, на «ВЕНЕРЕ-4» они работали нормально «всю дорогу», все идущие один за другим отказы, задержки и бесконечные повторения «пройденного», испытателей мало успокаивали.

Прошлый раз министр обещал. Что Гусев на следующий день приедет к нам.

Но Гусев на следующий день не приехал. Справедливости ради нужно сказать, что этого сделать он не мог даже по приказу самого высокого руководства. Он был болен. Но как только поправился, приехал.

Подобные визиты не доставляли приятных минут ни хозяевам, ни гостям. Одни хотели обязательно обвинять, и готовили для этого совершенно (с их точки зрения) неопровержимые обвинения, другие приезжали с совершенно (с их точки зрения) неопровержимыми оправданиями, или обвинениями нас и наших испытателей в неправильной эксплуатации их аппаратуры.

Компромисс в начале встречи был совершенно невозможен. Потом -потом дело все в том, кто и с каким характером будет завершать переговоры «воюющих» сторон. Никто не хотел остаться виновным, и, до последнего момента, когда оправдываться нечем и все факты, и именно факты, или против нас или нашего «противника», только тогда одна из «воюющих» сторон складывала оружие.

Директор НИИ-885, приборостроительного института, Леонид Иванович Гусев, наш давнишний смежник, до этого директорства был главным конструктором НИИ 648, с которым я работал еще по «ВОСТОКАМ», был давнишним смежником и лавочкинцев. Он хорошо знал Бабакина, наши космические станции, и, конечно, еще лучше свои возможности, свои сильные и слабые стороны. О том, что его аппаратура может нет-нет, да и выйти из строя, он, конечно, допускал, но никогда, насколько я его знал, не хотел с этим соглашаться и, пользуясь громким голосом и выразительными чертами лица, всегда старался занять атакующую позицию.

- Э-э, нет! Это вы мне бросьте! Только жаловаться, вот что вы умеете! А вы, собственно, кто такой? Ах, начальник КИС-а? Так что же вы, начальник КИС-а допускаете, что у вас приборы уродуют? Вы что, думаете нам в институте делать нечего? Мы день и ночь вкалываем…

В этот момент я подошел к группе «мирно беседующих» «хозяев» и «гостей».

Гусев, в сопровождении своих товарищей, Басов, Зарецкий и еще кто-то из наших, кажется Толя Пилат, опекун гусевцев, стояли друг против друга около станции. Как я понял шел «нормальный, деловой» диспут. Басов, очевидно, перед этим выложил гостю все претензии. Лицо его еще не потеряло наполнявшей его красноты. Но, тем не менее, он старался казаться как можно спокойнее.

- А вот смотрите, Леонид Иванович, по блоку АС-5 три замечания, по блоку АС-17 - два, по …

- Да что вы мне все в нос тычите - «АС-5», «АС-17»! Ну и что? подумаешь, по двум блокам замечания. А сами что делаете? Сколько времени все приборы, и наши в том числе, прошлой ночью под током держали? Владимир Васильевич, скажи, сколько? - Обратился Гусев к одному из своих инженеров.

Пять часов…

- Вот то-то, пять часов! Вот возьму сейчас и сниму все гарантии! И на ваш счет запишу! Вот тогда попляшите перед начальством. А то нажаловались…

Разговор приобретал нежелательное направление. И в этот самый момент в проходе КИС-а показался Бабакин. По всей вероятности его предупредили о приезде Гусева. И у Басова и у Зарецкого прорвались какие-то подобия вздохов облегчения. Двигалась подмога.

- А-а, Леонид Иванович, здорово, здорово! Сто лет тебя не видел.- Георгий Николаевич приветливо улыбаясь, подошел к Гусеву, - Привет хлопцы! - И он дружески протянул руку двум сопровождавшим его инженерам.

Ты, я слышал, прихворнул немного, что, опять радикулит?

- Да не говори. Совсем замучил. Да тут еще с вами одна морока. Нажаловались…

- Пойми, Леонид Иванович, дело не в «нажаловались». Ведь конец октября. Смотри сам, что осталось? Ноябрь и декабрь. Пуск в январе, сам знаешь. Откладывать некуда…

Это-то я понимаю…

- Так вот и рассуди сам, что нам делать? Станции с завода надо отправлять на полигон никак не позже середины ноября. А то там Полуянов не успеет. Ведь готовить две станции сразу. А с твоими приборами действительно беда. Думаешь, наши выдумывают? Нет. Посмотри сам. Юра, дай сюда борт-журнал.

Зарецкий отошел, и через минуту вернулся с довольно толстым и, судя по состоянию, видавшим уже виды , альбомом.

Давайте вот здесь присядем.

Бабакин, Гусев, Басов, Зарецкий присели за небольшим столиком здесь же, около станции. Со стороны иного и не скажешь - мирная беседа старых друзей, и только. Куда девался пыл и жар обвинителей и обвиняемых?

Минут через 15 встав из-за стола, Гусев и Бабакин пошли по проходу из КИС-а. Леонид Иванович даже не взглянул в сторону Басова и Зарецкого.

Я остался около станции.

- Что-то они уж больно мирно разговаривали,- с обидой произнес Басов,- Они, черти, всю душу из нас вытянули…

- Да ведь для того, чтобы поссориться, да разругаться большого ума не надо… впрочем, это я не на твой счет, не обижайся. Нам ведь не один год вместе работать. Вот представь, начальство ругает и свое и чужое, смежники ругают, что делать? Огрызаться? Толку мало. Нервишки-то у всех того… Миром дела решать лучше. Я так думаю.

В тот же день, к вечеру приехала от Гусева подмога. Дышать стало легче. Испытания пошли быстрее. Но… но в КИС Бирюлин передал вторую лётную станцию. Пришлось браться и за нее. Как всегда, первое, что нужно было сделать, прямо надо сказать, не без принудительного напоминания начальства, это график.

Хорошая вещь - график! Очень хорошая. Особенно тогда, когда все есть для его выполнения. Тогда подумал-подумал, как правильно организовать работу, распланировал так сказать, и, давай, выполняй! И, главное, начальство довольно. Раз график есть, значит, работа идет. Значит, есть что контролировать, что проверять. Это тогда, когда все есть, и все идет так, как ты запланировал. Но жизнь-то не знает, что ты тут график составил… И поэтому, как правило, после утверждения графика проходит день-два…и надо снова садиться за него. Необходимы коррективы.

Тем не менее, графики всегда составлялись. И всегда при их разработке разгорались жестокие споры, бушевали страсти, начальство пользовалось своим правом и положением и вносило свою лепту, а потом? Потом опять вступала в свои права жизнь. А график? Как же можно без графика? Он должен быть и должен жить! Для этого даже заботливые его создатели специальный процесс придумали - он назывался оптимизацией! А попросту почти ежедневным исправлением сроков по ходу сборки или испытаний станций.

Нет, я не был против планирования. Я был за плановое начало. Без плана и графика нельзя! Но то планирование должно было быть разумным. А это что такое? Не знал и не знаю. И теоретики в таких вопросах, экономисты, плановики, к сожалению великому, пока в этом большом и сложном деле реальной помощи оказать не могли и не могут. Или не хотят?

Быть может мы просто не умели эти самые планы и графики составлять? Наверное. И не в том или ином человеке дело. Ведь так было на протяжении многих лет, и не один раз, и не в одном месте, и не при сборке, или испытаниях какой-то одной из станций. Хромали мы, явно хромали. Куда же начальство смотрело? А потому, что станции все равно к нужному времени бывали собраны, испытаны и подготовлены к пуску.

Был составлен график и по второй лётной станции. Зарецкому хлопот прибавилось. Еще не были закончены испытания первой станции, а тут вторая.

Прибавилось работы, прибавилось и конфликтов. Хотя и говорят мудрецы, что график не догма, а руководство к действию, но он уже через три дня таковым не стал. Юрий решил «вести себя не по графику». Посоветовавшись с кем-то, а с кем, он тщательно умалчивал, он решил до поры до времени вторую летную «потянуть», а первую «прогнать» как можно быстрее. «А то, как бы не получилось по известной пословице в отношении двух зайцев…» Это привело, помимо прочего к тому, что график по второй станции приходилось «оптимизировать» чуть не через день. Причем «кипучая» деятельность вокруг нее имитировалась достаточно удачно.

Даже я, как непосредственный Юрин начальник по КИС-овским делам, до поры до времени ничего не мог понять. Что с испытаниями? Не иду, да и все! Только после душевного разговора мне стала ясна Юрина тактика.

- Смотри, не проиграй! Сроки сам знаешь. И учти, я тебе сейчас не помощник. Я с новой лунной машиной не знаю, как выкручиваться. Очень тяжело система управления посадочной ступени идет. Сплошные «завязки» Знаешь, на днях один товарищ от Никитина, из КБ «Салют», не склонный к юмору, выдал? Стоял у пульта, бился, бился, никак понять не мог, почему одна команда проходила совсем не тогда, когда нужно было. Коллеги его уже «отвалились», выдохлись, даже самых сумасшедших гипотез и то уже не могли «выдавать». А Саша Тонков, его Александром Сергеевичем зовут, стоял у пульта, молчал-молчал, а потом нажал одну из пультовых кнопок, и в этот момент, как нарочно, по пролету цеха мостовой кран тронулся. И вот Саша так спокойненько, без улыбки произнес: «Во системку мы соорудили! Одни завязочки! Нажал вот кнопку нашу и аж подъемный кран по цеху пошел!» Так-то, брат. Ну, а на счет помощи - это я пошутил, везде, где надо, конечно помогу.

Имитируй, не имитируй «кипучую деятельность», но времени прошло не так уж много, как вместо имитации, та самая «кипучая», уже без кавычек, захлестнула испытателей полостью. Начались испытания и на второй лётной. И, конечно не без капризов и не без «корпусов».

Когда станции на испытаниях в КИС-е, или на космодроме идут трудно, это не обескураживает испытателей. Не всех. Тех, кто имеет за плечами опыт ни одного десятка лет испытаний космической техники. Знают они, уж никакими науками не подкрепленная, но железная статистика, что чем труднее, чем больше неприятностей доставлено, тем лучше станции будут себя вести в полете. А тех, испытания которых шли «как по стеклышку», боялись пуще всего на свете.

Так вот, вторая лётная, по всей вероятности, решила это правило оправдать полностью. Правда, пока только в первой его части, в части «фокусов» в КИС-е.

В спускаемом аппарате было свое ПВУ. Оно командовало всей аппаратурой как только аппарат станет самостоятельным космическим объектом - после отделения от орбитального отсека. Так вот это самое ПВУ, которым вплотную занимались инженеры Дианы Павловны Никитинской, на одном из этапов испытаний вдруг по совершенно непонятным причинам «решило» совершенно самостоятельно, без понуждения со стороны его хозяев, «уходить с нуля». Что это значило? Представьте себе секундомер. Его стрелка спокойно стоит на нуле и ждет, когда вы нажмете на головку, и она начнет свой бег по циферблату. А теперь представьте еще, что вы судья на спортивных соревнованиях и в ваших руках тот секундомер. Спортсмены замерли на старте. Вы поднимаете руку со стартовым пистолетом, готовитесь нажать на курок, искоса бросаете взгляд на секундомер…

а стрелка спокойненько ползет по циферблату. Нужны ли комментарии? Вряд ли.

В спускаемом аппарате рядом с тем ПВУ стоял БК - тот самый блок коммутации. Ему раздавать те команды, которые потребителям даст ПВУ. Так вот оно-то и стало уходить с нуля и выдавать вместо нормальных команд черте-что.

ПВУ сняли, проверили отдельно. Все в порядке. Проверили отдельно БК. Тоже все в порядке. То и другое поставили обратно в спускаемый аппарат - опять безобразие. Потребовалась диагностическая техника - осциллограф. Прежде всего посмотрели, что делается в цепях электропитания. Боже мой! Что же это было на экране! Какая-то невообразимая каша! Откуда?

Не искушая воспоминаниями, скажу только одно: не просто было понять в чем там было дело. Оказалось то, что может быть в природе и технике один раз на миллион случаев. Может быть и так, не проверял. И в ПВУ и в БК все было нормально, пока они были «врозь». А вот вместе уживаться никак не хотели. Надо было хозяевам и того и другого капризули принимать какие-то экстренные меры. А кто из них добровольно взял бы такую задачку, если у самого-то все в порядке? А что было делать Юре Зарецкому? Раз ты руководил испытаниями - принимай решение. Ничего не поделаешь, пришлось решение принимать так сказать, волевое, не согласованное со сторонами. Кинули жребий. Жребий пал на БК. Его сняли с борта.

И вот тут загадочка разгадалась. « БК-шники» буквально набросились на свое детище. У них, оказывается, уже давно было приготовлено весьма изящное решение, как выходить из подобных пикантных положений. Но до поры, до времени это решение держалось в тайне. Дипломатия! Ничего не поделаешь, их тоже можно было понять. Если бы вылезли с таким решением раньше, того и гляди, получили бы на орехи за все те муки от руководства…

Об этом я сейчас вспомнил. А если спросить кого-то из них, когда уж столько лет прошло, вряд ли кто из БК-шников признается, что им так хотелось покопаться в своем блоке коммутации.

* * *

Заседание Государственной комиссии по «ВЕНЕРАМ» было назначено на

3 декабря.

К такому событию в веренице дней и ночей, наполненных всем многообразием подготовки станций к отправке на космодром, конечно специально готовились.

В кабинете Главного с утра суетились проектанты, развешивая по стенам красочные плакаты с общим видом «ВЕНЕР», схемами их полета, основными характеристиками, составом приборов и т.д. и т.п.

Испытатели отдела Кологривова, те, кому предстояло принять эстафету от своих коллег на заводе и готовить станции на космодроме с серьезным видом, словно демонстрируя полное пренебрежение ко всему процессу «показа», на некотором удалении от всего «художественного творчества», вешали на большой коричневой доске графики подготовки станций на технической и стартовой позициях космодрома.

Строгие полотнища миллиметровки, с отрезками прямых линий и, соединяющими их, кружочками. В них даты событий.

В последних кружочках с жирной красной стрелкой над ними две даты: «5.1.1969» и «10.1.1969». Даты стартов.

Георгий Николаевич почти не вмешивался в процесс подготовки. Иногда, только подходил к плакатам, постоит минуту, посмотрит и скажет: «Вот это перевесить сюда, а это сюда». И все.

Заседание было назначено на 15 00. Некоторые приезжали за час, минут за сорок, некоторые, не очень торопясь, минут за пять.

Председатель Государственной комиссии, генерал Александр Григорьевич Мрыкин приехал минут за двадцать. Вошел, поздоровался с Бабакиным и всеми, кто был в кабинете, подав каждому руку. Молча прошел в заднюю комнатку, что за кабинетом, разделся. Через минуту вышел, подошел к столу Главного. Сел, повернулся к телефонному столику. Набрав номер и, не спрашивая ничего, не торопясь, произнес в трубку: «Я у Георгия Николаевича Бабакина». Трубка положена. Медленно повернул голову, достал из кармана очки, одел, потом встал, подошел к плакатам.

- Ну, что вы здесь нарисовали? Красиво…красиво. Георгий Николаевич, а как дела? В график-то уложитесь?

- Со станциями все в порядке, Александр Григорьевич, подготовку закончили…

- Хорошо…хорошо…вот и послушаем вас. Послушаем. У вас проектик решения, наверное, подготовлен? Позвольте посмотреть.

- Володя!.. - Бабакин оглянулся, ища Перминова, ведущего конструктора. Его в кабинете не было. Быстро подошел к пультику на столе, нажал одну из кнопок. Пять-шесть раз она моргнула белым глазком, но динамик молчал. Очевидно, Перминова на своем рабочем месте не было. Нажал другую кнопку.

Слушаю, Георгий Николаевич! - Ответила секретарь Главного.

Срочно разыщи Перминова и…бегом ко мне!

Георгий Николаевич, он здесь, в приемной…

Пусть зайдет!

Через секунду в дверях с весьма озабоченным видом Перминов появился.

Ты где мотаешься? Проект решения у тебя?

У меня… То есть в машбюро, там пара опечаток…

Хорош гусь! Пяти дней не хватило ошибки исправить?

Да я, Георгий Николаевич, занят был, ведь отправка станций, сами знаете…

Ладно, «занят»! Одна нога там, другая здесь! Чтоб через минуту, понял?

Перминов исчез за дверью.

В кабинете народу прибавилось. Приехали почти все главные конструктора, ведущие испытатели, ученые из институтов Академии наук. Приветливо улыбаясь, внимательно обводя глазами всех в кабинете и слегка кивая головой знакомым, вошел академик Александр Павлович Виноградов - вице-президент Академии наук, директор Института геохимии, приборы которого стояли на станциях.

Не успел он отойти от двери, как она приоткрылась, и в кабинет протиснулся Перминов с несколькими листками бумаги в руках, подошел к Бабакину и, не глядя на него, молча положил перед ним принесенные листки.

Главный, не говоря ни слова, покосился, и передвинул листки Мрыкину.

- Ну что, Александр Григорьевич, будем начинать? Пожалуй, все уже собрались.

Мрыкин, чуть потянув рукав пиджака, посмотрел на часы.

- Еще четыре минуты, Георгий Николаевич, надо подождать. И стал читать проект решения.

Бабакин повернулся к сидящему рядом Евгению Яковлевичу Богуславскому, что-то спросил у него. Тот, секунду подумав, чуть привстал, подтянул к себе несколько листков бумаги, достал из кармана авторучку, что-то стал чертить, поглядывая на Георгия Николаевича.

В кабинете вполголоса шли разговоры.

Мрыкин еще раз посмотрел на часы, встал, постучал карандашом по столу. Разговоры утихли.

- Товарищи, разрешите открыть заседание Государственной комиссии. Сегодня на повестке дня один вопрос: О результатах подготовки станций «ВЕНЕРА-5» и «ВЕНЕРА-6». Порядок, я думаю, примем такой,- Мрыкин искоса посмотрел на лежащие перед ним листки бумаги,- Первое слово предоставим Георгию Николаевичу, затем представителям организаций по системам станций, потом по ракете-носителю и по наземному командно-измерительному комплексу. Возражений не будет? Георгий Николаевич, пожалуйста.

Бабакин встал, подошел к плакатам, взял указку, мельком взглянул на разрисованный всеми цветами радуги общий вид станции.

- Эти станции, как вы знаете, предназначены в основном, для тех же целей, что и «ВЕНЕРА-4» - исследования межпланетного пространства по трассе перелета, входа в атмосферу Венеры и ее исследований на участке парашютирования спускаемых аппаратов. Установлено, что спускаемый аппарат «ВЕНЕРЫ- 4» очевидно был разрушен при атмосферном давлении около 18 атмосфер, а рассчитан был на 10. Кстати, перегрузки при входе в атмосферу превысили расчетные на 60 единиц.

В связи с этим мы предприняли некоторые меры, конструкция несколько изменена и теперь спускаемые аппараты выдержат давление до 30 атмосфер и перегрузку до 450 единиц. На этих аппаратах установлен высотомер другой конструкции, с другим методом измерения высоты. Надеемся, что теперь ошибки в измерении высоты не будет. С учетом плотности атмосферы мы решили уменьшить площадь парашюта. Теперь он всего 6 квадратных метров… Что я могу еще сказать? Схема перелета и спуска осталась прежней. Вот, пожалуй, и все.

О научных исследованиях я говорить не буду, ученые сами скажут…. Да, конечно, основного я не доложил - станции прошли полный цикл испытаний. Все, что предусматривалось. Результаты хорошие. Графики работ на технической и стартовой позициях нами разработаны, согласованы и представлены Государственной комиссии. Вот они. У меня все, Александр Григорьевич. Если будут вопросы - пожалуйста.

Подождав полминуты и обведя глазами присутствовавших, Бабакин сел.

Мрыкин, не вставая со стула, поискал глазами представителя завода «Прогресс», делавшего ракеты-носители, остановил на нем на секунду изучающий взгляд.

- Послушаем как у вас дела с ракетой-носителем. Пожалуйста.

Представитель «Прогресса» встал и довольно кратко доложил, что ракеты подготовлены, испытаны, одна уже на космодроме, другая отправляется сегодня.

- Евгений Яковлевич, пожалуйста, доложите нам как у вас дела с радиокомплексом и подготовкой наземных средств в Центре дальней космической связи. Прошу вас.

Богуславский встал, снял очки в тонкой золоченой оправе, протер их кипенным платочком, надел, неторопливо начал:

- Ну, что я могу сказать, Александр Григорьевич, все, что мы считали нужным и возможным - сделано. Я имею в виду бортовой радиокомплекс.

Мы его несколько усовершенствовали. Теперь работать будет намного удобнее. Все испытания и у нас в институте, и здесь, у Георгия Николаевича проведены…

- Евгения Яковлевич, - прервал Мрыкин,- Вы говорите, что все хорошо. А я знаю, что с радиоприборами здесь было много неприятностей. Это даже министр отмечал…

- Александр Григорьевич, ну а как вы думаете, можно ли без замечаний подготовить и отработать такой сложный комплекс электронных приборов? Я считаю, грех не в том, что при отработке, при испытаниях были замечания. Важно не грешить дальше, в полете. Все возможные меры приняты. Есть дублирование, возможности большие. Мы надеемся, что все будет хорошо.

Надеетесь, или уверены? - Взглянув на соседа, спросил Бабакин.

- Чтобы ты был спокоен, Георгий Николаевич, специально тебе скажу, уверены и…надеемся. Ты же сам радист.

Радист-то радист, но братцы, все же радиокомплекс мне тревогу внушает.

- «Не боись», как ты любишь говорить, «не боись». Думаешь, мы с Михаилом Сергеевичем, меньше тебя хотим, чтобы все было хорошо?…Да…так несколько слов о «земле». В Центре все подготовлено. К работе готовы.

- Товарищи, к Евгению Яковлевичу вопросы есть? Нет? Ну, тогда Николай Сергеевич, ваше слово.

Расторгуев, главный конструктор радиовысотомера медленно поднялся и, с минуту молчал, опустив голову.

Да, товарищи, мне сегодня, пожалуй, труднее всех говорить.

По «ВЕНЕРЕ-4» мы себя именинниками считаем. Не виноваты, но считаем. Одним словом, мы высотомер переделали. Теперь измерения будут вестись с большей высоты, и чуть-чуть по-другому, так будет надежнее.

- Простите, Николай Сергеевич, - Александр Павлович Виноградов вскинул свои кустистые брови на соседа,- На этот-то раз мы не ошибемся в измерениях высоты? Вы уверены?

- Уверены, Александр Павлович. На этот раз все должно быть в порядке. Все тщательно проверено, все испытано.

- Хорошо…хорошо…Мы так и отметим.- В полголоса проговорил Мрыкин, ставя карандашом галочку против фамилии Николая Сергеевича.

- Амос Александрович, пожалуйста, вы. Доложите о средствах командно-измерительного комплекса.

Полковник Амос Александрович Большой, давний наш друг по всем наземно-бортовым тревогам и радостям, медленно поднялся.

- Товарищи! Все средства командно-измерительного комплекса на всех станциях нашей страны к работе будут готовы. Участие примут шесть пунктов и два плавучих комплекса в Тихом и Индийском океанах. Доклад окончен.

Мрыкин предоставил слово еще нескольким участникам заседания, затем, посмотрев в листок, сказал:

- Нам сегодня необходимо утвердить состав Главной оперативной группы управления. Я думаю, мы обсуждать его не будем. Состав со всеми согласован? Так? Поэтому я прошу поручить мне от имени комиссии его утвердить. Возражений нет? Так что, товарищи, будем заканчивать? Вопросов ни у кого нет?

Я думаю, все понимают, что предстоящая работа чрезвычайно ответственна и важна. Товарищи и ЦК партии и Совета министров очень интересовались нашими делами. Я думаю, мы согласимся с предложением Георгия Николаевича об отправке станций на космодром и порядке работы там. Доклады всех представителей институтов и заводов мы примем к сведению. Другие предложения будут? Нет? Значит, так и решим.

* * *

Михаил Сергеевич Рязанский. Главный конструктор. Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской премии, член-корреспондент Академии наук СССР, по моей просьбе так в те годы написал о Бабакине:

«Мне довелось встречаться с Георгием Николаевичем, когда он еще не был никаким главным конструктором, это было в конце сороковых годов, когда он перешел работать в Подлипки к Сенильщикову. Но то были эпизодические встречи. А вот после 1951 года, когда он с группой товарищей был переведен в ОКБ Лавочкина, то и мне, и Николаю Алексеевичу Пилюгину, Дмитрий Федорович Устинов частенько давал указания поучаствовать в рассмотрении многих их проектов. Честно должен сказать, вот тогда я понял, что в научном и техническом плане это новая восходящая звезда.

С Георгием Николаевичем мы очень быстро подружились, причем наша личная дружба перешла в дружеские отношения наших семей.

Радиотехника, радийные системы в исследованиях дальнего космоса занимали громадное место, поэтому тесное общение по нашим рабочим вопросам было просто необходимо.

Как решались все вопросы? Совсем не так, как годы спустя. К несчастью теперь широко приняты формализованные сборища больших аудиторий, но совещания давали бы больше толку, если бы были такими, как у Королева, да и у Бабакина, тоже. То были многоступенчатые, узкие совещания, на которых решались самые капитальные вопросы.

С Георгием Николаевичем частенько мы встречались у меня на даче. Он приезжал ко мне на велосипеде, иногда в этих встречах принимал участие Евгений Яковлевич Богусловский. Вот там многие вопросы и решались, а уже потом круг привлекавшихся расширялся. Георгий Николаевич очень доверял нам - соучастникам. В результате в очень короткие сроки находились нужные решения. Я не помню случая, чтобы он не взял на себя ответственности в решении сложных вопросов. Наверное, никто из нас никогда не забудет его любимого выражения: «НЕ БОИСЬ»

Прошли годы…Уже нет Рязанского среди наших ветеранов ракетно-космической техники, ушел из жизни и Евгений Яковлевич Богусловский. Но не забываются эти замечательные люди и все те большие дела, которые они делали, вместе с сотнями своих товарищей, тех, кому продолжать…

Нет и генерала Александра Григорьевича Мрыкина, Председателя Государственной комиссии по пускам наших «ВЕНЕР».

Мрыкин. То был человек, обладавший всеми необходимыми для его рода деятельности качествами: чувством ответственности за порученное дело, любыми путями, любыми способами, порой, что греха таить, и нелицеприятными, обеспечивать выполнение возложенных на него задач. Задач не простых. И надо отдать должное - это он умел делать. И делал не без успеха ни один десяток лет.

Так что в подготовке наших «ВЕНЕР» Александр Григорьевич Мрыкин появился в высокой должности Председателя Государственной комиссии не без багажа за плечами. Такой багаж бывает разным. Порой в нем есть что-то не приходящееся по душе тем, кому волею судеб приходилось на себе испытывать запасы багажа своего руководителя.

Мрыкин. Крепкая, коренастая фигура, крупные черты лица, изрезанного морщинами, глубоко посаженые глаза. Размеренная речь, неторопливая, нудноватая манера говорить, доводившая, порой, до белого каления нетерпеливых, железная, прямолинейная принципиальность, дотошность при рассмотрении любого вопроса, громадный и многолетний опыт испытательной работы на полигонах.

Много лет назад на одном из полигонов заканчивались испытания ракетного комплекса. Мрыкин был председателем Госкомиссии. Подписаны все документы. Довольны и заказчики и исполнители. Настроение у всех самое праздничное. Это без труда поймет каждый, кому приходилось участвовать в событиях «приемка-сдача» любого большого дела.

Члены комиссии собрались на аэродроме. Через 15 минут по плану вылет.

К Мрыкину подошел руководитель метеослужбы аэродрома. Доклад его был четким и кратким: «Метеообстановка на трассе неблагоприятная, вылет нежелателен».

Александр Григорьевич каким-то скучающим взглядом смотрел не на докладывавшего, а куда-то поверх его головы и, обращаясь в пространство, произнес:

Да-а…бывали случаи, и в любую погоду мы летали, а?

Он повернул голову в сторону одного из своих ближайших помощников.

- Да-да, действительно, действительно, Александр Григорьевич, раньше летали… - вторил тот, по всей видимости польщенный тем, что столь строгий и необщительный начальник обратился к нему, как к человеку, могущему подтвердить слова начальника.

Мрыкин не дал ему закончить фразы и резко произнес:

- А вы что тут антимонии разводите? Пошли бы лучше узнали, почему мы не летим.- И выразительно постучал по циферблату наручных часов, - Приказано было в восемь пятнадцать!

Словно и не стоял рядом начальник метеослужбы аэродрома, и не докладывал ему о причинах задержки вылета.

Вот таким был Александр Григорьевич.

Его «разносов», резкости, побаивались. Ходил на полигонах такой каламбур: «Смотри, получишь втык в один «мрык!» Зайдет он в монтажный корпус и медленно, неторопливо прохаживается около лежащей на ложементах ракеты. Один. Смотрит. Молчит. Если заметили, куда он шел, переходили на другую сторону ракеты. Лучше на глаза не попадаться. Подходили к нему только при крайней необходимости, или если сам звал.

Поговаривали, что все «человеческое» ему чуждо. Ни компании, ни рыбалки… «Нельзя! Нарушение правил!» Говорили, единственную слабость, если это можно было назвать слабостью, имел Александр Григорьевич - играл в преферанс. Но играть с ним не любили. Не дай бог, чтобы он проиграл. И объявивший «раз», после его взгляда, вопреки своему преферансному самолюбию быстренько ретировался, и следовало: «Простите…пас». Поговаривали…

Но мог ли человек быть действительно только таким? И всегда? Я мало встречался с Мрыкиным вне служебной обстановки, а мои впечатления по служебным контактам не очень отличались от тех, которыми со мной делились сослуживцы, знавшие его и работавшие с ним бок о бок много лет. Как-то в коридоре нашего ОКБ я встретил Михаила Константиновича Рождественского. Разговороились. Он только что вернулся из отпуска, и мы более месяца не видались.

Ну что, в свободное время пишешь что нибудь?

Я ответил, что пишу кое - что. Зашли ко мне в кабинет.

- Есть у тебя минут десять? - Он кивнул головой. - Ну тогда доставай очки, дам тебе прочитать один кусочек. Ты ведь знал Мрыкина?

- Знал, конечно, на космодроме встречались.

Рождественский надел очки, уселся против меня. Я молча наблюдал за ним. Наконец он отложил в сторону листы рукописи, снял очки, спрятал их в очечник, помолчал минуту-две.

- А знаешь, в общем-то, получилось. Все то, что ты написал - правильно. Но вместе с тем, что все человеческое, обычное ему чуждо, я согласиться не могу. Впрочем, это может быть субъективно.

- А что, у тебя другое мнение?

- Да как тебе сказать?.. С двух-трех встреч выводы, конечно, не сделаешь, но было вот так, суди сам.

И он рассказал, что при подготовке «ВЕНЕРЫ-4», когда он впервые встретился с Мрыкиным на космодроме, случилось так, что после одного заседания Государственной комиссии, когда все «постоянные» разошлись по своим машинам, чтобы ехать в гостиницу, он и его коллега остались без средств передвижения.

Обстоятельство не катастрофическое, но неприятное. И стояли они, бедные, в глубоком раздумье: что же делать? Пешком - далековато… И вот в этот момент из дверей здания вышел Мрыкин. У подъезда оставалась одна-одинешенька председательская черная «Волга».

Вначале, словно и не заметив их, председатель молча прошел мимо, открыл заднюю дверку, сел. Но тут же оглянулся, и, словно впервые заметив стоящих, окликнул их:

А вы что тут стоите, у вас транспорт есть?

Да нет, Александр Григорьевич, мы остались без машины…

Ну как же так! Это не порядок! Вам ехать-то куда?

В гостиницу.

Так садитесь со мной, я вас приглашаю.

Сели. Поехали. Вначале молчали. Начинать разговор было как-то неудобно. Минут

через пятнадцать Мрыкин произнес какую-то фразу по поводу дороги, которую надо бы подремонтировать. И опять молчание. Так и доехали до гостиницы.

Выйдя из машины, он сделал какие-то распоряжения шоферу. Машина ушла. Все трое остались у подъезда. Здесь уже сама обстановка заставила Рождественского заговорить первым. Собственно весь разговор свелся к одной фразе - благодарности за любезность, не пришлось идти пешком.

Мрыкин словно не расслышал произнесенных слов, медленно повернулся и пошел к дверям. И уже взявшись за ручку двери, он полуобернулся и без малейших эмоций бесстрастным голосом произнес:

- А у меня цветной телевизор в номере. Если будете свободны вечерком, заходите…

Вечером, в такой не рабочей обстановке он оказался совсем другим, интересным, разговорчивым собеседником.

- И ты знаешь,- закончил свой рассказ Рождественский,- у меня сложилось впечатление, что он сам страдал «от себя». На службе он не мог быть другим. Таков уж характер. И этой служебной броней он изолировал себя от людей. И бороться с этим не мог. Впрочем, это поверхностные суждения. Ведь я его знал мало. Может среди друзей, в семье он и был другим… Не знаю.

Борис Евсеевич Черток в своей книге «Ракеты и люди» так характеризовал Мрыкина:

«…Это был требовательный начальник, по первому впечатлению казавшийся крайне суровым. Он умел приводить в трепет лентяев и разгильдяев, но при этом все разносы исходили из интересов дела… Его внешняя суровость и не всегда приятная требовательность не мешали ему быть умным, объективным и чутким руководителем, уважающим каждого честного специалиста, как военного, так и гражданского.. Я не раз имел возможность убедиться в безусловной порядочности Мрыкина…

Мрыкин не был военным карьеристом. У него нелегко складывались отношения с высоким руководством именно потому, что, будучи очень преданным своему делу, твердым в убеждениях и своей правоте, он без страха шел на конфликты, из которых не всегда выходил победителем.

Его деятельность оказала большое влияние на повышение эксплуатационных характеристик всех ракет дальнего действия первого десятилетия.

Да, не простым человеком был Александр Григорьевич Мрыкин, но именно такими качествами должен был обладать человек, поставленный на столь ответственный пост - Председателя государственной комиссии.

Я очень рад, что мои и Бориса Евсеевича Чертока оценки этого человека достаточно близки.

Космодром. «ВЕНЕРА-5» прибыла на техническую позицию в первых числах декабря, а ее напарница - «ВЕНЕРА-6» - через неделю. Все испытатели прилетели вместе с первой станцией и были разбиты на две бригады. Одну возглавил Юрий Зарецкий, другую Андрей Измайлов.

Общее техническое руководство подготовкой к старту, как и положено, по должности, вел заместитель Бабакина по испытательным делам на космодроме Дмитрий Дмитриевич Полуянов.

Этот человек провожал в полет чуть не каждую машину, вышедшую из ворот завода не только для полетов в космическое пространство, но и в воздух, еще при Лавочкине. Он обладал огромным опытом и знаниями, отдал любимой работе все молодые годы, но на шестом десятке, эта работа стала даваться нелегко. Но Дмитрий Дмитриевич, или как его обычно звали у нас - Дим Димыч, никогда не показывал на людях тяжести груза, которым наградили его пролетевшие десятилетия, долгие бесконечные командировки, расставания с семьей, с детьми.

Сейчас, упомянув о Дим Димыче, я невольно вспомни довоенную пору и родную Тайнинку. И он и я жили в том поселке и мальчишками-ровесниками гоняли в футбол на полянке невдалеке от Яузы, потом увлекались волейболом…

В 1940 году я ушел служить в погранвойска, потом война… Дим Димыча в армию не взяли по состоянию здоровья. После десятилетки в институт он сразу не попал, поступил в техникум, а уже через два семестра, уже в 1941 году поступил в МАИ. Не успел начать учиться - война. Эвакуация института в Алма-Ату. На семейном совете решили не ехать, остаться в Тайнинке, работать. И так до 1942 года. А в том году МАИ вернулся в Москву. Никаких документов в эвакуационной неразберихе не сохранилось. К счастью, у Дим Димыча сохранился студенческий пропуск. По нему и восстановили.

Институт он окончил в 1947-м. Как молодой специалист был направлен в НИИ-88, в Подлипки. Вот с тех пор и пошло… Инженер-электрик, старший инженер, начальник группы, лаборатории, сектора, а потом, вместе с Бабакиным, к Лавочкину. Заместитель Главного…

Это так, просто перечисление. Короче, чем в анкете. А сколько лет? Сколько свершений? Сколько нервов и здоровья? Вся жизнь - на испытаниях, на полигонах… Хорошо еще, что рядом была Катюша, супруга Дим Димыча. Они еще в институте познакомились. С тех пор вместе. Хорошо, что рядом. Многое объяснять и растолковывать не приходилось. Сама все понимала…

«ВЕНЕРА-5» на технической позиции ни одного замечания не вызвала. Воистину «тяжело в ученье - легко в бою», тщательно отработали эту станции в КИС-е.

И с «ВЕНЕРОЙ-6» поначалу все было в порядке. Шутили наши ребята, что ей гордость не позволяет от своей предшественницы отставать, дескать, у них соревнование, но вдруг станция «взбрыкнула».

Однажды ночью, убедившись, что все идет как по стеклышку и его присутствие вряд ли понадобится, Зарецкий отправился в гостиницу. Крепкий сон Юрия был прерван настойчивым телефонным звонком.

- Ну и спишь же ты!- Услышал он голос Полуянова, - третий раз звоню, никак не добужусь. Давай-ка быстренько в МИК, надо разбираться. В программе сбой!

Сон как ветром сдуло.

Анатолий Пилат - наш радист, инженер от Рязанского, Андрей Измайлов и еще несколько испытателей стояли около станции. На лицах явная озабоченность.

Один из приборов при включении дал два сбоя. Вещь, скажем прямо, неприятная, особенно если такое появляется на заключительных этапах испытаний, когда станция собрана, ее отсеки состыкованы, и все приборы спрятаны внутри. Нужно дистанционная диагностика.

Если какой нибудь прибор ведет себя не должным образом, то, прежде всего, необходимо понять, кто виноват, или что виновато. То есть провести какие-то дополнительные проверки, локализовать, по возможности точно и конкретно, неисправный узел или прибор, а зачастую и какую-то часть прибора. Причем ухитрится сделать все это на полностью собранной станции, с закрытыми приборными отсеками, не залезая внутрь. Только имея безошибочный диагноз, можно принимать решение: менять ли, лечить ли «заболевший орган». Хирургия, или терапия.

Пути установления диагноза называется частной программой, а ее авторами, естественно, становятся наиболее квалифицированные испытатели и разработчики - «хозяева» прибора.

С этого и начал Дим Димыч:

- Так вот, что я думаю. Группу для диагностики пусть возглавит Зарецкий, замом ему - Пилат. Сколько вам, друзья, потребуется времени?

- Сколько? Часа, наверное, хватит? - Юрий обернулся к коллегам. Те согласно кивнули головами.

- Хорошо. - Полуянов посмотрел на часы, - Теперь половина второго ночи. В два тридцать сбор. Всем. Кто не будет занят, час спать. Ясно?

Присутствовавшие разделились на две группы. Одни склонились над столом, на котором во всю свою двухметровую длину лежала электрическая схема, а человека три-четыре двинулись к выходу из зала. И в этот момент, чего никто не ожидал, в дверях зала показалась знакомая фигура…Бабакин.

- Добрый денек, то бишь ночи вам! Как дела?

- Да как дела ... «хомут» на машине. Какой-то сбой в программе. Нас отпустили на часок. А там ребята анализируют. Час проковыряются, - ответил один из «освобожденных».

- Когда же это обнаружили? Почему мне сразу не позвонили? А ну пошли к станции!

Полуянов попробовал вмешаться:

- Георгий Николаевич, я группу уже назначил. Разберутся. Шли бы вы тоже отдохнуть, я вам потом все расскажу.

Как это отдыхать? Нет уж, давайте вместе посмотрим.

И, не дожидаясь, пока его зам осознает изменение своих планов, Бабакин подошел к столу со схемами.

Ну, что у вас, рассказывайте…

Георгий Николаевич особых объяснений не требовал. Он в них не нуждался. Прекрасно разбирался и сам в сложнейшем электрорадиотехническом нутре станций. Его знаниям, опыту - опыту чисто инженерному, мог позавидовать любой разработчик приборов. Помимо прочего, он обладал и обостренной интуицией по части всяческих технических «закорючек».

Минут через пятнадцать он, тяжело вздохнув, и, посмотрев на уставшие лица испытателей, покачал головой и тихо произнес:

- Ну что же, придется разбирать весь орбитальный отсек. Мне ясно, виноват синхронизатор, а он там. Юрий! У нас в ЗИП-е синхронизатор есть?

Зарецкий замешкался с ответом, теребя пятерней густую шевелюру:

Не помню, Георгий Николаевич, сейчас проверим.

Есть, есть он в ЗИП-е,- подсказал Толя Пилат.

- Ну, раз есть, дело лучше. Дима, давай команду открыть отсек.

- Может быть, пока подождем разбирать, ведь еще не все…может быть и не синхронизатор…а мы всю станцию разберем…

- Если ты сомневаешься, пожалуйста. Я настаивать не буду. Но мне все ясно. Зарецкий, а ты как думаешь?

Зарецкий был в затруднении. С одной стороны, он верил в непогрешимость авторитета Главного конструктора, а с другой стороны… С другой стороны точка зрения Полуянова тоже была небезосновательной. И он только молча пожал плечами.

Бабакин улыбнулся и, не глядя на Зарецкого, предложил:

- Давайте-ка, проведем частную программу вот по такой схеме, и проверим…

Ее содержание - какие штепсельные разъемы отстыковать от приборного отсека, к чему и как подсоединить дополнительные измерительные приборы, какие команды выдать и что при этом должно получиться, теперь, когда уже существовала «гипотеза», сформулировать было нетрудно. Бумага, ручка, вверху «Утверждаю», внизу «Согласовано», подписи всех «заинтересованных», контролирующих, и документ стал законным.

Прав или не прав Главный? Этот вопрос занимал не одного Зарецкого. Если прав, то работы со станцией предстоит немало: после разборки приборного отсека большинство испытаний придется повторять. А если не прав, легче, что ли? Все равно искать неисправность. Словом, и так и сяк, хлопот эта, до сих пор "приличная", «ВЕНЕРА-6» добавила. И весьма. Хорошо, что еще времени не в обрез.

К проверке по программе, предложенной Главным, приступили через час. Нажаты нужные кнопки на пульте. И почти сразу же стало ясно: да, виноват синхронизатор. Сомнений не осталось.

И на тот раз то ли интуиция, то ли опыт, а, скорее всего и то, и другое не подвели нашего Главного. А сколько раз так бывало!

Сутки ушли на разборку отсека и замену синхронизатора. Еще сутки на повторение «пройденного».

21 декабря начали зачетные комплексные испытания, а по радио узнали, что в это же время в США назначен старт космического корабля «АПОЛЛОН-8».

Трем астронавтам, Борману, Ловеллу и Андерсу, надлежало впервые совершить полет к Луне, облететь ее 10 раз и вернуться на Землю.

Интересное совпадение. Можно ли было оставаться безучастными к такому событию? Конечно нет. Кому-то пришла в голову идея: попытаться принять по радио сообщения американского Центра управления - ход подготовки к полету американцы транслировали.

Ну, хорошо, кто-то мог слушать радио, а кто-то сидел за пультами и вел комплексные испытания! А ведь событие, прямо надо сказать, не из ряда обычных. Но событие событием, а комплекс - комплексом.

Но вдруг, после окончания проверки системы астроориентации, операторы в наушниках внутренней оперативной связи услышали:

- Внимание! Закончен сеанс астроориентации на звездном датчике. Замечаний по сеансу нет.

И вдруг совершенно неожиданно:

- «Аполлон-8» вышел на околоземную орбиту!

Радостно улыбнулись. Кто-то поднял большой палец вверх. Молодцы!

Аппаратура на «ВЕНЕРЕ-6» работала безупречно. Это всегда приятно, а тут еще такое хорошее начало у коллег за океаном.

Через час в наушниках операторов опять прозвучало:

Внимание! Закончен сеанс коррекции с ориентацией по точному Солнцу. Замечаний

нет ... «Аполлон-8» получил вторую космическую скорость и вышел на траекторию полета к Луне!

И в ночную тишину монтажно-испытательного зала совершенно неожиданно ворвались аплодисменты!

Через сутки все испытания «ВЕНЕРЫ-6» были закончены и она догнала свою сестренку «ВЕНЕРУ-5».

28 декабря большая часть испытателей вылетела домой. Это было более чем кстати. Новый год был, как говорится, на носу. Увозили с собой поздравительные открытки родным и близким от тех, кому уезжать не позволяли обязанности. Подготовка к старту еще не закончена, да и старт еще впереди.

Скажем прямо, не у многих слова того или иного руководителя: «Вам придется остаться» перед таким праздником, как Новый год, вызвала большой энтузиазм ...

Но, раз Новый год, как же его отмечать без елки? И, словно предчувствуя это, хозяйственники проявили истинное благородство и заботу - одним из последних самолетов прислали несколько пушистых зелененьких красавиц. Были елки на Новый год и среди степей зааральских!

А раз елки есть, то дальше дело за прекрасным полом. Девушки в испытательных бригадах конечно были. Как же без них? Быстро организовались компании, в основном «по территориальному» признаку: у кого в гостинице самая большая комната. Но и «производственный» признак играл далеко не последнюю роль: ничто не сближает так людей, как совместная интересная работа. В одной из комнат на листе ватмана кто-то из ребят мастерски нарисовал статую Венеры Милосской с лицом улыбающейся румяной девушки. Под рисунком надпись: «А люблю я вот такую, и не надо мне другую».

Символичность рисунка и надписи была очевидна и пояснений не требовала. И в нарушении всех новогодних традиций, когда все собрались за сдвинутыми столами... и подняли стаканы, кружки, чашки - кто чем владел, первый тост был поднят за слова под рисунком на приколотом к стене листе ватмана.

2 января - заседание Государственной комиссии. Так всегда: по окончании испытаний и всей программы подготовки Госкомиссия обязательно слушала доклады руководителей служб о готовности ракеты, станции, полигона, командно-измерительного комплекса. Каждый отчитывается за свое. Итог обычно подводил Бабакин. Выслушав, скорее для приличия и порядка, всех руководителей и заключение Главного, Александр Григорьевич Мрыкин в нарушение собственного правила не очень-то расточать похвалы, предложил от имени комиссии объявить благодарность бригаде испытателей за «Четкую и качественную подготовку изделий» - как он выразился. Возражающих не было.

На следующее утро «ВЕНЕРА-5» пошла на старт.

Погода, словно давно ждала это событие, круто переменилась, как будто и не было до этого нескольких солнечных, довольно теплых для января дней, как будто зима решила в полную силу продемонстрировать свой нрав. Мороз махнул под 35 градусов, да еще, чтобы не скучали, с ветерком, метров этак 20 в секунду!

А ведь многим работать на этом самом ветерке, при этом самом морозе.

Самой станции, да и ракете легче, им мороз не страшен, была специальная система обеспечения температурного режима. Она или грела, или холодила, когда что было нужно. Только вот для стартовой команды тогда такой системы еще не придумали.

5 января 1969 года.

Вот и промчались дни и ночи, то время, которое было отведено графиком подготовки станций, принятом на заседании Государственной комиссии в кабинете Бабакина.

В тот раз старт «ВЕНЕРЫ-5» мне довелось переживать в Крыму, в Евпатории на командном пункте НИП-16 Центра дальней космической связи.

Оттуда незримые нити связи шли к пунктам наземного командно-измерительного комплекса на территории страны, к кораблям в Тихом, Индийском океанах.

Зал главной оперативной группы управления.

Спокойный, неторопливый голос дежурного:

- На космодроме объявлена тридцатиминутная готовность!

Невольно посмотрел на часы: 8.50. Руководитель оперативной группы полковник Амос Александрович Большой подошел к своему месту за столом, взял в руки микрофон циркулярного аппарата связи.

- Внимание на циркуляре! Я - пятый. Проверяю готовность к работе. Двадцать первый, доложите готовность.

- Пятый, я двадцать первый, вас понял, к работе готов.

- Двадцать второй, я пятый, доложите ...

- Пятый, я двадцать второй, к работе готов ...

Вопрос, ответ, вопрос, ответ ... На секунду представилось, сколько людей тогда ждали старта нашей «ВЕНЕРЫ»? А сколько раз ждали космических стартов за эти пролетевшие годы?

И старта «ВОСТОКА» ждали, и первыми из всех людей слышали гагаринское «ПОЕХАЛИ!», и «ВОСХОД» ждали, и первыми из всех людей увидели на телевизионных экранах фигуру неуклюжего в скафандре Алексея ЛЕОНОВА в космосе, и посадку «ЛУНЫ-9» ждали, и первыми смотрели на кусок безмолвного лунного мира, такого близкого на телевизионной панораме, и спуска «ВЕНЕРЫ-4» ждали…

- Готовность пятнадцать минут!

За окном взвыла сирена. Звук постепенно затухал, таял. То было предупреждение, сигнал о начале разворота громадных чаш - приемных антенн. Через окно их не видно, но эти многотонные громады двинулись, повернулись и остановились, направив свои параболические уши в ту, заранее рассчитанную точку пространства, в которой должна произойти радиовстреча Земли и «ВЕНЕРЫ».

- Внимание на циркуляре! Объявлена готовность десять минут!

Амос Александрович, отложив в сторону микрофон и, чуть улыбнувшись,

подмигнул: «Знай мол наших! Не впервой!»

Прошло несколько минут. На светящемся оранжевыми неоновыми цифрами табло мелькали секунды. Более солидно и неторопливо менялись минуты. На окошечко, где высвечивались цифры часов, никто не смотрел. Счет на секунды.

- Минутная готовность!

- Внимание на циркуляре, внимание на циркуляре! Всем быть на связи!

Нужно ли это предупреждение? Вряд ли. Но так, для порядка.

Голос оператора с космодрома:

- Протяжка один… протяжка два… Зажигание! ПОДЪЕМ!!!

И почти тут же спокойный голос дежурного по связи с космодромом:

- Десять секунд - полет нормальный ... двадцать - норма, пятьдесят - давление в камерах сгорания устойчивое ... сто секунд - полет нормальный...

Летели оранжевые секунды…

- Двести секунд - все в норме ... включился двигатель третьей ступени ... давление в камере сгорания в норме ... пятьсот секунд - полет нормальный!

- Внимание! Произошло отделение четвертой ступени. Измерительные пункты ведут прием информации.

- Пятый, я двадцать пятый...- Голос оператора прерывался шорохом помех. Словно океанские волны, накатываясь на берег, ворошили прибрежную гальку. Это Дальний Восток.

- Пятый, я двадцать пятый ... Начало приема 40 минут 15 секунд. Все в норме, полет нормальный.

По залу словно пронесся вздох облегчения. Спало первое напряжение.

- Полет после выключения двигателя четвертой ступени нормальный ... Объект вышел из зоны радиовидимости...

Сергей Леонидович Азарх спокойно снял очки. Закрыл глаза рукой. Он один из руководителей главной оперативной группы управления.

- Сергей Леонидович, а не скажешь, почему это ты три пары очков имеешь?- «наивненько» заинтересовался кто-то из товарищей.

Как это почему? Нужно.

- Вот и я заметил, что нужно. Очень нужно! Пошла ракета, пока первая ступень работала у тебя какие на носу были? Черные? Черные. Это как понимать? Темное для тебя дело, что ли? На второй - вторую пару очков надел, третья запустилась - сменил на третью. А дальше что?

- Да ему, братцы, дальше очки и не нужны, дальше он все и без очков знает, так, с закрытыми глазами!

- Да ну вас к черту, травилы безбожные…

Амос Александрович, вначале строго наблюдавший за этим, прямо скажем, «не предусмотренным рабочей программой» обменом фразами, не мог спрятать улыбку. Можно. Последняя ступень с «ВЕНЕРОЙ», став искусственным спутником Земли, летела над западным полушарием, ее уже не слышали чуткие уши антенн Центра. Счет времени с секунд перешел на минуты. Нужно ждать завершения третьей четверти витка вокруг Земли и подхода времени так называемого второго старта.

Амос Александрович, откинувшись на спинку стула, кивнул мне:

- Ну что, пойдем закурим?

- Да ведь ты же не куришь ...

- Это я так, к слову…

В зале снялось напряжение. Наверное, впервые приехавшие на эту работу две девчушки, в уголочке недоуменно осматривались по сторонам. Они из академического института, из «науки». Им, наверное, уже рассказали, что станцией в полете управляют «самые-самые опытные». И вот смотрели они на этих «опытных» и недоумевали. Серьезные дяди, уже в летах, пережившие, пожалуй, не один десяток космических стартов, здесь, за тысячи километров от космодрома, от ракеты, встали, и кто, хлопая себя по карману, торопливо достал пачку сигарет, кто подошел к графику полета и уточнял для себя, наверное, уже пять раз уточненное, кто украдкой смахнул носовым платком пот со лба.

Люди -то разные. Но общее одно - не было равнодушных.

Прав, тысячу раз был прав Королев, говоря: «Ракетная техника равнодушных не терпит!» Он, правда, вместо «равнодушных» употреблял другое слово…

Вышли в коридор. Кто курил, кто так стоял в стороночке.

- Ну что, начало вроде хорошее?

Погоди, погоди... Не спеши, дорогой. Наш закон знаешь? «Вперед не пьем!» Георгий Николаевич так всегда говорит. Подождем. Дорога дальняя. Еще второй старт с орбиты впереди. А машина действительно хорошо пошла...

* * *

Второй старт. Использование орбиты искусственного спутника Земли для вывода космической станции на траекторию межпланетного перелета сейчас общепринято в космонавтике. Впервые в СССР это было осуществлено 12 февраля 1961 года, ровно за два месяца до полета Юрия Гагарина. Так направлялась в полет «ВЕНЕРА-1»

О том, что межпланетные станции выгодно запускать с околоземной орбиты в свое время писал еще Константин Эдуардович Циолковский. Упрощено и кратко суть в том, что не из любой точки земной поверхности одинаково выгодно проводить запуски космических ракет к планетам. Это зависит от географической широты, на которой находится космодром.

Гораздо выгоднее использовать в качестве «межпланетного космодрома» искусственный спутник Земли. В этом случае на его орбите можно выбрать участки, с которых старт и разгон космической ракеты будет наивыгоднейшим.

Находясь на орбите спутника Земли, последняя ступень с космической станцией уже имеет скорость около 8 километров в секунду. Остается добавить чуть больше трех. И она, получив вторую космическую скорость, направится в дальний космический путь.

Но в техническом отношении «второй старт» далеко не прост. Последняя ступень ракеты при этом должна быть строго ориентирована в пространстве. Если она будет кувыркаться, то, как сможет направить станцию в нужном направлении? В строго рассчитанный момент и производится «второй старт». Включается еще раз двигатель, разгоняется ступень ракеты со станцией, но уже не по той дороге, по которой летел до сих пор, а по новой, межпланетной.

Через несколько секунд станция отделится от носителя и начнется её свободный космический полет, ее самостоятельная жизнь в космическом пространстве. Начнется эта жизнь с того, что станции замкнутся электрические контакты и оживет все сложное бортовое хозяйство, раскроются панели солнечных батарей, а до этого они были прижаты к бокам станции и заперты специальными замками. Освободится стальной тросик, удерживавший сложенный сетчатый цветок параболической антенны и он раскроется на все свои полные 2 тысячи 330 миллиметров. ПВУ - программно-временной устройство будет на первых порах главным и единственным хозяином на борту. По его команде начнется первый сеанс связи.

Это, прежде всего, радиоразговор с Землей - обмен радиосигналами, которые должны помочь понять, сколь точна космическая трасса, правильно ли решила свою задачу последняя ступень во время второго старта с орбиты. Это нужно прежде всего. Почти час будет продолжаться этот радиоразговор. Но кроме него в это же время на станции выполняется целый ряд операций. В управление бортом вступит и командная радиолиния. Начнет работать система ориентации. Ей нужно «успокоить» станцию после отделения от последней ступени, когда ее оттолкнули специальные толкатели, она могла слегка закувыркаться, но на долго этого разрешать нельзя. Её аккумуляторные батареи поизрасходовали свой запас амперчасов. Его нужно пополнить. Для этого станцию надо «установить» в пространстве так, чтобы ее солнечные батареи «смотрели» в сторону Солнца.

Ну, а вдруг команда на включение системы ориентации не пройдет? Вдруг ПВУ не выполнит своего первого задания? Этого быть не может, не должно, по крайней мере. Если первая команда ПВУ не исполнилась, то ровно через 5 минут она будет повторена.

А вдруг не заработает радиоприемник или передатчик? Нет, и этого не должно быть. На борту два приемника и два передатчика и каждые 10 минут они будут переключаться с одной пары, на другую…

Все эта ответственная работа тщательно контролируется телеметрической системой, которая ничего не скрывает от Земли.

Да, так должно быть. Но что там, на борту? В Центре дальней космической связи антенны пока еще не могут «видеть» станцию. Что поделаешь, Земля-то круглая! Пока станция за горизонтом - связи нет. Но очень хотелось знать, как справилась со своими, далеко не простыми обязанностями последняя ступень ракеты, наш блок «Л», как произошло отделение станции, как началась ее самостоятельная жизнь и работа.

В далеких водах Атлантики, там, «под Африкой», на специально оборудованном корабле наши коллеги дежурили у чувствительных радиоприемников. Они «увидят» станцию раньше нас минут на пять.

… 10 часов 47 минут 15 секунд. Вот в это время должен был включиться двигатель последней ступени. Второй старт. Все внимательно следили за секундомером, словно он мог дать какой нибудь ответ. Но цифры, в холодной неоновой беспристрастности, продолжали сменять друг друга. Словно поняв, что от секундомера ответа не дождешься, головы постепенно повернулись к дежурному связисту. Он первый должен был услышать радиодоклад с корабля, «из-под Африки».

Прошло еще несколько томительных минут. В зале тишина.

Сергей Азарх не выдержал, надел какую-то пару из своих трех пар очков, встал, начал ходить по проходу между столами. Пять шагов туда, пять обратно. Постоит секунду-две, и опять туда… обратно…

- Да перестань, ты, Сергей, мотаться! Как маленький. Седой уже. Первый раз, что ли? Минуты через три сообщат…- проворчал кто-то.

Тишина. Взгляды всех на связиста. Вот он поднял предостерегающе палец, словно от этого могло стать еще тише, несколько секунд слушал и начал что-то быстро записывать.

- Ну что там? - спокойно спросил Амос Александрович.

- Корабль докладывает: начал прием телеметрической информации с последней ступени. Сейчас передает времена исполнения команд… одну минуточку…да-да, записываю… команда на запуск - 47 минут 15 секунд… команда на выключение двигателя… Так, понял… До включения и во время работы двигателя все в норме. Есть, записал. Спасибо.

Повернулись к висящему на стене плакату с расчетными данными. Порядок! Второй старт прошел, как предусматривалось. Дальше дело было за станцией.

- Корабль сообщает: «Зафиксировано отделение станции!»

Минута. Еще минута… Еще… И…

- Есть сигнал с борта!

- Доложите, какое соотношение сигнал-шум? - Амос Александрович непривычно строго, а это так не шло к нему, посмотрел на оператора.

- Соотношение 50!

Это значило, что уровень радиосигнала в 50 раз превышал шумы и помехи.

* * *

Из сообщения ТАСС

В полете автоматическая межпланетная станция «ВЕНЕРА-5»

5 января 1969 года в 9 часов 28 минут московского времени в Советском Союзе в соответствие с программой космических исследований осуществлен запуск автоматической межпланетной станции «ВЕНЕРА-5».

Основной целью запуска станции является продолжение исследований планеты Венера, начатых автоматической станцией «ВЕНЕРА-4»… Станция «ВЕНЕРА-5» была выведена на траекторию полета к планете Венера с промежуточной орбиты спутника Земли. Старт с орбиты спутника был произведен в 10 часов 47 минут московского времени. В это время станция находилась над территорией Африки. Двигатель последней ступени ракеты-носителя проработал 228 секунд и сообщил станции скорость, несколько большую второй космической скорости.

Автоматическая станция «ВЕНЕРА-5» выведена на расчетную траекторию. Полет станции к планете Венера будет продолжаться более 4 месяцев. Станция достигнет планеты Венера в середине мая 1969 года, пролетев по траектории расстояние порядка 350 миллионов километров и осуществит плавный спуск в ее атмосфере… При полете с автоматической станцией «ВЕНЕРА-5» будет поддерживаться регулярная радиосвязь и проводиться прием научной информации…»

* * *

Первый сеанс связи… А сколько еще по дороге этих радиовстреч? Сколько тревог и ожиданий?

Задача управленцев теперь вести станцию в межпланетном рейсе, внимательно выслушивать ее пульс, помогать, когда потребуется, призывать на помощь все свои знания, весь опыт. А ведь ситуации могли быть самые разные…

Принято считать, что оператору, управляющему автоматами надо обладать высокой скоростью реакции, хорошей оперативной памятью, гибким пространственным представлением, сосредоточенностью, отличным знанием всего сложного устройства и возможностей своих подопечных, логических возможностей их систем. Весь такой комплекс не легко найти в одном человеке.

Может сложиться представление, что оператор, управляющий космической станцией должен обладать и «космической» скоростью реакции, мышления. Но на самом деле это не всегда так. Но человек есть человек, ему свойственно ошибаться. Допустимы ли ошибки в таком деле, как управление космической станцией? Ну, ошибка ошибке рознь. Некоторые ошибки исправимы, и не влекут за собой неприятностей, а иные…

Предохранить управляемую станцию от ошибок людей помогают те же методы, которые применяются в земной технике. Например - дублирование, но дублирование своеобразное. Это дублирование управленцев решающих одну и ту же задачу. В управлении полетом космической станции выработка нужного решения зачастую осложняется недостаточной, или недостоверной информацией. Когда человек не в силах точно оценить обстановку, он выдвигает гипотезу. Но достоверна ли она? Об этом может судить второй, третий…

Теория управления сложными системами, а космическая станция, безусловно, относится к этому классу систем, если не обеспечивается достаточно полная и достоверная информация, так и предусматривает.

Так работали и наши управленцы. Условия их работы полностью соответствовали этой теории. Но не на основании теории сложилась такая практика, она была выработана самой жизнью, тем опытом, который приобретался в управлении не одним, многими космическими аппаратами за все прошедшие годы. Практика уточняла теорию, теория подкрепляла практику.

«…Если не обеспечивается полная и достоверная информация…» А могло ли быть такое? Конечно. Информация доносившаяся радиоволнами от станции на Землю сколько времени «пребывает в пути?» Радиосигнал с Земли до станции в виде радиокоманды, и, обратно в виде телеметрической информации даже на «венерианских» расстояниях пребывает в пути 8-10 минут, на «марсианских» - 25-30 минут, а к Юпитеру - 1,5 часа! Но мало этого. При этих условиях земной пункт, выдавая сигнал, получает ответ, находясь уже в существенно другой точке пространства. Это затрудняет проведение траекторных измерений.

Радиоволны, пройдя миллионы километров, сильно ослабевают. Подсчитано, что при дальности в 70 миллионов километров на каждый метр земной поверхности приходится такая доля ватта мощности бортового передатчика, которая обозначается десятичной дробью: единица с предшествующими ей двадцатью двумя нулями!

Много это или мало? А вот для сравнения. Если бы удалось собрать эту энергию со всей поверхности Земли, то ее не хватило бы и для того, чтобы поднять копеечную монету на один метр! Или иными словами: мощность принимаемого антеннами сигнала это все равно, что свет от карманного фонарика, зажженного на Луне!

Передача информации на таких больших расстояниях сложна еще и потому, что Вселенная пронизана радиоволнами различных частот. Непрерывно «звучит» Солнце, «звучат» звезды, галактики, планеты.

Эта мощная разноголосица такова, что через нее очень трудно «пробиться» сигналу такой скромной радиостанции, которая стоит на борту. В принципе можно было бы облегчить эту проблему, установив на станции мощный радиопередатчик. Но сколько будет весить он сам, да и все то, что должно его «кормить» - питать электроэнергией? Можно для передатчика сравнительно небольшой мощности применить большую антенну, очень большую, но как ее расположить на станции? Возможности здесь достаточно ограничены.

Вместе с тем, мало создать для радиолинии приемлемые условия работы, нужно еще так хитро «закодировать» всю передаваемую информацию, чтобы ее могла расшифровать, распознать электронновычислителная машина в потоке радиоголосов всей Вселенной.

Поэтому бортовой передатчик, который может «перекричать» все радиоголоса в космическом пространстве должен посылать свои сообщения по определенному закону. Только руководствуясь «логикой поиска» наземные приемные устройства и электронновычислительные машины смогут принять и расшифровать сообщение, пришедшее со станции.

Вот почему, порой, информация, необходимая для принятия правильного решения может оказаться не полной и недостоверной. Вот тогда и вступает в силу теория управления сложными системами, о которой шла речь и весь многолетний опыт управленцев. Это их специальность.

Трудная? Легкая? Судите сами…

А может быть люди в таком деле, как управления столь совершенным автоматическим устройством, каким является космическая станция, космический корабль, луноход, и не нужны? Да еще с их ошибками, эмоциями… Быть может лучше все это поручить бесстрастным автоматам? Им ошибаться и переживать не положено?

Ну что здесь можно сказать? Вопрос-то этот я сам себе задал, а вот исчерпывающе на него ответить, наверное, не смог бы, если бы не обратился за помощью к специалистам. А что толкуют они? А они вот что говорят:

Распределение функций между человеком и машиной должно производиться на основе знаний положительных и отрицательных свойств и характеристик человека и технического устройства. Машина, автомат, восприимчива к различным внешним возбудителям в более широких пределах, чем оператор-человек. Может ли человек реагировать на радиоволны?

Нет, конечно. А машина, автомат, может. Но с другой стороны автомат не подвержен влиянию таких факторов, как скука, страх, неуверенность, раздражительность, предубежденность, обман, иллюзии. А ведь это часто выбивает человека из нормальной колеи и с этим нельзя не считаться.

Человек, в противоположность машине, может легко опознавать различные образы, вырабатывать обобщения на их основе, способен использовать недостаточную информацию и создавать цельное представление по отдельным событиям, хорошо учитывать вероятность событий и предсказывать их развитие даже при недостатке и искажении информации. А машина? Машина способна безошибочно и быстро вычислять, обладает так называемой дедуктивной логикой - способностью выполнять инструкции по обработке информации и «идти» от общего к частному. Она может выполнять чрезвычайно сложные операции над различными функциями, обладает очень высокой пропускной способностью при обработке информации.

Человек способен к обобщению частных событий, это называется «индуктивным» мышлением, может вырабатывать суждения, способен самостоятельно принимать решения и планировать действия в условиях нехватки информации, при постоянно меняющейся ситуации. Человек способен к самообучению, упражнениям, формированию понятий, к суждению и анализу, толкованию маловероятных и взаимоисключающих событий. Он наделен даром творчества, импровизации, инициативы…

Исходя из психофизиологических возможностей человека и технических

Наверное, это все правильно. Но кто скажет, как вернее поступить в том, или в другом конкретном случае? Правильно ли у нас организовано управление полетом и работой космических станций? Не перегружаем ли мы человека, вот того же Сергея Азарха, его помощников?

Здесь было о чем подумать, и не только нам, а и специалистам в областях, к нашим делам пока прямого отношения не имевших. Ведь и у нас далеко не все поручалось людям, разве у нас не работали «бок о бок» и электронновычислительные машины и уйма всяких других автоматических устройств? Работали. А быть может еще что нибудь можно было сделать? Наверное, можно… Проблема? Пожалуй, да.

* * *

Сеансы связи… Первый, десятый, тридцать четвертый… Так что, каждый сеанс связи это импровизация управленцев, творчество, инициатива?

Нет, конечно. Все сеансы связи заранее разрабатывались, тщательно продумывались, согласовывались со многими специалистами-системщиками - и радистами и антенщиками, управленцами и энергетиками, и «научниками» - хозяевами приборов, установленных на станциях для научных исследований.

И хотя дорога была дальней, и сеансов со станциями планировалось несколько десятков, они не все были разными по содержанию. Часть из них объединялась в так называвшиеся «типовые». Каждый их таких типовых сеансов имел вполне определенное назначение и должен был неукоснительно выполняться в соответствие с программой, которая была заложена в его суть при разработке.

О содержании первого сеанса речь уже шла. Полученная информация подтвердила, что на станции все произошло так, как и предусматривалось. Итог тому был краткий доклад управленцев Амосу Александровичу: «Сеанс закончен, замечаний нет». Оперативная группа получила возможность передохнуть - доследующего сеанса времени еще много.

Несколько слов о «типовых сеансах». Один из них: «Связь на малонаправленной антенне». В таком сеансе измеряются параметры траектории станции, принимается телеметрическая информация о состоянии бортовых систем, результаты научных исследований. Такие сеансы проводились достаточно часто.

Другой сеанс из семейства «типовых» предназначался для получения информации, нужной в тот момент в самом большом объеме и с максимально возможной скоростью с помощью остронаправленной антенны, предварительно нацеленной точно в сторону Земли.

Чуть дальше пойдет разговор о коррекции траектории межпланетных станций. Это непременный этап полета, причем этап очень ответственный. Один из «типовых» сеансов специально был разработан для подготовки аппаратуры станции к проведению коррекций, если их будет не одна.

Есть сеансы связи при отделении станции от ракеты-носителя и начале ее самостоятельной жизни при измерении траектории и при завершении полета.

При подлете к планете аппаратуру станции необходимо подготовить к встрече с планетой. Это дело ответственейшее. Для этого был разработан «подлетный» сеанс. В нем измеряются параметры траектории и передается на Землю все, что только могут сообщить научные приборы, и, наконец, «самое-самое»…отделение спускаемого аппарата от приборного отсека. Это очень ответственный сеанс, хотя он и относится к категории «типовых», но проводится он только один раз. Второй раз «на посадку» станция не способна. Это не самолет. Здесь не ошибаются.

Ну, а дальше? Отделился спускаемый аппарат, а связь с ним? И для этого разработан последний из «типовых» - сеанс спуска на планету… Но… до этого сеанса еще лететь и лететь, работать и работать.

А ведь как бывало? Принесут управленцы разработанные «типовые», посмотришь их и как будто они идут в тот момент, и сидишь ты не в ОКБ за письменным столом, а в Центре дальней космической связи и тот самый «типовой» сеанс, который «лежит» перед тобой на бумаге, оживает, идет, и чувствуешь, как на станции исполняется та, или иная команда, как начинают жужжать, а потом чуть не свистеть бешено вращающиеся роторы гироскопов, как щелкают реле и переключатели, как из сопла корректирующего двигателя - КДУ вырывается ярчайшим снопом раскаленный газ…

Ведь в тех сеансах связи была жизнь станции. Да и наша, пожалуй. Чем можно было еще жить в те моменты?

Так что же, в этом и вся работа управленцев? Толково разработать программы таких «типовых» сеансов связи? Нет, конечно. Ведь мало музыку написать, её нужно еще и исполнить! Да не просто исполнить, а с блеском, виртуозно. Тогда это музыка!

Если при очередном сеансе связи станция совершенно четким «голосом» докладывает о своем «великолепном самочувствии», если все приборы, все механизмы работают точно по программе, то что остается делать управленцам?

Как что? Улыбаться. Больше нечего. А если… А может быть это «Если?» Конечно, может. Космическая станция столь сложный комплекс, сгусток электронного, механического, электрического, пневматического оборудования, что при любом уровне надежности никто не может заверить ни себя, ни другого в том, что за все четыре с половиной месяца полета не произойдет какой нибудь непредвиденной случайности. Может произойти. И тогда управленцы уподобляются известному Паганини. Говорят, что он продолжал свой скрипичный концерт с не меньшей виртуозностью и блеском, даже когда у скрипки лопались струны…

Нужно предвидеть и аварийные ситуации. Помимо штатных «типовых» сеансов связи управленцами разрабатывались и «аварийные» сеансы. Их содержание - что и как делать, как правильнее и, не «испортив» чего нибудь другого, оказать помощь станции. Но вмешательство в работу сложного автоматического хозяйства, дело не простое. Это как нож хирурга, может оздоровить, а может и… Но опасна или нет предстоящая операция, хирург обязан ее делать. На то он и хирург. Так и в деле управления космическими станциями, так и в работе управленцев.

* * *

Прошло три с половиной часа после старта. Только три с половиной, а до станции уже 25 тысяч километров! Был бы на ней спидометр, как на автомобиле, представьте, какая бы ему предстояла нагрузка?

Кончился сеанс связи. Погас зеленоватый экран электронного индикатора. Тихо в зале управления. И станция отдыхала. Но тот отдых не простой.

Вам приходилось видеть, как порой спит кошка? Вроде бы спит, и глаза закрыты, но вот смотрите, чуть дрогнуло одно ушко, чуть повернулось, опять успокоилось… Спит кошка, но что-то в ней «дежурит», что-то бодрствует.

Вот так и на станции. Ее чуткие «уши» - радиоприемники, никогда не выключаются. Они должны быть готовы к приему радиокоманд с Земли в любое время. Но не одиноки они на своем посту. Не спят, страдая «хронической» бессонницей и еще некоторые их соседи. Система энергопитания. И в сеансах связи и в промежутках между ними солнечные батареи станции направленные на Солнце, ловят его лучи, переделывают их в электрический ток, заряжают аккумуляторы впрок, в запас, для очередного сеанса. Процесс зарядки нельзя оставлять бесконтрольным, им надо управлять.

Не до отдыха и системе терморегулирования. Ее обязанности очень ответственны: всему сложному хозяйству станции, работает оно, отдыхает ли, обеспечивать нормальный климат - температуру, прежде всего.

Работают и научные приборы. Им положено трудиться даже тогда, когда Земля и не говорит со станцией, и не спрашивает, что она обнаружила рядом с собой в космическом пространстве., что «намерили» ее научные приборы.

Всю информацию от научных приборов регистрирует специальное запоминающее устройство - «ЗУ», похожее на магнитофон. «ЗУ» работает не все время, а с перерывами. Оно включается каждые 4 часа на несколько минут. Вот тогда и записывается в «память» все то, что потом будет передано на Землю. Включением «ЗУ» командует ПВУ. Ему тоже всю дорогу, все 4 месяца «спать» не положено, тому самому «Никтинскому» ПВУ!

Скоро очередной сеанс связи. Тот, который предусмотрен программой полета. И опять соберется оперативная группа в рабочем зале, и опять не борт станции полетят радиокоманды, включат радиопередатчик и начнется радиодиалог: Земля- станция, Станция - Земля…

* * *

Пять дней проскочили, как один. Ранним утром 10 января, когда за окнами была еще темень, по дороге, припорошенной только что выпавшим первым снежком, к пункту управления потянулись люди. Нет, не по звонку о начале рабочего дня. Какой тут режим? Частенько радиосвидания со своими космическими творениями поднимают управленцев то чуть свет-заря, то поздно ночью. Такова работа. И к этому привыкли. По другому-то и быть не может. Да только ли здесь, в Центре?

10 января 1959 года в 8 часов 51 минуту, 52,2 секунды на космодроме должна была стартовать «ВЕНЕРА-6» и начать свой многотрудный путь вслед за улетевшей пять дней назад «ВЕНЕРОЙ-5». Нет, она не опоздала. Ни одновременно, ни на следующий день ей лететь было нельзя. Слишком «рядом» летели бы станции, трудно было бы ими управлять. Поэтому программа так и предусматривала: старт через пять суток.

И опять в зале Центра Амос Александрович и его помощники, и управленцы, и радисты, и энергетики… И опять проверка связи, и опять те же вопросы и ответы всех пунктов командно-измерительного комплекса. Опять краткие доклады с космодрома.

«ВЕНЕРА-6» пошла в полет точно в назначенное время.

По коридорам Центра из репродукторов разнеслось:

- Внимание! Всем службам! Первый сеанс связи с объектом «ВЕНЕРА-6» в 10 часов 20 минут! До начала сеанса связи осталось 15 минут. Всем занять свои рабочие места. Повторяю, всем занять свои рабочие места! Внимание! Очередной сеанс связи с объектом «ВЕНЕРА-5» в 13 часов 45 минут, номер сеанса - шестой. Всем службам по окончании сеанса №1 с «ВЕНЕРОЙ-6» провести подготовку к сеансу с «ВЕНЕРОЙ-5». Повторяю…

Да, работы нашим управленцам прибавилось. Сеансы пойдут с обеими станциями. Разработанное расписание полностью вступило в действие.

«…В целях более полного изучения планеты Венера и получения о ней большего объема научной информации в Советском Союзе 10 января 1959 года в 8 часов 52 минуты московского времени осуществлен запуск автоматической межпланетной станции «ВЕНЕРА-6». Станция «ВЕНЕРА-6» будет проводить научные исследования совместно со станцией «ВЕНЕРА-5»… В это время станция «ВЕНЕРА-5» находилась на расстоянии одного миллиона трехсот одной тысячи километров от Земли… Управление полетом межпланетных автоматических станций осуществляется из Центра дальней космической связи…»

Из сообщения ТАСС.

* * *

Прошло два с половиной месяца. Оперативная группа управления в Центре дальней космической связи все это время не выпускала из своих рук «бразды правления». Полет станций протекал нормально. Почти ежедневные измерения в сеансах связи, эти радиодиалоги то с одной станцией, то с другой, те сотни, тысячи «точек», обработанных ЭВМ, со всей очевидностью показали: коррекции, как и предполагалось, необходимы. Без коррекций траекторий «ВЕНЕРА-5» пройдет в 25 000, а «ВЕНЕРА-6» в 150 000 километрах от планеты.

Ух, ты! Вот это «космическая точность! Вот это промах! В божий свет как в копеечку! Давайте разберемся. Попробуем понять, действительно ли это такой большой промах? Пофантазируем немного. Перенесемся в масштабы земные, более привычные. Представьте себе стрелковый тир. Винтовка, пусть даже снайперская. Дистанция - ну пусть будет метров 300. Хороший, очень хороший стрелок, прицелившись самым тщательным образом, произвел выстрел. «Десятка!» Снайперский, классический выстрел. Пуля попала всего в трех сантиметрах от центра «яблочка». Еще один выстрел - «десятка», пуля в пяти сантиметрах.

Что можно сказать? Прекрасный результат, по тем годам и той технике. Если и дальше так бы все шло у того стрелка, то «все очки из всех возможных». Куда же лучше?

Это при стрельбе на 300 метров. А если бы стрелок стрелял не на 300, а, скажем, на 200 метров. Тогда при той же точности отклонение от центра яблочка было бы не три и пять сантиметров, а меньше. Если же расстояние увеличить, то при тех же условиях и отклонение увеличится. А ведь стрелок тот же, и мастерство его такое же. А можно ли оценивать точность выстрела при любом расстоянии, чтобы совершенно объективно сравнивать мастерство нескольких стрелков?

Давайте сделаем это так: разделим величину отклонения на дистанцию стрельбы и получим вот такую относительную величину. Не трудно догадаться, что если точность одна и таже, то при любом расстоянии и относительная величина будет одинаковой. Итак, 300 метров, или 30 000 сантиметров - это расстояние, отклонение пули от центра 3 сантиметра. Делим одно на другое -

3 см : 30 000 см.= 1/10 000. То есть отклонение составило одну десятитысячную дистанции.

А вот теперь представьте себе, что с той же точностью тот же стрелок будет стрелять с Земли по Венере. Расстояние, которое теперь нужно «пролететь» пуле 300 миллионов километров. Одна десятитысячная от этого расстояния - 30 000 километров. Так? А отклонение «ВЕНЕРЫ-5» было 25 000 километров. Как видите, не плохо. Получше, чем снайперский выстрел. Но для космических станций такой точности недостаточно.

В этих рассуждениях очень упрощена космическая задача. Стрелок-то в тире лежал неподвижно, боясь даже вздохнуть при выстреле. А вот представьте, что тот стрелок в одном автомобиле, а мишень в другом. И оба эти автомобиля движутся по двум разным дорогам и с разными скоростями, задачка попасть в «десятку» в этом случае станет труднее? Конечно. И во много раз. А ведь в космонавтике «обстановка» именно такая. Ракета стартует с Земли, которая мчится по своей дороге-орбите вокруг Солнца со скоростью 30 километров в секунду и при этом вращается вокруг своей оси. Венера движется по своей орбите вокруг Солнца и еще быстрее, чем Земля, со скоростью около 35 километров в секунду!

Вот вам и два «автомобиля»! «Стрелок» на одном, «мишень» на другом. Как тут на счет попадания в яблочко? И опять все это очень упрощено. На самом деле все гораздо сложнее. Но, по всей вероятности и того достаточно для «реабилитации» возможностей современных, в те годы, ракет-носителей.

Если взять журнал сеансов связи, то на его страницах точная летопись полета станций. Точнее, не летопись, а «суткопись». Программа каждого сеанса

и его выполнение, итог, так сказать. В начале, как и положено любому солидному документу,- дата: год, месяц, день. Затем порядковый номер сеанса. Чуть ниже «исходные» данные - рядок цифр. В первом тысячи, или миллионы километров между Землей и станцией. Следующая строка - это те расстояния, переведенные в секунды и минуты - время полета радиоволн. Есть еще несколько строк…

7 марта предстоял сеанс с «ВЕНЕРОЙ-5», подготовка к проведению коррекции траектории. Каковы же были те «исходные» данные сеанса?

Дальность - 13 миллионов 662 тысячи километров.

Время прохождения радиосигнала - 45,5 секунды.

Дальше шел перечень команд и время их выдачи: 11 часов 22 минуты.

Сеанс начался. Помчались к станции первые команды. Через полторы минуты они обернулись телеметрической информацией. На борту все в порядке.

В 11 часов 44 минуты закладка первой «уставки» - радиоволны понесли к станции ни больше, ни меньше - 4922 специальных сигнала. И все они должны были быть приняты без сбоев, без пропусков и ошибок. По радио это все проверили. Порядок. Закладка второй «уставки», еще 7007 сигналов. И опять проверка.

Убедившись, что и на этот раз станция «поняла» все правильно, управленцы закончили сеанс связи. В 16 часов - следующий. Продолжение закладки уставок. И вновь с Земли полетят радиокоманды…

А через день такой же сеанс с «ВЕНЕРОЙ-6»

В те же дни, 19 февраля была предпринята первая попытка пуска к Луне нашей новой лунной автоматической станции с луноходом на борту на новом носителе - «УР-500 К» - «Протоне».

Но попытка, к сожалению, осталась попыткой. Авария на взлете из-за разрушения головного обтекателя, превратила наше творение в груду искореженного металла. Это было очень тяжелое испытание и испытателям и всем тем, кто столько времени и сил отдавал делу создания семейства новых автоматических станций для исследования Луны. Ох и тяжко же мне было… Сколько дней, ночей в КИСе, сколько надежд…

Тогда же в ОКБ, на заводе, и в КИС-е полным ходом шли работы и по новым станциям, которым предстояло продолжить попытку полета к Марсу, предпринятую еще в 1962 году коллективом Королёва.

Да, 7 марта разговор с «ВЕНЕРОЙ-5»... А следующий-то день 8-е... Международный женский день! А в группе управления есть прекрасный пол... Для мужской части управленцев положение существенно осложнилось.

Дело в том, что программа разрабатывалась чуть не полгода назад, и не придавалось при этом значения особенности этой даты. Отсчитывались сутки от момента старта, часы, минуты, принимались в расчет так называемые «зоны видимости» - когда станции, летящие к Венере, будут «видны» из Центра связи: они, как планеты, тоже «восходят» над горизонтом и «заходят» за него.

Но 8 Марта - праздник! А в программе черным по белому значилось:

«8 марта закладка уставок на «ВЕНЕРУ-6». Что же делать? Освободить женщин от работы в этот день? А без них как? Хотя мужчины и сильный пол, но без женщин... Нет, нельзя, ничего не получится.

Вечером 7-го, после сеанса с «ВЕНЕРОЙ-5» собрались мужчины на совет. Пошушукались, поспорили и решили внести «конструктивное предложение» - сместить сеанс связи с «ВЕНЕРОЙ-6» с 8-го на 7-е, поработать плотнее, сделать все, что нужно. А 8-го пусть и наши дамы, и обе станции отдохнут. Как никак они тоже существа женского рода, да еще и имена-то какие «Венеры»!

Срочно связались с Москвой, с Координационно-вычислительным Центром, с баллистиками. Там поворчали, поворчали, но скрепя сердце согласились, и мужчины гурьбой вышли к женской половине и объявили им о принятом решении.

Неискореним, что ни говорите, рыцарский дух даже в таких вопросах, как управление полетом космических станций! Эх, женщины, женщины, напрасно вы думаете, что только в прошлые века были настоящие мужчины!

А 8 марта с самого утра даже погода, словно знающая и понимающая, была по-настоящему праздничной. Солнце, тепло по-весеннему. Поехали в город, побродили по приморскому бульвару, не удержались при дразнящем запахе жарящихся шашлыков, и, конечно, пошли к морю. Хотя и март еще, но море всегда море!

Бабакин прилетел 13 марта. Сеанс коррекции был назначен на 14-е. Такие ответственные этапы полета станций он никогда не пропускал.

Вечером он долго сидел с Давидом Константиновичем Бронтманом. Технический руководитель группы управления посвящал Главного в те нюансы работы станций, которые обычно не сообщались ни в ОКБ, ни, боже упаси, руководству в министерство. Зачем их беспокоить? Только хлопоты на свою голову наживать.

* * *

Характер этих двух людей - Бабакина и Бронтмана во многом очень разный, схож был, пожалуй, в одном, да и то не совсем. Оба любили разобраться досконально во всех и всяких технических тонкостях, связаны ли они были с какой-нибудь электрической схемой того или иного прибора, или возникшей на борту станции ситуацией при испытаниях в КИС-е, на космодроме, или в полете.

Но и в этом общем они были разными. Если Георгий Николаевич решал обычно эти задачи в уме, строя в сознании те, или иные варианты, в полголоса доказывая толи сам себе, толи рядом находившемся правильность своих предположений, или суждений, то Давид Константинович обычно досконально выспрашивал, внимательно выслушивал мнения всех, не высказывая своих суждений. Затем у него в ход шли карандаши, или фломастеры и рисовалась «схема», самая разная, в зависимости от обстановки и ситуации. Даже на каждое совещание у Главного, или у замов, Бронтман приходил с толстой специальной тетрадкой в какой нибудь особой обложке с надписью не на русском языке. Где он брал, в те годы, такие тетрадки - не ведали, но зависть сидевших рядом они вызывали. В тех тетрадках он тщательно и подробнейшим образом записывал все указания руководства, справки или заявления коллег.

Очевидно, эти его качества, наряду с остальными и дало повод Георгию Николаевичу именно его назначить техническим руководителем Главной оперативной группы управления полетом «ВЕНЕР». Аналитический склад ума, плюс разносторонняя техническая эрудиция доктора технических наук - что могло быть лучше для такой работы?

Как-то раз я спросил Бронтмана, сколько же лет он знаком с Георгием Николаевичем.

- С Георгием Николаевичем? С 1947 года. Я тогда закончил аспирантуру в МВТУ. Нужно было искать работу. Товарищи посоветовали обратиться в ВСНИТО…

- А это что за организация? - поинтересовался я.

- Это? Это «Всесоюзный Совет Научно-технических обществ». Был такой. Так вот мне сказали, что там есть товарищ по фамилии Бабакин. Пришел. Дверь закрыта. Звонок. Звоню. Через минуту открылась. «Вам кого?» «Бабакина»… «Это я, что вам угодно?» «Работать…» «Ха! А вы кто?» Рассказал. «Это нам подходит. Поговорю с директором».

Меня приняли на должность главного инженера, а Бабакин был главным конструктором. Коллектив был «мощный», человек пятьдесят, но народ квалифицированный - баллистики, управленцы, радисты, конструкторы. Мне была поручена работа по системе управления ракеты «Земля-воздух» с управлением по новому методу…

- Это такими-то силами? Проект ракеты?

Да, такими. И что? Проект был не только сделан, но и одобрен заказчиком в противовес проектам двух существенно более солидных конструкторских бюро. Доклад о нашем проекте делал Бабакин в НИИ-88, в ОКБ Синильщикова. Королев такими ракетами не занимался. Но может быть, на том докладе они и познакомились. А в 1951 году мы были переведены к Лавочкину…

* * *

К 9 часам утра 14 марта вся группа управления была на своих местах.

Когда все подготовлено, все продумано, все предусмотрено, а до начала сеанса еще минут двадцать, то обычно это нудные минуты. Как в институтском коридоре перед экзаменом. Так было и там. Кто-то, сидя за столом, перелистывал давно и многократно читаную инструкцию, кто-то, стоя у плакатов или графиков, висевших на стене, сосредоточенно, словно впервые, разглядывал то, что сам вчера рисовал или рассчитывал, кто-то с товарищами обсуждал в полголоса проблемы, совсем не связанные с предстоящей работой. Это или самоуверенные, или многоопытные, или, наоборот, мало искушенные. Разные люди.

В зале тихо. Но вот неожиданно щелкнул репродуктор линии связи с передающим пунктом Центра. Чей-то неторопливый голос, такой домашний, спокойный, вразвалочку…

Второ-о-ой… я….четвертый… Меерович… у вас?

Бронтман посмотрел на Амоса Александровича. Тот продолжал что-то записывать в журнал, не обратив внимания на тот, кем-то заданный вопрос. Репродуктор опять щелкнул:

- Четвертый… я второй… Меерович у нас.

Это «второй» подражая «четвертому» говорил медленно, спокойно. Пауза. Через минуту «ожил» «четвертый».

- Второй, я четвертый… он думает к нам идти?

Пауза. Этот диалог начинает привлекать внимание. Нет, не содержанием - формой, такой нарочито ленивой, спокойной.

- Четвертый… я второй… Думает.

В зале послышались смешки.

- Второй… я четвертый… Как надумает, пусть идет.

Минута тишины. Управленцы в зале заинтересованно ждали, что еще «выдадут» собеседники. Олимпийское спокойствие полковника Большого больше не выдерживает. Нахмурившись, он взял микрофон:

- Четвертому и второму! Лишние разговоры прекратить!

Через секунду тусклыми голосами два ответа: «Принято…» Порядок наведен.

Резкий вой сирены за окном. Это, чуть дрогнув, и медленно поворачиваясь, пошли «на программу», громадные восьмичашечные антенны. Повернувшись, они остановились, и нацелили свои параболические уши в ту небесную точку, где в полутора десятках миллионов километров мчится в космическом пространстве наша «ВЕНЕРА».

Почти тут же в дверях появился Бабакин. С ним офицеры­-руководители Центра. Приветливо кивнув, Бабакин снял плащ, бросил его на стул.

- Ну что, братцы-кролики, как дела? Дрожите?

Вопрос, по всей видимости, касался всех, но Бронтман со свойственной ему серьезностью и ответственностью, принял, его на свой счет.

- Ге-оргий Николаевич! - Чуть растягивая слова, начал он.- Сеанс в 10.54, через 10 минут. Замечаний по предыдущему сеансу …

- Знаю, знаю. Ты мне уже говорил.

- …нет.- Все же закончил фразу технический руководитель оперативной группы. Официоз!

Как только в окошечках электрического секундомера неон высветил предусмотренные программой «10» и «54» Амос Александрович поднес ко рту микрофон.

- Команда 68!

Через секунду из репродуктора спокойный голос оператора:

- Команда 68 выдана.

- Ну-с, теперь будем ждать ответ ... Сергей! - обратился Главный к Азарху,- Когда у нас должен появиться сигнал?

- Георгий Николаевич, время прохождения 52 секунды. Туда и обратно - 104, да на разогрев передатчика минута …Мы считаем в 10.57. Телеметрию будем иметь минуты четыре, не больше.

- Да-а, маловато. Плохо, черт возьми, надо иметь телеметрию весь сеанс. На будущих станциях надо это все переделать. Надоели эти ограничения. Ну ладно, подождем.

Бабакин, да и все, пожалуй, повернулись к голубоватому экрану электронного индикатора, на светящейся тонкой линии которого, бились, словно мелкая зыбь на море, шорохи космических помех и шумов.

«10.55…» «10.56…» «10.57…» и вот в середине этой пульсирующей голубой линии сначала неуверенно, а потом отчетливо вырос трепещущий плавный изгиб.

И тут же три, или четыре слившихся возгласа: «Есть ответ!».

Одна из помощниц Сергея Азарха, чуть наклонилась к экрану индикатора: - Есть телеметрия. Должен идти первый коммутатор.

- Мирочка на месте? - Бабакин повернулся к Бронтману.

- Конечно. Сейчас запросим, что она видит.

…Мирочка. Или, если полностью,- Ревмира Прядченко. Такое имя ей придумали родители, соединив в нем два слова: «революция» и «мир». Была в минувшие годы такая мода. В группе управленцев Мира была человеком исключительным, обладавшим феноменальной способностью держать в памяти десятки операций, которые надлежало выполнять приборам и системам станции по подаваемым с Земли радиокомандам, или от бортовых ПВУ. Пожалуй, как никто иной, она с ходу умела понимать и расшифровывать телеметрические сигналы, порой весьма перепутанные космической разноголосицей радиопомех.

Ей-богу, этот ее дар мог с успехом соперничать с любым автоматическим способом обработки информации. Не раз наши управленцы приводили в недоумение искушенных коллег, заявляя, что де у нас информация с «ВЕНЕР» обрабатывается специальной системой «Мира-1».

- Как это - «Мира-1»?! Нет таких машин. ЭВМ «Мир-1» есть, а

«Мира-1»…

Вот то-то и оно, что у вас «Мир», а у нас «Мира»!

А какие прекрасные стихи писала Мирочка!

Бабакин взял микрофон.

- Мирочка! Добрый день. Ну, что у вас?

- Здравствуйте, Георгий Николаевич! - Она по голосу узнала Главного. - Пока сказать ничего не могу. По телеметрии сплошные сбои. Параметры выделить нельзя.

- Ну, хотя бы что-нибудь…

- Сейчас… минутку… пока только одно могу сказать, но не гарантирую ... вот ... ДПР не в норме...

Главный опустил руку с микрофоном.

- ДПР ... ДПР... Это давление после редуктора?

За столом задвигались. Одновременно некоторая растерянность с озабоченностью появилась на лицах управленцев.

Большой смотрел то на Главного, то на Бронтмана, то на Азарха. Техническое руководство для того и существует, чтобы принимать решения, что дальше делать в сложной обстановке, продолжать ли сеанс или дать выключающую команду?

Сложность была в том, что на борту станции работало программно-временное устройство, беспристрастно выдававшее в нужной последовательности команды-сигналы для ориентации станции и включения корректирующего двигателя. Работало это устройство, и ему невдомек, что какой-то там ДПР не в норме...

- К чему это может привести ... к чему ... к чему? - задумался на секунду Главный, - к повышенному расходу газа, к избыточной тяге на соплах ориентации, так? Станция может не сориентироваться?

- Ге-оргий Николаевич, надо разобраться,- Не скрывая волнения, проговорил Бронтман.

Главный взял микрофон:

- Мирочка, ну что?

А неоновые цифры секундомера отщелкивали секунды и минуты, ставшие какими-то уж очень короткими.

- Разбираюсь, сбои сплошные, пока ничего нового не скажу ...

- Выключим станцию, дадим отбой? - Большой вопросительно посмотрел на Главного.

- Отставить отбой. Не волноваться. Пусть сеанс идет.

Бабакин положил микрофон на стол, повернулся к Бронтману, что-то тихо ему сказал. На индикаторе бился шершавый, лохматый бугорок дальнего голоса станции. Ну почему так, словно по закону «пакости», именно тогда, когда информация была нужнее, чем когда-либо, ее никак нельзя было «выудить» из мутности сбоев и помех?

- А повторить мы можем? Газа в системе ориентации хватит?- Продолжал допрос Бронтман. - Нет, надо собрать рабочую группу и все тщательно разложить по полочкам, по порядку ...

- Да какие «полочки!» В крайнем случае, сеанс коррекции придется повторить…

- А это реально? Газа хватит? - продолжал Бронтман,- Тут требуется все тщательно обдумать. Георгий Николаевич…

Щелкнул репродуктор циркуляра и радостный голос Мирочки, непривычно наполненный звенящими нотками и прерывающийся от волнения:

- Георгий Николаевич! Расшифровала! Все в порядке! ДПР - в норме! В норме!

И сразу снялось напряжение. А на часах - 11 часов 03 минуты. И всего-то прошло каких-то 5 минут. Всего пять минут...

Время, отведенное для передачи телеметрии с борта кончилось. Плохо, конечно. Но ничего другого сделать было нельзя, телеметрический сеанс не продолжишь. Как только система ориентации начнет разворачивать станцию в нужное для коррекции положение, её параболическая антенна отвернется от направления на Землю. Тут же и бортовой передатчик будет выключен. После этого единым командиром на станции будет ПВУ. Оно в течение часа будет командовать всеми системами станции, готовить их к проведению коррекции. Час. 60 минут. Ждать? А что же делать? Связи со станцией не будет, нового ничего не узнаешь, ничем с Земли ей не поможешь.

- А что, братцы, делать-то ведь нам нечего. Может сходим пообедать? Время к этому…- Сергей Леонидович Азарх вопросительно посмотрел на Главного.

Столовая от командного пункта минутах в двадцати. Пока дошли, пока справились с немудреным обедом, поглядывая на часы чаще, чем этого требовал прием пищи, прошел час.

Бронтман, допив свой стакан компота и выудив три последних изюминки, отставив стакан, вскинул левую руку, посмотрел на часы:

- Все…11-59. Сейчас там должен быть запуск двигателя.

- Да нет, еще почти через минуту, - ответил кто-то из соседей по столу.

И в этот момент за окном столовой наростающе прогремел вертолет!

- Вот вам и запуск двигателя! И кто в этом сомневался? - Сострил Азарх., покосившись в сторону Бронтмана.

- Вам все шуточки, Сергей Леонидович. Пошли бы лучше на КП, через полчаса сеанс связи… Вот там и посмотрим, кто, в чем сомневался.

В 12 часов 32 минуты, точно по программе, на индикаторе приемного устройства опять забился сигнал. Репортаж с «системы Мира-1» - нашей Мирочки, со всей очевидностью подтвердил: по всем параметрам коррекция состоялась, все системы станции работали нормально. Измерили и изменение скорости, которое должно было произойти. Ошибка ничтожно мала - 5 сантиметров в секунду. Точность!

Вот и вся коррекция. Казалось бы просто. А сколько нужно было сил, ума, нервов, чтобы все это создать, отработать, испытать, зародить в себе уверенность в «умности» созданных систем, приборов, механизмов? Как надо было верить в свою станцию, в своих соратников, товарищей чтобы вот так спокойно в начале сеанса, когда сбои телеметрии заставили многих затаить дыхание, быть может, в чем-то усомниться, произнести, и не только произнести, а решить так, как решил Бабакин: «Отставить волнение, сеанс продолжать!»

Где-то около пяти часов вечера телефонный звонок прервал благоденственно-спокойное пребывание Бронтмана, на диване в гостинице. Отложив на журнальный столик очки и книгу, которую он не очень внимательно проглядывал - мысли-то другим были заняты: обе станции в полете, коррекция траектории одной прошла хорошо. На очереди вторая, а там опять дорога, и только в середине мая подлетят они к Венере. Только в мае ...

Он поднял трубку телефона.

Ты чем занят? - голос Бабакина.

Лежу, читаю.

- Полезно. А ты знаешь, что я хочу предложить? Давайте-ка сегодня все вместе поужинаем. Как-никак, а работенку хорошо провернули.

- Это как «всем вместе»?

А так, всей группой управления. Надо всех пригласить. Общий ужин. Поручи кому-нибудь, пусть посуетятся.

Посетители евпаторийского ресторана «Украина» по всей видимости, не обратили особого внимания на группу человек пятнадцать-двадцать, дружно высыпавшую из видавшего виды автобуса и не особенно стеснялась своего не очень ресторанного вида, занявшую с шутками и смехом отдельно накрытые столы. «Ну, юбилей, наверное, или слет каких-нибудь передовиков ...» Быть может, кто и знал, что неподалеку есть «Центр», имеющий непосредственное отношение к событиям, суть которых сообщалась ТАСС. Но поскольку ни вчера, ни сегодня никаких сообщений не было, решили, что это что-то «общественное». Так решили и официанты и не очень многочисленные посетители. Время-то не курортное. На подобных вечерах наш Главный был общепризнанным тамадой и, надо сказать, умел это делать. Как только расселись и сухое крымское зазолотилось в бокалах, он встал.

Товарищи мои дорогие! Сегодня мы, так сказать, собрались по «поводу». На последнем слове он сделал ударение и продолжал:

Повод хороший. Я думаю, никто возражать не будет?

Улыбки на лицах и поднятые бокалы были ответом на заданный вопрос.

- Черт возьми, как хорошо на вас всех смотреть за столом. И не спорите, и не ругаетесь. Вот всегда бы так ...

- Что «всегда»? За столом сидеть? - перебил тамаду сосед.

- Да не за столом, а на работе поменьше спорить. Впрочем, я не то говорю. Как можно работать без спора? Нельзя. В нашем деле нельзя. Бронтман, ты, что меня подталкиваешь?

Тот молча, умоляюще переводил взгляд с Главного на свою рюмку.

- Ну, понял, понял. Руководство опасается, что «компонент» потеряет кондиционность. Братцы, за успех, за путь-дорожку дальнюю...

Тосты в тот вечер были разные, но совсем безобидные. Даже опытные разведчики не догадались бы, по какому поводу собралась та компания. Ужин прошел на славу. Часа через три к ресторану подкатил автобус. Темнело. Вечер обещал быть теплым, тихим.

- А что если сейчас приедем и пойдем по бетонке погулять? - Главный посмотрел на товарищей. - Нет возражений? Женщины согласны?

Любил он в свободные вечера, так редко выдававшиеся в Центре, собрать вокруг себя человек десять и походить, побродить по дороге от Центра к морю.

И о чем только тогда разговоров не было - и о планах, и о мечтах, и о личном чьем-то, и о новых книгах, и о когда-то прочитанных, и о только что просмотренном журнале, и о новой постановке в театре. И всегда эти разговоры были общими, интересными. Порой, после небольшой паузы, когда слышна была только окружавшая степь, кто-то тихонько в полголоса запевал, не спугивая обступающую темную тишь.

Горбушка Луны вылезала из-за горизонта, оранжевая, большущая, словно ставшая в сто раз ближе к Земле.

- Вот каналья! - Главный остановился. - Так и дразнится, так и дразнится. Ничего, скоро новые машины будут, тогда будешь знать, пощекочем тебе под мышки.

- А как дела на фирме с «ЛУНАМИ» идут? - спросил Бронтман.

- Да не просто ... С первого раза не вышло, знаете, небось. Но я уверен, получится. Обязательно получится.

- Это хорошо, что ты уверен. Тебе везет ... Ей Богу, наверное, ты в рубашке родился ...

- И в кальсонах ... При чем здесь «везет»? Ты думаешь, все от меня одного зависит, я во всем виноват? Нет, дорогуша. Это не везение. И я тут ни при чем. Это иное ...

- Иное-то, может быть и иное, но что не говори ...но в рубашке.

Считай, как хочешь. Я не помню, маленький был ... «В рубашке» ... Лучше меня помнишь? ... Вот посмотрим, что дальше будет. Станциям еще долететь нужно, в атмосферу той красавицы-богини войти. Может она в этот раз добрее будет? Кишки из шариков не выпустит, как из «ВЕНЕРЫ-4»? Боюсь я, что там, у поверхности давление больше, не дай Бог, атмосфер сто ... Вот если бы сесть ... Представляете братцы, спуск на парашюте окончен, высотомер дает «нуль», а шарик сидит на поверхности и пищит! А?

Да уж, корреспонденты тогда поизощряются! Таких сравнений, таких эпитетов напридумают…- Заметил кто-то.

Корреспонденты… А помните, какой казус с Раушенбахом перед посадкой «ВЕНЕРЫ-4» случился? Тогда у нас на Центре еще Гагарин был,- Бронтма

н усмехнувшись, взглянул на Главного.

А было тогда вот что. В Центр ко дню посадки станции приехала группа корреспондентов, журналистов - народ дотошный. То им расскажи, то покажи. А у нас, скажем прямо, не все разговорчивые. Нажаловались начальству: «Пресса мешает работать, отвлекает». Начальство помогло: у дверей зала оперативной группы управления поставили солдата. Ему строгий наказ: « Во время сеанса связи корреспондентов не пускать!» Солдат есть солдат. Они тоже люди разные. В общем - стоит. А в зале шел сеанс связи. К дверям подошел Борис Викторович Раушенбах. Он был приглашен в числе крупных ученых и наш давнишний коллега «сопереживать» столь знаменательный, по предположению, момент посадки спускаемого аппарата на поверхность Венеры.

В те годы он был уже член-корреспондентом Академии наук СССР, а позже - академиком.

Ваш пропуск! - Раушенбах протягивает выданный ему временный пропуск Центра, без фотографии. Естественный вопрос солдата, знающего порядки внутренней службы на столь ответственном посту:

А паспорт у вас есть?

Нет,- Отвечает Раушенбах

А что у вас есть?

Есть удостоверение личности.

Предъявите…

Раушенбах протянул свое удостоверение член-корреспондента. Солдат внимательно прочитал и беапеляционно произнес:

Не пущу!

Почему? - спросил с недоумением Раушенбах.

Корреспондентов пускать не велено!

Так я же не корреспондент, я член-корреспондент…

Три секунды молчания и солдат изрекает:

Тем более!

* * *

«…В целях обеспечения попадания станций в заданный район планеты Венера 14 и 16 марта 1969 года в соответствие с программой полета были проведены коррекции траектории их движения. Предварительно в бортовые системы управления станций по радиокомандам с Земли были введены специальные программы проведения сеансов коррекции траектории полета.

Сеансы коррекций траекторий движения автоматических станций

«ВЕНЕРА-5» и «ВЕНЕРА-6» были начаты по командам с Земли. Дальнейшие процессы - ориентации станций по Солнцу и звезде Сириус, их программные развороты, включение корректирующих двигательных установок проводились автоматически по командам от бортовых электронных программно-временных устройств… Во время проведения сеансов коррекций станции «ВЕНЕРА-5» и «ВЕНЕРА-6» находились на расстоянии 15,5 миллиона километров и 15,7 миллиона километров соответственно…»

Из сообщения ТАСС.

«…В целях попадания в заданный район планеты…» Да, для попадания в планету коррекции траекторий были необходимы. Существовавшие в те годы системы управления ракет-носителей не могли гарантировать попадание в окрестности планет. А была ли какая нибудь надежда, что в будущем это станет возможным? В принципе - да. Но для этого надо было создать системы управления точнее существовавших в сотни раз! Но, даже если бы и это было сделано проблема точного полета к планетам не была бы решена.

Дело в том, что с нужной точностью не были известны межпланетные расстояния и местоположение планет на их орбитах.

А массы планет, их гравитационное воздействие на траекторию космической станции?

Достижение планет Солнечной системы возможно лишь в том случае, если космический путь станций может быть подправлен, подкорректирован в полете. Это делать не просто, но все же проще, чем создание в сотни раз более точных систем управления ракет-носителей.

Итак, станции должны «должны уметь» корректировать свою траекторию с тем, чтобы прибыть к «месту назначения» с нужной точностью и по направлению и по времени. А почему же еще и по времени? Разве так важно на час, или на два раньше, или позже станция подлетит к планете? Дело в том, что планета и подлетающая к ней станция из определенной точки Земли видны не постоянно.

За счет вращения земли они то «восходят», над горизонтам, то «заходят» за него. А о какой же радиосвязи со станцией может идти речь, если она за горизонтом Земли? Поэтому для обеспечения радиовидимости в момент подлета помимо направления корректируется и время сближения с планетой.

Но можно ли «исправить» направление вашего движения, скажем, в лесу, во время прогулки, если вы не понимаете, куда вам идти и где вы находитесь? Ну, как в тумане, или ночью, крутитесь на одном месте. Конечно, в таких условиях и речи быть не может об «исправлении» пути.

Первое, что в такой ситуации нужно сделать - это успокоиться, перестать метаться из стороны в сторону, как-то сориентироваться, а уже потом повернуть чуть-чуть правее, левее, или пойти назад.

Так вот и коррекцию своей траектории космическая станция не может провести, если лона не займет в пространстве строго определенное положение.

Для этого и применяется система ориентации, имеющая чувствительные элементы - «глаза», логические электронные приборы - «мозги», и исполнительные органы - «руки» и «ноги» - микродвигатели.

Для тех, кто интересуется хотя бы немного, как такая система работ

аписан этот р

ому это не интересно, переверните несколько страниц и читайте о «ВЕНЕРАХ» дальше.

Итак, система ориентации. Что и как она умеет делать?

Во-первых, после отделения от последней ступени ракеты-носителя, или после работы своего собственного корректирующего двигателя, станция может начать «кувыркаться», как говорят, получить «возмущение». От этого необходимо избавится - это первая задача системы ориентации.

Во вторых. На станции есть солнечные батареи. Они используют световую энергию солнечных лучей, преобразовывают ее в электрическую, восполняют запас электроэнергии в аккумуляторных батареях. Но для этого солнечные батареи должны «смотреть» на Солнце. А поскольку они неподвижно закреплены на борту станции, сама станция должна «уметь» быть в таком положении. Это вторая задача системы ориентирования.

В третьих. После «успокоения» станции ее необходимо развернуть в нужном на

и и удерживать в таком положении до тех пор, пока КДУ полностью не выполнит свою задачу, не подправит траекторию.

Помимо прочего система ориентации должна «поставить» станцию в космическом пространстве так, чтобы ее параболическая антенна смотрела на Землю.

Так кратко о тех задачах, которые решает система ориентации «ВЕНЕР».

Разговор об этой системе не потому, что она самая сложная. Она не сложнее ряда других систем, работающих бок о бок. Речь о ней только потому, что это позволит хотя бы в небольшой мере понять сколь сложна космическая станция, сколь «умны» ее системы.

Из чего же «сделана» система ориентации, что и как делают ее приборы?

У системы ориентации есть «глаза». Об этом уже упоминалось. Это не только «зрячие» в прямом смысле слова, оптические приборы-датчики. Это и гироскопы. Есть «электронный мозг» и преобразователи, которые умеют «понимать» сигналы чувствительных элементов и переделывать их в электрические команды. Причем не слепо, а с умом, подчиняясь определенной логике.

Есть «руки и ноги» - исполнительные органы - двигатели. О КДУ - корректирующей двигательной установке речь уже шла. Есть еще несколько небольших газовых реактивных двигателей - реактивных сопел. Они способны создавать тягу всего в несколько граммов. Их устройство сравнительно просто, равно как и принцип их работы. Если из баллона, в котором под давлением заключен газ, его по трубопроводу (трубке) подвести к наконечнику специальной формы - соплу, а по дороге поставить клапан (кран), который может открывать и закрывать путь газу, то это и будет то, что в космической технике называют газовым реактивным двигателем.

Но что такой двигатель может сделать своими несколькими граммами усилия? Он может чуть-чуть подталкивать станцию, поворачивать ее тихонько туда, куда ему велит система ориентации. Вот и вся его работа.

Один такой двигатель со всеми заданиями своего «командира» не справится. Он может создать усилие только в направлении, противоположном направлению вытекающей из него струи газа. А если необходимо в другом направлении?

Тогда работают другие двигатели, которые расположены на корпусе станции в нескольких местах так, что их тяга, действующая, как правило, в трех взаимно перпендикулярных направлениях, заставляют станцию поворачиваться вокруг своего центра масс в нужное положение.

Что делает КДУ? Корректирующая двигательная установка станцию не поворачивает. Он заставляет ее изменить скорость полета или его направление. Но это не возможно без предварительной «установки» станции в нужном направлении. А это и делают реактивные сопла по командам чувствительных элементов системы ориентации.

Вот очень упрощено о том, из чего «сделана» эта система.

А как же все это работает? Разберемся на примере. Ну, хотя бы, первая задача: остановить беспорядочное кувыркание станции. Чуть выше говорилось о гироскопах. Это быстро вращающееся твердое тело, имеющее свойство сохранять направление, заданное его оси вращения, и оказывать сопротивление изменению этого направления при действии на гироскоп возмущающих сил. Это научно-техническое определение. В жизни же его называю проще - волчок.

На борту станции несколько гироскопов, и среди них есть такие, которые очень чутко реагируют на изменение положения станции. Это так называемые датчики угловых скоростей -ДУС-ы. Чем быстрее вращается станция в том, или ином направлении, тем больше электрический сигнал от ДУС-ов. Успокоилась, прекратилось ее вращение, и ДУС-ы успокоились, и сразу же пропадает их электрический сигнал.

Не трудно догадаться, что если сигналы от ДУС-ов, соответствующим образом преобразованные, попадут на нужные клапана открывающие путь газу к реактивным соплам, то они будут противодействовать вращению станции, и она через какое-то время перестанет поворачиваться, «замрет» в пространстве в каком-то одном, но произвольном положении, продолжая, естественно, лететь с огромной скоростью.

Эта задача системы ориентации довольно простая. Другие сложнее.

Посмотрим, что надо сделать для того, чтобы провести коррекцию траектории. Для этого мало «успокоить» станцию, ее нужно еще «поставить» в строго определенном положении в пространстве. Это положение рассчитывают астродинамики, астронавигаторы. За что же может система ориентации «зацепиться», на что «опереться», повернуть станцию в ту, или иную сторону и в этом положении удерживать ее? Для этого служат оптические датчики - «глаза» станции.

Еще в давние времена люди научились ориентироваться по небесным светилам - Солнцу и звездам. Это используется и в настоящее время. И не только на Земле, но и в космосе. Для выполнения того, или иного разворота в пространстве оптическим датчикам надо не просто ориентироваться «лицом» на Солнце, но при этом не потерять из виду, из своего поля зрения скажем, еще и Землю, или планету назначения, или «свою» звезду.

Оптические датчики установлены на станции таки образом, чтобы они смотрели в строго определенном направлении по отношению к корпусу станции, ее геометрическим осям. Что же это за оси? Вот простое наглядное пособие. Возьмите яблоко и три вязальных спицы, или три куска толстой проволоки.

Проткните одной спицей яблоко так, чтобы она прошла через его сердцевину и вышла с другого бока. Торчащие концы спицы пусть будут примерно одинаковы. Вот получилась одна из осей. Спица - ее направление. Яблоко - станция. Теперь ухитритесь проткнуть яблоко второй спицей так, чтобы она проходила тоже через сердцевину, но располагалась под прямым углом к первой спице. Это вторая ось. Третью спицу проткните опять через сердцевину и пол прямым углом к любой их предыдущих. Это третья ось. Пометьте комочком пластилина каждую спицу, чтобы их не путать. Одну из осей назовем латинской буквой «Х», вторую - «У», а третью - «Z». Это все из области элементарной геометрии. Если у вас есть в комнате две электрических лампочки - одна на потолке, другая настольная, то одна пусть будет «Солнцем» Возьмите в руки яблоко и встаньте в любом месте комнаты, а на столе, или подоконнике поставьте вторую лампу. Зажгите и ту, и другую. Поверните яблоко так, чтобы ось «У» смотрела на ваше Солнце. Теперь не изменяя направление спицы «У» попробуйте повертеть яблоко. В любом ли направлении это возможно? Нет. Только в двух. «По» или «против» часовой стрелки вокруг оси «У».

Отсюда можно сделать вывод, что ориентируясь только одной осью на Солнце станция уже может определить свое положение и может, при необходимости, в этом положении удерживаться. Это пока без ориентации других осей. Такой способ ориентации применяется в некоторых случаях и называется «одноосным». С его помощью можно обеспечить направление солнечных батарей на Солнце.

В этом случае «захват» и слежение за Солнцем делается с помощью солнечного датчика. Это небольшая оптическая трубка с относительно большим полем зрения, и, как бы не кувыркалась станция, Солнце в поле зрения этого датчика попадет. Его светочувствительный элемент даст электрический сигнал.

Но датчик устроен таким образом, что если Солнце «попало» в центральную часть его поля зрения, то электрический сигнал не вырабатывается. Если же из-за вращения станции Солнце выйдет из этой центральной зоны, тут же появиться электрический сигнал. И он, преобразованный «электронным мозгом», управляет теми или иными микродвигателями. А они, слегка подталкивая станцию, поворачивают ее, и «загоняют» Солнце опять в центральную зону датчика.

Так удерживается Солнце. А если этого по каким-то причинам не произойдет, то «логически мыслящий» электронный мозг вырабатывает другой сигнал: «Солнечная ориентация потеряна». Но система ориентации найдет выход и в этом положении - Солнце буде «найдено» и «удержано».

А если Солнце нужно будет «удерживать» достаточно долго, пока, скажем, не зарядятся аккумуляторные батареи? А это не час и не два. Так что же, системе ориентации все это время и работать, а при этом расходуется сжатый газ в баллонах станции, а это потери, как говорят, необратимые. Расхода газа не восполнишь. В таком случае используют простой экономичный способ, не требующий никакого «кормления».

Делается это так: после ориентации на Солнце выдается команда на один из микродвигателей, именно на тот, который может подталкивать станцию так, чтобы она вращалась вокруг оси, которая и смотрит на Солнце. Затем этот микродвигатель выключается, а сама станция как волчок, только не очень быстро, продолжает вращаться сама, сохраняя это вращение довольно долго.

На поиск Солнца программа отводит не более 15 минут. Если за это время по каким-то причинам Солнце не будет поймано, то на борту сами приборы системы ориентации проводят анализ сложившейся ситуации и принимают необходимые меры. Этот способ ориентации самый простой, но он, к сожалению, не может обеспечить решение всех необходимых в полете задач.

Нужно еще уметь «зацепить» вторую ось станции за другое небесное тело.

Чтобы понять, как это делается, обратимся еще раз к нашей «яблочной» модели. Восстановим первое положение. Ось «У» направлена на Солнце под потолком. В качестве второго «небесного тела» используем лампу на столе. Не изменяя направления оси «У» на «Солнце» попробуйте, вращая яблоко вокруг этой оси, добиться такого положения, чтобы одна из двух других осей, ну скажем, «Z» оказалась направленной на настольную лампу. Получилось? Нет?

Может вам повезти и это удастся, а может и нет. Скорее всего - нет, и ваш взгляд, продолжая направление второй спицы будет проходить где-то в стороне от настольной лампы, не попадая в нее. Вот ели бы ту спицу чуть-чуть изогнуть, или лампу передвинуть… В космическом пространстве, естественно, «передвинуть» нужное нам небесное тело не удастся, а вот заранее зная по астрономическим расчетам его местоположение, и тот угол, который будет иметь вершину там, где находится станция, а сторонами угла будет ось «У» и направление на второе небесное тело, можно. Тогда остается под этим углом установить на станции второй оптический датчик, способный «поймать» и «удерживать» второе, нужное нам небесное тело.

Так и делают. Возьмем опять модель, задержите ее в руке так, чтобы ось «У» смотрела на «Солнце», а вторая ось «Z» в сторону настольной лампы, хотя и не точно на нее. И вот теперь если воткнуть в яблоко булавку, или спичку со стороны оси «Z» так, чтобы она смотрела точно на настольную лампу, то булавка (спичка) будет моделью того самого второго оптического датчика.

Теперь не теряя из поля зрения ни «Солнце», ни настольную лампу повернуть нашу модель ни в одном направлении уже не удастся. Не забудьте только одного: при всех этих опытах вы должны стоять в комнате на одном и том же месте.

Представьте себе, что настольная лампа это наша Земля в пространстве. И если на космической станции точно в том же направлении, в каком смотрит наш второй оптический датчик, антенна радиопередатчика будет излучать радиосигналы с наибольшей мощностью, то мы получим самые выгодные условия для радиосвязи станции с Землей. При этом и солнечные батареи будут смотреть на Солнце.

Это более сложный способ ориентации, по двум осям. Его так и называют -двухосным.

В нашем примере станция ориентировалась на Солнце и Землю, но в некоторых случаях необходимо ориентироваться и на звезды, вернее на одну из мириада звезд. Значит система ориентации помимо уменья «ловить» и «удерживать» Солнце или Землю должна еще так же уверенно выискивать среди множества звезд «свою» звезду.

Для облегчения этой задачи в астронавигации используют наиболее яркие звезды. А таких не так уж много, и их можно различать. Астрономы расставили звезды «по ранжиру». На первом месте стоит самая яркая звезда - Сириус. За ней Канопус, потом Ригель и Вега.

Солнце и, по крайней мере, Сириус или Канопус образуют, как говорят. удобную опорную систему для ориентации. «Захват» и слежение за Солнцем осуществляется сравнительно просто, а поиск и опознавание «своей» звезды и слежение за ней - сложнее. Все начинается с поиска Солнца и его удержания. Затем станция начинает вращаться вокруг второй оси и с помощью второго датчика искать «свою» звезду. Причем, какая из наиболее ярких звезд должна быть этой «своей» заложено в программе системы ориентации заранее. Звезд на небе множество и они по мере вращения станции попадают в поле зрения звездного оптического датчика. Так какая же звезда своя? По каким признакам узнает ее звездный датчик? По яркости свечения? Расположению по отношению к другим звездам? По спектру излучения? Можно. Но проще использовать метод опознавания по яркости. Для того чтобы оптический датчик не ошибся, и выбрал свою звезду, он не должен реагировать на «соседние» по яркости (отнюдь не по расположению на небосводе) звезды.

Предположим, что ориентация космической станции строится на «захвате» звезды Канопус. Если условно принять яркость Канопуса за 1, то Сириус будет иметь значение 2,3, Ригель - 0,62 и Вега - 0,58.

Для исключения «захвата» Ригеля и Веги достаточно сделать так, чтобы звездный датчик не воспринимал источник света по условной яркости ниже, ну скажем, 0,8. Это не даст возможность «захватить» Ригель и Вегу. Но ведь остался еще наиболее яркий Сириус. Значит нужно сделать так, чтобы на звезды с условной яркостью, например, 1,5 и больше он тоже не реагировал. А поскольку у Сириуса 2,3, то и он не должен своей самой большой яркостью «смутить» датчик.

Таким образом, проблема сводится, в основном, к тому, чтобы звездный датчик реагировал на яркость звезды только в выбранном «кусочке» условных яркостей. В нашем примере это между 1,5 и 0,8. Так и делается.

Но в полете, а он длится несколько месяцев, надо быть уверенным в том, что сделанные на Земле настройки датчика не изменились. Такая проверка в течение полета делается несколько раз.

Для полноты впечатления следует сказать, что здесь весьма упрощено рассказано о «глазах» космических станций - солнечном, земном, звездном датчиках. На самом же деле эта «зрительная» система много сложнее, и датчиков в ней существенно больше, и им всем полагается в течение многомесячного полета работать без ошибок, без сбоев, без отказов.

Необходимо еще упомянуть о том, что некоторые «глаза» на станции подвижны и поворачиваются миниатюрными электромоторчиками. Это не просто электромоторы, а так называемые «шаговые». Поступает к такому «шаговику» электрический сигнал - импульс и его ротор делает строго отмеренную часть оборота - один шаг. Еще импульс - еще шаг. Сколько импульсов - столько шагов. А зачем это нужно? Вспомните наш эксперимент с яблоком, когда вам не удалось «поймать» настольную лампу и вам очень хотелось чуть-чуть повернуть ось «Z»? Так вот небесные тела в пространстве занимают вполне определенное положение на данный момент времени, и, зная, где должна быть Земля по отношению к Солнцу, или «наша» звезда, можно заранее установить оптический датчик в нужном направлении. А если нужно провести коррекцию траектории, достаточно ли такой предварительной установки датчиков? Нет, недостаточно.

В каком направлении и на сколько нужно изменить траекторию станции заранее предвидеть невозможно. Но при измерениях параметров траектории и их обработке определяется, на сколько и в каком направлении нужна подправка, коррекция. Обычно этот ответ дается в виде двух величин - направления, или положения, в котором станция должна быть «установлена» в космическом пространстве по отношению к небесным телам - Солнцу, или звезде, и нужное изменение скорости полета станции, иными словами величина той энергии, которую необходимо затратить, чтобы изменить направление космического пути.

Положение станции в пространстве должна обеспечить система ориентации. А если это направление совсем не то, которое нужно для коррекции? Как правило, так и бывает. Вот тогда и нужно уметь повернуть оптический датчик на какой-то уголок, чтобы он и «свое» небесное тело по прежнему мог держать, «опираться» на него и станция при этом находилась бы в пространстве в нужном положении, под нужным углом по отношению к Солнцу и звезде.

Для изменения направления поля зрения оптического датчика электронно-вычислительные машины и говорят, сколько импульсов должно быть подано шаговым моторчикам, чтобы они «отшагав» заданное количество шагов и повернули датчик в нужном направлении на нужный угол.

Число таких импульсов - шагов и называют «уставкой». А сам процесс передачи их по радио на борт станции -«закладкой уставок». Это все делается перед проведением коррекции, а правильность закладки обязательно проверяется.

На борту станции эти «уставки» попадают в специальное запоминающее устройство и хранятся там до того момента, когда будет начинаться сеанс коррекции.

- Что же это, черт возьми, за напасть такая! Погода взбесилась, что ли? И что там «ветродуи» думают? Не случайно говорят, вот раньше никаких спутников не было, никаких метеоцентров, а старики в деревнях погоду точно предсказывали ...

Бабакин отошел от окна столичного Внуковского аэропорта, безнадежно махнув рукой.

Стрелки больших настенных часов были уже около двух. Вылет Государственной комиссии был назначен специальным рейсом на 9 утра.

К 12 часам там, в Евпатории, в Центре дальней космической связи, их должны были встречать.

Неподалеку в креслах сидели Президент академии наук Мстислав Всеволодович Келдыш, рядом председатель Государственной комиссии, генерал Александр Григорьевич Мрыкин и еще несколько членов Госкомиссии. Вылет задерживался, как уже неоднократно, с очень озабоченным видом сообщал дежурный, по «метеорологическим условиям». Действительно, за окном, словно молоко разлили. Туман был столь густым, что даже самолетов, стоящих от павильона в каких-нибудь двух сотнях метров, не было видно. Фигурки людей за окном виднелись, словно через матовое стекло.

Бабакин подошел к Келдышу, сел в кресло рядом. Достал пачку сигарет, протянул президенту.

- Спасибо, Георгий Николаевич, куришь, куришь все утро - во рту, словно мотоцикл катался. Ну что, долго будем еще сидеть? Александр Григорьевич!- Не меняя серьезного выражения лица, Келдыш повернулся к генералу,- Вы же председатель Государственной комиссии! Вы же лицо облеченное неограниченной властью ...

- В государственном масштабе…- Вставил в тон президенту Бабакин.

- Вот именно! Так неужели вы мер принять не можете? Ну, распорядились бы, Александр Григорьевич!

По реакции Мрыкина нельзя было понять, всерьез ли он принял шутку. Он молчал.

Да, генерал не ответил на реплики президента и Главного конструктора. Подобные часы ожидания для, людей такого сорта, которые собрались здесь, были столь необычными, что настроение у всех было далеко не из лучших. Все прекрасно понимали, что эта задержка уж более чем некстати. Завтра утром 16 мая 1969 года посадка на Венеру станции «ВЕНЕРЫ-5». А через сутки - «ВЕНЕРЫ-6».

И руководство оперативной группы в Евпатории, в Центре, конечно, волнуется. О прилете Государственной комиссии договоренность была еще за несколько дней. И вот на тебе! Вылетели только в восьмом часу вечера.

Полет на юг прошел нормально, но только вместо Симферополя, где должны были садиться, из-за погоды пришлось уже на подлете идти на аэродром в Саки.

И опять нервы, опять волнения: машины-то со встречающими были посланы в Симферополь, а теперь мчаться им за 60 километров.

Короче, в Центр попали вместо 12 часов дня лишь ночью. О состоянии и настроении всех вспоминать, пожалуй, не стоит.

В Центре, выйдя из машины, Бабакин приветливо поздоровался со всеми, кто встречал приехавших, задержав дольше всех руку Бронтмана, технического руководителя главной оперативной группы управления, и, глядя ему в глаза, спросил:

- Ну, как Давид, дела?

- Пока на борту все в порядке. Пару раз, правда, радиокоманды не сразу прошли. Но разобрались. Дело здесь, в «земле», а на борту ...

- Товарищи, товарищи! - Генерал Мрыкин прервал его, - Ну нельзя ли немного подождать? Дайте вашему Главному конструктору отдохнуть ... Ведь вы же понимаете, прекрасно понимаете…

- Александр Григорьевич, не в

ь, не волнуйтесь

те, идите отдыхайте.

,

о два слова. Ну, десять минут… И Бабакин потащил Бронтмана за рукав в сторону.

- Георгий Николаевич, ты бы, правда, пошел отдохнуть, а мы сейчас посмотрим «аварийные ситуации». Их Азарх и его группа подготовили ...

- А как Сергей, здоров?

- Здоров, что ему сделается… Так утречком мы тебе и покажем…

- Зачем же утром? Я сейчас, только чемоданчик закину. Да, чуть не забыл, я тебе новые очки привез. Ты ведь свои кокнул? Так вот твоя благоверная Зиночка тебе новые очки вместе с горячим приветом прислала. Понял? Ну, иди, а я сейчас, мигом.

Оперативная группа еще не успела собраться, как Бабакин уже пришел. Оглянувшись, кивнул всем, подошел к большому плакату с разрисованными на нем цветными карандашами вариантами всех мыслимых и немыслимых неисправностей и отказов аппаратуры станции.

Ну, давайте, рассказывайте все по порядку и с самого начала.

Георгий Николаевич…

- Помолчи, Давид. Сергей, расскажи ты. Потом…потом Андрей. Измайлов здесь? Напомните мне, что и как у нас будет при отделении спускаемого аппарата, а затем посмотрим «науку». Только не перебивайте друг друга и не спешите. Время у нас еще есть. Ночь впереди.

И глаза Главного, как у него частенько бывало, быстро и с хитринкой оглядели всех сидящих в комнате. Он ведь прекрасно знал, что вот уже пятый месяц, оперативная группа управления, работая днем и ночью, вела «ВЕНЕРЫ» к Венере. Он прекрасно знал и то, что работа эта очень не простая. Но он знал всех тех, кому он, и, прежде всего, он, доверил эту ответственную работу. Доверил. Именно доверил. И вот в ту ночь, в те последние часы подготовки к заключительным аккордам Главный слушал своих товарищей, со многими из которых он работал бок о бок не один десяток лет.

Пока говорил Азарх, а после него Измайлов, Георгий Николаевич молчал. Как бы впитывая и их слова, и их мысли, разделяя их на высказанные и невысказанные, те, которые оставались где-то в мозговых извилинах. Только тогда, когда доложено было все, задал несколько вопросов, что-то уточнил, что-то посоветовал, потом ... Словом, разговор затянулся. Где-то около пяти утра он, посмотрев мельком на часы и тут же обведя взглядом утомленные, осунувшиеся лица управленцев, сказал:

- Хватит, братцы, на сегодня. Давайте делать так, - И, поставив карандашом несколько галочек над рассмотренными вариантами, добавил: - Пусть к утру эту схему перечертят начисто, а то ведь неудобно комиссии все наши художества в таком виде показывать. Только пусть рисуют «нашими» карандашами. Я надеюсь, ты их не забыл? - Главный строго посмотрел на Бронтмана.

По той серьезности, с какой был задан этот вопрос, со стороны могло показаться, что он спросил, по крайней мере, о каком-нибудь документе, расчете, но никак уж не о каких-то карандашах.

- Еще бы, конечно нет! - и Давид, вынув из кармана пиджака, торжественно показал Главному три, уже видавших виды остатка старых цветных карандашей. У них была своя история. Это были «те самые» карандаши, которыми оформлялись оперативные управленческие документы с февраля 1966 года, с посадки на Луну первой «бабакинской» «ЛУНЫ-9».

Нет, ни Главный конструктор, ни его ближайшие товарищи, пожалуй, не были суеверными, но на очередную работу вот те, старые карандаши, брать никогда не забывали.

Небо на востоке уже светлело. Бабакин и Бронтман шли вдвоем по дорожке к гостинице, чуть отстав от остальных.

- Ну вот, а теперь слушай, что у нас на фирме творится ...

И Главный стал подробно рассказывать все последние события.

Дошли до дверей.

- Давай зайдем, посидим еще минуток десять, а?

- Давай.

И конечно, это были не десять минут. Разговор Главного конструктора и начальника КБ-4, работающих вместе вот уже более 20 лет, не мог исчерпаться десятью минутами.

До сна ли было в то утро? Чуть посветлело, и от гостиницы группками, и по два-три человека, и в одиночку, к зданию командного пункта потянулись люди. Оперативная группа управления собиралась на своем рабочем месте.

На стенах комнаты командного пункта - аккуратно прибитые к деревянным реечкам разные таблицы, схемы, перечни радиокоманд. Отдельно, на особом месте, два листа, те, которые ночью рисовали «теми самыми» карандашами.

Как обычно, при подготовке к сеансу связи со станцией, дежурный связист, пока еще не пришло руководство, проверял готовность служб центра, его линий связи. Связь - дело великое! Серьезное.

Кроме шуток, представьте себе ситуацию: от спускающейся станции радио приносит на Землю самые первые сведения о характеристиках атмосферы нашей космической соседки, сведения, которых еще никто и никогда не имел. Кто-то из ученых здесь, на командном пункте узнал об этом, а его начальство, еще более «ученое» и находящееся, скажем, в Москве, знакомое с нашими планами, и ждущее с нетерпением доклада своего подчиненного, очень волнуется. А линия связи с Москвой кем-то занята! И наш ученый не может немедленно доложить своему шефу в экспресс-темпе. Что вы скажете? Только одно: научная карьера этого товарища под большим сомнением!

Да, связь - великая штука. Помню, неудовольствие Председателя Государственной комиссии при спуске «ВЕНЕРЫ-4», когда ряд данных, переданных в Москву, там расшифровали скорее, чем здесь. Ну, как же можно было допустить такое! Опять связь подвела! В том случае она сработала слишком хорошо, слишком оперативно ...

Во избежание подобных и иных казусов в тот раз старший по научной группе, всеми уважаемый молодой, но подающий большие надежды ученый Владимир Гдальевич Курт, не поленившись встать пораньше, лично решил убедиться, что линии связи с Москвой в полном порядке.

Бег времени в зависимости от того, что происходит, различен. То секунды кажутся часами, то минуты скачут мгновеньями.

Перед началом сеанса минуты уж больно тягучи. Словно начинаешь непосредственно ощущать, как медленно вращается матушка-Земля.

И это вращение воспринимаешь непосредственнее, понимаешь, что возможность начать «разговор» со станцией прямо зависит от восхода далекой Венеры над горизонтом Земли. Станция уже вблизи планеты, а от Земли 65 миллионов километров! Так и хочется Земле подсказать: «Ну, скорее же вертись! Скорее!»

Ровно в 6 часов 30 минут в коридоре командного пункта появилось начальство: Генерал Мрыкин, президент академии наук Келдыш, Бабакин и еще несколько членов Государственной комиссии. Все уверенно направились к дверям командного пункта. И вот тут произошло непредвиденное. Перед председателем Госкомиссии неожиданно возник руководитель оперативной группы Центра полковник Амос Александрович Большой, и вместо доклада о подготовке сеанса связи и приглашения занять места на командном пункте, нисколько не смущаясь, он произнес:

- Товарищ председатель Государственной комиссии, разрешите пригласить вас и всех членов комиссии в соседнюю комнату ...

- Это почему же в соседнюю? А вы сами-то, где будете? - Возмутился Мрыкин.

- Не беспокойтесь, товарищ генерал, все, что будет происходить вы будете знать одновременно с нами.

- Вы, значит, будете в другом месте? - Взгляд и интонация генерала не предвещали ничего хорошего.

Но Амос Александрович, делая вид, что не замечает надвигающейся грозы, спокойно повернулся к дежурившему у входа на командный пункт сержанту и тихо, чеканя каждое слово, произнес:

- На командный пункт пускать только с красной повязкой. Ясно?

Председатель, пожевав губами и еще более строго посмотрев на сержанта у дверей, решил, видимо, что проявлять сейчас генеральскую власть не время и не место, повернувшись к Келдышу произнес:

- Ну что же, зайдем в ту комнату на минутку. Время еще есть. - И открыл соседнюю дверь. Вошедшие вслед за ним были немало удивлены. Комната в оборудовании ничем не отличалась от командного пункта. День назад этого ничего не было. Те же приборы, регистраторы, индикаторы. Посреди комнаты большой полированный стол. На нем аккуратно сложенные стопкой листы чистой бумаги, простые и цветные карандаши, линейки, резинки.

У стола мягкие удобные кресла. На отдельных столиках около окон несколько аппаратов громкоговорящей связи.

Пропустив вошедших, Амос Александрович, стараясь не замечать все еще грозно насупленных бровей председателя, очень миролюбиво, ласково обращаясь ко всем вошедшим и явно ища сочувствия, произнес:

- Дорогие товарищи! Мы обращаемся к вам с большой просьбой: членам комиссии остаться в этой комнате на все время сеанса связи. Вы помните, прошлый раз, при посадке «ВЕНЕРЫ-4» было столько начальства, что оперативной группе было очень трудно работать. Кроме того, присутствие высокого начальства сковывает управленцев. Лучше, когда обстановка просто рабочая. Особенно в такой важный момент, как посадка.

Произнеся скороговоркой эту длинную фразу, он переводил глава то на Бабакина, то на Келдыша, видимо рассчитывая на их согласие и поддержку.

Предложение, казалось бы, не содержало в себе чего-то особенного, но, тем не менее, суть его была непроста. Всегда члены Государственной комиссии и, уж конечно, председатель в подобные кульминационные моменты, к которым готовились столько месяцев, находились там, где выдавались команды на борт станций, где анализировалась поступающая информация, и принимались решения.

Мрыкин все это время нервно постукивал рукой по полированной крышке стола и не успел еще открыть и рта, чтобы выразить протест, как Бабакин спокойненько произнес:

- Конечно, мы разместимся здесь. Смотрите, как тут здорово! Мы здесь все и обсудим и увидим и услышим, и мешать никому не будем. Кстати, у нас остался один вопрос. Помните, Мстислав Всеволодович? Пока суд да дело, время еще есть, вот и поговорим, как вы считаете?

- Я согласен, - кивнул Келдыш.

- Ну, тогда, Мстислав Всеволодович, вы садитесь вот сюда, я сяду здесь, а Александр Григорьевич вот сюда. Это, по всей вероятности, председательское кресло!

И Бабакин первым сел за стол. Мрыкину ничего другого не оставалось, как занять «председательское» кресло и произнести:

- Ну-с, с чего же мы начнем?

И тут же, словно ждал этого вопроса, белый, чем-то не похожий на обыкновенные, телефонный аппарат, стоявший на отдельном столике, резко позвонил несколько раз сдвоенными звонками. Мрыкин подошел к телефону, взял трубку. По произнесенным им первым фразам можно было понять, что звонок из Москвы.

И московское большое начальство не спало в то утро. Зная по опыту, что подобные разговоры быстро не кончаются, и, очевидно, поняв, что это только первая телефонная «ласточка», и что поговорить об «оставшемся вопросе» все равно не удастся, Бабакин, посмотрев на еще нескольких товарищей, подошедших к Мрыкину и выражавших, правда, молча, все признаки нетерпения и желания тоже «доложить», чуть усмехнувшись и вполголоса буркнув: «Кесарю - кесарево» - вышел в коридор.

Неподалеку, в этом же коридоре, была комната телеметристов. Открыв дверь, он увидел улыбающуюся Мирочку Прядченко.

- Здрасьте-здрасьте! Что это вы такая веселая с утра?

- Здравствуйте, Георгий Николаевич, поздравляю вас с праздником ...

- Спасибо. А с каким?

- А у меня сегодня день рож-де-ни-я! - с расстановкой произнесла Мира.

- Да ну? Вот это да! Это ты придумала или в самом деле?

- Правда, Георгий Николаевич! И знаете, что еще выходит по моему гороскопу? Ей богу не вру. Моя покровительница - Венера. Вот так. И она моя самая первая любовь. Вы знаете, моей первой космической работой была «ВЕНЕРА-1», еще при Королеве. С нее все у меня и пошло.

- Ну, Мирочка, дорогая, значит не меня, а тебя поздравлять. Но знаешь, ведь у нас многое наоборот ...

- Как это так?

- А так. Ты меня с праздником поздравила? Значит и подарок за тобой. - И Бабакин кивнул головой на стоящий у окна телеметрический регистратор.

- Я очень постараюсь, была бы только приличная информация.

- Гляди, глади. А мы потом в долгу не останемся. Ну, как, все в порядке? - Бабакин оглядел комнату, уставленную приборными стойками.

- Все в порядке, ждем сеанса.

- Ну, хорошо, ждите. Я к вам еще приду.

Главный вышел от телеметристов, и тут же в коридоре, буквально нос к носу, столкнулся с Амосом Александровичем Большим.

- Ну, ловко ты брат придумал с госкомиссией ...

В ответ тот только молча улыбнулся, пожал плечами, наклонился к Бабакину и вполголоса ему на ухо:

- Я вам повязочку, красную. Вот держите.

- Это хорошо. Порядок. Я ее пока в карман положу, дразнить не буду. Так? - И он заговорщески подмигнул. - Сколько еще времени до начала сеанса?

- Шесть минут. Ну, как там наш председатель, не свирепствует?

- Да вроде пока ничего. В Москву докладывал. Занят. Очень. Знаешь ведь, самое главное в нашем деле - вовремя доложить...

Показав из кармана кусочек красной повязки, Главный на минуту заглянул на командный пункт и тут же вернулся в комнату Госкомиссии.

- Ну, как обстановка, Георгий Николаевич?- Поднял глаза на него Келдыш.

- Все в норме. Все службы готовы к сеансу. Сейчас начнем.

- А можно ли узнать, каковы сейчас исходные данные для сеанса связи? - спросил кто-то из членов комиссии.

Бабакин достал из кармана маленькую записную книжечку. Но Келдыш, поняв, что собирается делать Главный, прервал его:

- Ну, зачем же вам самому? Есть же здесь техническое руководство. Позовите кого-нибудь.

Словно по мановению волшебной палочки, в этот момент открылась дверь, и вошел Бронтман.

- Александр Григорьевич, разрешите доложить…

- «Разрешите, разрешите», что значит «разрешите»? Вы обязаны нам докладывать. Посадили здесь и никого рядом нет. Будьте добры, держать нас в курсе дел. Что вы хотели доложить? - грозно проговорил генерал.

- Я хотел доложить, что сейчас начнется сеанс связи номер 72. Расстояние от Земли до станции 67 миллионов 300 тысяч километров. Время распространения радиоволн - 3 минуты 44 секунды ...

- Простите, это в одну сторону? - спросил кто-то.

Да, в одну. Сеанс начнется от команды бортового программного устройства, автоматически. Здесь мы должны получить сигнал от станции в 7 часов,

7 минут, 7 секунд.

При этих словах Бронтмана все невольно посмотрели на часы.

7 часов, 5 минут. Ну что же, радиоволны уже должны были мчаться к Земле, отмеривая по 300 тысяч километров в каждую секунду. Еще две минуты им лететь и тогда ...

При подлете к планете, за два часа до входа в ее атмосферу со станциями «ВЕНЕРА-5» и «ВЕНЕРА-6» были проведены последние припланетные сеансы радиосвязи, а перед входом в атмосферу на расстоянии 37 тысяч и 25 тысяч километров от поверхности были отделены спускаемые аппараты. Со скоростью более 11 километров в секунду они вошли в атмосферу планеты.

Это произошло в 9 часов 01 минуту 16 мая и в 9 часов 05 минут 17 мая 1959 года.

На участке аэродинамического торможения при воздействии перегрузок, достигавших 450 единиц, скорость снижения за короткое время уменьшилась примерно до 200 метров в секунду. После этого автоматически были введены парашютные системы, включились радиопередатчики и к Земле полетели столь жданные сигналы. Более пятидесяти минут продолжалась передача научной информации.

Измерение давления и температуры атмосферы проводились каждые 40-50 секунд и постепенно вырисовывалось, что представляет собой атмосфера Венеры.

При изменении давления от 0,5 до 27 атмосфер, температура возросла от 25 до 320 градусов Цельсия! Больших «издевательств» спускаемые аппараты «ВЕНЕРЫ-5» и «ВЕНЕРЫ-6» не выдержали. Прием сигналов прекратился.

Двум нашим «ВЕНЕРАМ» в тот раз дойти «живыми» до поверхности не удалось.

Тайны утренней звезды оставались нераскрытыми.

«…Поворот по вертикали в норме…двигатель вышел на прецизионный режим… Есть касание!!!».

Есть касание! И... разрядка всего многомесячного напряжения - аплодисменты ... аплодисменты ... Кому? Станции? «Путанице в квадрате?» Самим себе?

Это было 20 сентября 1970 года в 8 часов 18 минут.

«Путаница в квадрате…» Так что же это было такое? То были станции, созданные для решения важной научно-технической задачи космонавтики - забора образцов грунта с небесного тела Солнечной системы и доставки их на Землю.

Как уже говорилось, станция типа «Е8-5» состояла из посадочной ступени - блока «КТ», на котором устанавливался торообразный приборный контейнер со служебными системами, на нем же крепился манипулятор с грунтозаборным устройством и космическая ракета «ЛУНА-ЗЕМЛЯ» с возвращаемым аппаратом.

Вес всего этого сооружения при посадке на Луну составлял 1800 килограммов.

Кратко о блоке «КТ» речь уже была, следует только добавить, что этой части станции предстояло выполнение ранее не свойственной функции - служить на Луне «минибайконуром» -стартовым устройством для ракеты «ЛУНА-ЗЕМЛЯ». А вот собственно об этой ракете несколько слов сказать необходимо.

Это самостоятельный ракетный блок массой около 500 килограммов, с жидкостным реактивным двигателем, тремя сферическими баками с компонентами топлива. На баке с горючим крепился цилиндрический приборный отсек, в котором счетно-решающие и гироскопические приборы системы управления, передающие, приемные, дешифрирующие и программно-временные приборы бортового радиокомплекса, химические аккумуляторные батареи и преобразователи тока, электрические приборы бортовой автоматики.

В верхней части приборного отсека металлическими стяжными лентами со специальным замком крепился полуметровый шар - возвращаемый аппарат.

Внутри его металлический корпус был разделен на три изолированных отсека. В одном из них размещались радиопеленгационные передатчики, обеспечивающие обнаружение и спускающегося на парашюте аппарата и

рхности Земли, химические аккумуляторные батареи, элементы автоматики и бортовое программное устройство, управляющее вводом парашютной системы.

Во втором отсеке размещался сам парашют, четыре упругих антенны пеленгационных передатчиков, два наполняемых газом эластичных баллона, обеспечивающих необходимое положение аппарата на поверхности Земли после посадки.

Третий отсек - цилиндрический контейнер для образцов грунта, взятого на поверхности Луны, имевший приемное отверстие, герметично закрывающееся специальной крышкой по радиокоманде с Земли.

Масса возвращаемого аппарата - около 35 килограммов.

Грунтозаборное устройство, установленное на приборном торовом отсеке блока «КТ», это собственно буровой станок с системой электрических приводов и буровым снарядом; штанга, на которой крепился буровой станок; приводы, перемещающие штангу в вертикальной и горизонтальной плоскостях.

Конструкцию бурового снаряда и большой объем испытаний разработали и провели энтузиасты не только наши. Скажем прямо - та тематика совсем не свойственная создателем космических аппаратов, но… энтузиазм вещь великая!

Штанга, крепящая буровой снаряд и система электромеханических приводов со всеми элементами автоматики была создана нашими конструкторами.

Из самых общих характеристик следует п

, что для доставки н

танций «Е8-5» применялась ракета-носитель УР-500 К, в четырехступенчатом вари

локом «ДМ» в качестве четвертой ступени.

Масса станции при отделении от ракеты-носителя - 5700 килограммов.

После изготовления, сборки и большого этапа заводских испытаний у нас и в смежных организациях, первая станция «Е8-5» была направлена на космодром.

Но, к сожалению, 14 июня 1969 года ее полет к Луне закончился неудачей из-за отказа системы управления блока «ДМ».

Срочно пришлось готовить следующую станцию. Ее пуск был проведен 13 июля 1969 года. Станция была выведена на траекторию полета к Луне.

Надеясь на благополучную посадку на поверхность, взятие образцов лунного грунта и доставку их на Землю, в средства массовой информации были переданы сведения о полете к Луне очередной космической автоматической станции «ЛУНА-15»

* * *

Зайди-ка срочненько ко мне! - Голос Георгия Николаевича в трубке телефона оторвал меня от чтения в который уже раз программы наземных испытаний очередных лунных станций.

Садись и внимательно слушай. Блокнот взял? Или так запомнишь? У нас кто «лунный

директор»? Ты? Так вот, дело такое… Высокое руководство, о-очень высокое, решило по

поводу пуска «ЛУНЫ-15», вернее к моменту возвращения нашего шарика с лунным грунтом на Землю, подготовить торжественные мероприятия…

- Торжественные? Это как же…митинги, демонстрации, оркестры, всенародную встречу, что ли, как Гагарина встречали? - удивился я.

- Да, почти угадал. Все-на-род-ную встречу! «Там»,- он показал пальцем вверх, считают, что наш шарик с грунтом доставят во Внуково на самолете, а оттуда его на бронетранспортере в цветах и знаменах провезут по Москве. По Киевскому шоссе и улицам люди будут всю эту кавалькаду приветствовать…

- Ну, а дальше что? На мавзолей? И мы рядом с вождями?

- Ты кончай шутки шутить. Его привезут в институт Вернадского, академику Виноградову, там, на Воробьевке. У главного входа будет митинг - передача Академии наук образцов лунного грунта впервые доставленного на Землю!

- У входа? Да я там позавчера был, тот вход такой обшарпанный, стыдобище…

Это не твоя печаль. Его приведут в порядок, мрамор будет!

Ну, ладно. Митинг так митинг, а дальше что?

- Дальше? Дальше ты думай… - Главный вынул пачку сигарет, чиркнул подаренной французской зажигалкой, затянулся.- Я думаю, дальше мы должны шарик забрать, естественно после того, как его снимут с бронетранспортера и речи кончатся, а ораторов-то, я думаю, будет не мало, и на нашем РАФ-ике, через запасные ворота быстренько на завод. Ну а что здесь делать - соображай. Ясна задачка?

Ясна-то, ясна. Вот только сейчас-то мне что делать?

- Сейчас? Сейчас садись, бери блокнот и пиши подробнейшую программу всей этой чертов… ну, этого мероприятия… Велено сегодня к 18 00 доставить наши предложения вверх!

«ЛУНА-15» благополучно летела к Луне. 17 июля ее вывели на орбиту спутника Луны, провели необходимые коррекции орбиты и после 52 витков, 21 июля готовили станцию к посадке в лунном Море Кризисов… В те же сутки должен был быть проведен забор грунта, старт ракеты «ЛУНА-ЗЕМЛЯ» и через трое суток то самое мероприятие, прядок которого готовил я…в блокноте.

Но… 16 июля в США стартовал «АПОЛЛОН-11» с астронавтами Армстронгом, Олдрином и Коллинзом. 20 июля он благополучно прилунился в Море Спокойствия. Армстронг и Олдрин вышли на поверхность Луны, собрали 25 килограммов образцов лунного грунта.

21 июля «АПОЛЛОН-11» стартовал к Земле и через три дня Америка торжественно встречала своих героических астронавтов.

Да… «АПОЛЛОН-11» стартовал 16-го числа и прилунился в Море Спокойствия, а наша «ЛУНА-15… Стартовала 13 числа. 13-го! И прилуниться должна была в Море Кризисов!!!

Но, выражаясь по авиационному, при «заходе на посадку» станция задела за одну из так некстати подвернувшуюся возвышенность на берегу того самого Моря Кризисов. Вот и не верьте приметам… 13 число… Море Кризисов…

Зря я потратил полдня и исписал десяток листов секретного блокнота, зря… Подвела нас «ЛУНА-15», да и не только она одна.

Следующий старт 23 сентября 1969 года. Но на орбите спутника Земли, отказ двигательной установки опять блока «ДМ» сорвал полет к Луне. Станцию отделили от блока и поименова

осом-300». Пр

алось все же проверить кое-что из «нашей области»: произвели отделение и нештатный спуск возвращаемого аппарата в акватории Тихого океана.

Очередные запуски, произведенные 22 октября 1969 года и 6 февраля 1970 года, также оказались аварийными из-за потери стабилизации опять блока «ДМ» и отказа второй ступени «ПРОТОНА». Появился еще один «Космос»…

Впрочем, институту геохимии, где директорствовал Александр Павлович Виноградов, все-таки повезло: главный подъезд отремонтировали. Но не это для геохимиков было главным, им удалось организовать и оснастить уникальную лабораторию для исследований ожидаемого лунного грунта и, прежде всего, специальной герметизированной камерой, в которой должны были впервые человеческие глаза увидеть кусочек Луны…

Впервые увидели, но не там, а в Америке глазами Нейла Армстронга, командира «АПОЛЛОНА-11».Мне в течение всех тех нервотрепных месяцев и дней участвовать в управлении работой станций в полете не пришлось. Мучался в КИС-е, сутками не выходя из завода, готовя очередные станции к отправке на космодром. Там же… да что там? Не трудно представить, сколько нервов, сколько здоровья взяли те месяцы, прежде всего у Георгия Николаевича, его зама Димы Полуянова, сменившего его Игоря Николаевича Селивохина, испытателей на космодроме, группы управления в Симферополе. Тяжелыми были те дни, ох какими тяжелыми!

Наконец, после полугодовой паузы, 12 сентября 1970 года долгожданный пуск.

«ЛУНА-16»! Полет шел нормально. При подлете к Луне 17 сентября станция была переведена на окололунную орбиту.

В тот день я был в ЦУПе -Центре управления полетами в Подлипках. Туда, как всегда, шла трансляция всех команд и результатов их исполнения. В записной книжечке остались такие строки:

- Внимание! Объект ориентирован на Солнце и Землю… Автомат стабилизации включен!

На секундомере скачка оранжевых секунд. Станция все ближе и ближе к Луне. Ей, наверное, очень хотелось стать ее спутником, закружиться вокруг нее, пока, вроде бы

торожного знакомства.

- Есть прецизионный режим системы астроориентации…есть стабилизация на гироскопах…

Секунды… секунды… Сейчас радиосвязь должна прекратиться, станция скроется за горизонт Луны. И только там, за горизонтом на 4 минуты должен включиться тормозной двигатель, уменьшить скорость полета станции, дать возможность силам притяжения Луны сделать станцию своим спутником.

А нам? Здесь в зале ЦУПА? Нам только одно - ждать появления радиосигналов, как только станция, обогнув Луну, вынырнет из-за нее.

А включался ли двигатель там, за Луной? Моменты выхода станции из-за Луны по расчетам известны. Если он включался, это одно время, если нет - другое. Разница минут шесть.

Сидим, затаив дыхание. Секунды… секунды… На экранах индикаторов радиосигнала нет только бьется шорох помех. Секунды… Секунды… Секунды…

И вот одновременно с появлением растущего, пульсирующего горбика на экране - доклад оператора:

- Есть сигнал… Идет телеметрия… Двигатель работал! Все системы станции работают нормально! Есть спутник Луны!

А ему летать вокруг Луны еще четверо суток, постепенно подправлять свою орбиту, готовиться к посадке…

20 сентября 1970 года сход станции с орбиты спутника Луны и прилунение происходили в два этапа: система ориентации опять сориентировала станцию по Солнцу и Земле, зафиксировав это положение гироскопами. А им командовать системой стабилизации до начала спуска на поверхность. И опять минуты тревоги - станция должна уйти за Луну на целых 45 минут! И опять скачка секунд на секундомере… Да и после выхода из-за Луны ждать еще 10 минут и только тогда должен включиться двигатель и начнется сход с орбиты.

На высоте 600 метров от поверхности началось прецизионное торможение - режим тяги двигателя зависел от сигналов радиовысотомера и доплеровского измерителя скорости. На высоте 20 метров выключился основной двигатель, включился режим малой тяги, и на высоте 2 метра и этот двигатель выключился,

и… ЕСТЬ КАСАНИЕ!!! ЕСТЬ ПОСАДКА В МОРЕ ИЗОБИЛИЯ!!!

А потом? Потом «ЛУНА-16», переведя дух, «послала на Землю доклад»:

«Все в порядке... сижу... самочувствие нормальное... готова к выполнению программы» …

А в Море Изобилия, у северных берегов которого села станция, стоградусноморозная ночь. И только высоко в лунном небе Земля. Голубая, чудная Земля людей.

Примчавшаяся с Земли, радиокоманда заставила открыть замок, закреплявший на перелете штангу грунтозаборного устройства, и заурчавший электропривод медленно отвел штангу, остановил ее в вертикальном положении и развернул на 180 градусов.

Следующая команда - штанга с закрепленной на ее конце электрической «дрелью», освободившись от закрывавшей ее крышки, медленно опустилась на поверхность.

Коснувшись поверхности, «дрель» включилась, и ее сверло - полая трубка с прочнейшими зубчиками на торце, способная сверлить самые крепкие породы, в течение 7 минут ввинчивалась в поверхность на глубину около 350 миллиметров, «фаршируясь» дробленым грунтом, потом обратно, унося внутри себя сотню граммов Луны.

Новая команда. Штанга оторвалась от поверхности и медленно, очень медленно поднялась вверх, дойдя до вертикали, повернулась, легонько подвинулась к боку шара, того, который «венчал металлическую пирамиду».

В том месте, куда подошел поднятый штангой цилиндр с «дрелью», сверло которой теперь стало драгоценнее в тысячи раз за счет тех ста граммов, в поверхности шара открытое круглое окошко. Оно и должно было принять лунную драгоценность.

Мгновенье ... команда с Земли, и «сверло» спряталось в окошко. Пустой цилиндр штанга опустила на поверхность. Еще одна команда и окошко в шарике захлопнулось. И окончательно! Специальный замок не даст его открыть ни «лунатикам», если бы они были, ни особо любопытным на Земле.

После взятия грунта 21 сентября 1970 года в 10 часов 43 минуты ракета «ЛУНА-ЗЕМЛЯ» с возвращаемым аппаратом, стартовала с посадочной ступени, доставившей ее на окраину Моря Изобилия, мелькнула в лунной ночи огненным факелом двигателя и со скоростью 2708 метров в секунду устремилась к финишу своего автоматического, без коррекции перелетной траектории, доселе небывалого путешествия.

При подлете к Земле 24 сентября, в 4 часа 50 минут шарик был отделен от ракеты и в 8 часов 10 минут вошел в атмосферу Земли при скорости чуть выше 11 км/сек. Перегрузка при этом в 350 раз превышала нормальную земную, а температура у теплозащищенной поверхности достигала 10 тысяч градусов по Цельсию.

В 14 километрах от земной поверхности, отбросив защитную крышку, шарик выпустил парашют, и в 8 часов 26 минут в том самом районе, который и был запланирован, близ города Джезказгана, коснулся земной поверхности.

Это была победа. Победа большая, но не легкая. Только шестая попытка решить такую задачу принесла успех. Только шестая...

В космосе, как и на фронте, легких побед не было и не будет...

«Спецгруз» военным самолетом был доставлен на аэродром в Чкаловской, а оттуда…

Да, тот «спецгруз» всенародная встреча уже не ожидала. Так что ее программа, на написание которой я чуть не год тому назад затратил полдня, не пригодилась.

Впрочем, не совсем уж не пригодилась. Вторую часть программы реализовали. Шарик, тщательно упакованный в специальный ящик, поздней ночью был привезен на завод, без оркестра, митинга и торжественных речей в присутствии успевшего приехать к нам высокого руководства, был передан в механический цех.

Тому цеху суждено было стать хирургическим отделением, операционной клиникой. На фрезерном станке один из лучших фрезеровщиков прорезал боковую стенку шара и вместе с незатронутой герметичной ампулой, внутри которой должно было быть ТО САМОЕ! Ампула тут же была подхвачена нетерпеливыми руками самого нетерпеливого - конечно же Георгия Николаевича. Он приложил ее к уху и, покачивая ее, силился услышать, перекатывается хоть что-то там внутри. Что-то там шуршало!

Тут же получить возможность «прикоснуться к Луне», потянулись руки и Председателя Госкомиссии по эти пускам, первого заместителя министра Георгия Александровича Тюлина, и наших начальников. Но…

С воем сирен и мигающим светом фар из ворот второй проходной с территории завода выскочили два мотоциклиста и в сопровождении их министрерская «волга» со «спецгрузом» и самым высоким руководством. Со всей возможной скоростью эта машина и вслед за ней еще две, или три, уже с нами, промчавшись по спящим Химкам, вылетели на Ленинградское шоссе и в Москву.

В институт геохимии, тоже без митинга и всенародной встречи, сотрудники спецлаборатории конечно же не спали, подготовив все свое хозяйство к приемке долгожданной лунной посылки.

Тревожные минуты, часы, пока внутри специальной герметизированной камере с помощью особого приспособления ампула была вскрыта, из нее было извлечено трубчатое сверло и из него… из него не толстой струйкой на специальный лоточки было высыпано все то, чего так долго ждали.

Протолкнуться к иллюминатору камеры и заглянуть внутрь, увидеть первый раз в жизни кусочки Луны… Боже мой! Можно ли описать те волнения, те чувства, которые переполняли, уверен, не только меня.

Грунт, кусочки грунта Луны есть! Есть! Не трудно представить радость академика Александра Павловича Виноградова, его коллег, сколько лет мечтавших о том, чему свидетелями и участниками они становились в ту ночь.

Весы бесстрастно показали: масса привезенного грунта - 105 граммов!

105… много, или мало? Да в количестве ли дело? Мы сделали все, что смогли в тот, очень не простой, трудный 1970-й год.

Из перехваченных фраз ... Бабакин:

- Во время полета мы, конечно, волновались - впервые же.

Когда станция села и началось бурение, мы замерли. И вдруг доклад телеметристов: «В приборном отсеке быстро падает температура!» Но потом успокоились, охлаждение прекратилось ...

- А старт с Луны? Когда ракета стартовала, на командном пункте большие, взрослые, серьезные дяди целовались, обнимались, смеялись как дети ... Ведь это был первый автоматический старт с Луны ...

- А вот от момента входа в атмосферу и до доклада поисковиков - это томительные секунды. Всем командует автоматика, ни во что не вмешаешься, в это время чувствуешь себя беспомощным ребенком, и, конечно, очень волнуешься ...

- А когда возвращавшийся с Луны шарик подходил к Земле? Не дай бог попадет в лес, в болото, в горы, в ущелье - ищи его там. Но как было радостно, когда наши добрые друзья-поисковики тут же после раскрытия парашюта запеленговали шарик и следили за ним до посадки, и тут же вертолеты сели рядом. Вот это точность!

- Что же вы думаете, у нас и трудностей нет? А обеспечить работу механизмов лунной ночью? Это минус 150 по Цельсию… Но думаем о второй станции и о третьей, а если им днем на Луне работать? А днем там плюс 120! А механизмы те же. Да еще и глубокий вакуум. Вот так-то…

Не случайно Георгий Николаевич говорил: «Мы думаем о второй станции и о третьей, а если им днем на Луне работать? А днем там плюс 120… а механизмы те же…» Думали. Об этом разговор у Главного заходил уже не раз.

* * *

Первый старт «Протона» - ракеты-носителя УР-500 К с нашей новой лунной чтанцией с луноходом на борту, как уже упоминалось, состоялся еще 19 февраля 1969 года. Я не был ни на полигоне, ни в Центре дальней космической связи в Симферополе, продолжал мучаться в КИС-е с очередными «пациентами», поэтому кусочек симферопольских воспоминаний о том дне нашего управленца Виктора Сморкалова воспроизведу по его строчкам из книги «Г.Н.Бабакин. Жизнь и деятельность».

«…По традиции группа управления должна находиться на своих местах по двухчасовой готовности. Расстояние от гостиницы до зала управления составляло не более полукилометра, однако, дались они нам с неимоверным трудом. С погодой творилось что-то невообразимое. Встречный ветер буквально валил с ног, плотной цепью, взявшись за руки, да нет, скорее схватившись под руки, мы двинулись к так называемому подгорному зданию -нашей управленческой Мекке и в заданное время были в зале управления. Ветер ставил и техническую проблему - вывод наземных антенн на программу допускается при скорости ветра не превышающей двадцати метров в секунду. К общим предстартовым заботам прибавилась еще и проблема с наземными антеннами. Казалось, будто бы сама природа была против этого запуска. По одночасовой готовности получены доклады со всех наземных и корабельных средств приема информации - все было готово к пуску. На носителе и космическом аппарате заканчивались предстартовые операции. По пятиминутной готовности в зале воцарилась мертвая тишина - все замерли в напряженном ожидании.

И вот старт! 10 секунд - полет нормальный, двигатели вышли на расчетный режим. 20 секунд - ТРВ норма… 30, 40, 50 секунд - полет нормальный.

На шестидесятой секунде доклад не последовал, полное молчание на циркуляре. Как выяснилось в последующем, на пятьдесят второй секунде произошло разрушение головного обтекателя и объ

ратил существование».

В течение всего 1969 года мы больше на дорогу к Луне не выходили.

На производстве и в КИСе готовили новые станции.

К луноходным проблемам мы смогли вернуться только во второй половине 1970 года, а первая половина этого несчастного года продолжала мучить нас авариями. В феврале, как уже упоминалось, опять из-за носителя к Луне не пошла станция «Е8-5», в августе ракета не вывел в полет к Венере вторую станцию «В-70», «сделав» из нее спутник Земли «Космос-359».

Те дни запомнились мне еще и потому, что определили на несколько лет мою тематическую нагрузку. В тот год, Решением ВПК - Военно-промышленной Комиссии, было рекомендовано головным ракетно-космическим фирмам ввести у себя порядок назначения главных конструкторов по отдельным направлениям разрабатываемых тем. Номенклатура тем ширилась и, высказывались опасения, что одно лицо - генеральный или главный конструктор фирмы будет не в состоянии квалифицированно и глубоко знать все нюансы создаваемой техники.

Георгий Николаевич еще где-то в середине 1970 года своим «указом» назначил меня таким главным конструктором по «Дальнему космосу», к которому относились все работы по «ВЕНЕРАМ» и «МАРСАМ». Перед этим я уже почти год был техническим руководителем испытаний в КИС-е лунных станций и «ВЕНЕ

При пуске «ВЕНЕРЫ-7», или по нашему - «В-70», Георгий Николаевич решил назначить меня еще и техническим руководителем оперативной группы управления ее полетом.

После старта оперативная группа собралась на командно

в/ч 32-103 в Хамо

На одном из сеансов связи я по «кремлевке» докладывал Бабакину о ходе получения информации от станции. Он выслушал, и вдруг неожиданно задал вопрос:

- Ты сидишь, или стоишь?

- Стою. Как же я могу сидеть, разговаривая с начальством?

- Сядь. Здесь вот, рядом со мной Сергей Сергеевич. (Крюков, первый зам)

Мы хотим сделать тебе одно предложение - пересесть на Луну, а «ВЕНЕРЫ» и «МАРСЫ» передать Володе Перминову. Он парень толковый, но пока ты на «дальнем космосе» он из под тебя не вылезет. А ему пора бы уже. Хватит в ведущих конструкторах ходить, пусть моим замом станет. Так как?

Вот тебе здрасьте! А подумать можно?

- А что тебе думать, ты на Луне давно «женат», в КИСе целый год с ней целовался, она тебе не чужая.

А что… я согласен. - Через минуту промолвил я. Так и было решено.

* * *

Пуск станции «Е-8» с луноходом готовился на полигоне в начале ноября 1970 года. Георгий

Николаевич, конечно, был там. Мне же опять досталось «командовать» дальнейшими «ЛУНАМИ» на фирме.

Чудом сохранилось письмо главного конструктора ходовой части лунохода - Александра Леоновича Кемурджиана Георгию Николаевичу. Два десятка лет пролежало оно в папке одного конструктора. Мне кажется, что и без комментариев станет совершенно ясно, как надо любить свое дело, свою профессию - вдумайтесь в эти строчки.

«Уважаемый Георгий Николаевич!

Нахожусь в Москве, в Центральном институте травматологии и ортопедии (ЦИТО). Не могу встретиться с Вами, а в то же время имею для Вас достаточно срочное сообщение. Мы провели исследования материала, который Вы привезли и передали А.П.Виноградову и имеем теперь количественные данные о физико-механических свойствах материала применительно к задаче движения… (А.Л. исходит из результатов исследования образцов лунного грунта, доставленных «Луной-16». о.и.)

Если исходить из того, что привезенный ма

е изменил своей гранулометрической структуры в процессе бурения и доставки, то характеристики его оказались гораздо хуже того, что было известно ранее.

Не останавливаясь на подробностях, скажу только, что это означает резкое ухудшение проходимости по сцеплению колес с грунтом. Полученные результаты в какой-то мере сенсационны. Конечно, они должны быть проверены на следующих образцах, которые будут доставлены (на существующих образцах эксперименты проведены многократно). О полученных результатах исследований информирован академик А.Ю.Ишлинский.

Полученные данные, конечно, надо рассматривать осторожно. Надо учитывать, что, во-первых, в естественном залегании материал может иметь лучшие характеристики и, во-вторых, указанные свойства могут иметь локальный характер в силу неоднородности поверхности участка.

Тем не менее, мне кажется, что полученные результаты должны нас насторожить и, в связи с этим, повлиять на последовательность работы с изделием «8»…» (Далее в письме следовали конкретные советы о порядке управления движением лунохода.) …Пишу столь подробно, так как не знаю, позволит ли мне здоровье принять участие в работе. Хоть и сомнительно, но может быть, сумею прибыть в Симферополь. Если не удастся, вместо меня будет Сологуб П.С.. В этом случае постараюсь быть на КВЦ к моменту начала движения.

Желаю Вам успеха.»

Кемурджиан. 8 ноября 1970 г.»

« В ПОЛЕТЕ АВТОМАТИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ «ЛУНА-17»

«В соответствии с программой исследования космического пространства 10 ноября 1970 года в 17 часов 44 минуты по московскому времени в Советском Союзе произведен запуск автоматической станции «Луна-17».

Цель полета - отработка новых бортовых систем станции и дальнейшее

проведение научных исследований Луны и окололунного пространства.

Автоматическая станция «Луна-17» стартовала к Луне с орбиты

искусственного спутника Земли и вышла на траекторию близкую к

расчетной…»

Далее в тексте пока никакого сообщения о луноходе на борту станции не было.

«…В ходе полета по трассе Земля -Луна со станцией было проведено 36 сеансов радиосвязи, в которых выполнялись измерения параметров траектории движения, и проверялась работа бортовых систем.

С целью обеспечения выхода станции в заданный район окололунного пространства были проведены коррекции траектории ее движения»…

(Из сообщения ТАСС)

Кстати, через несколько дней в прессе мелькнула информация, что во время полета «ЛУНЫ-17» астрономам впервые удалось проследить за выполнением станцией маневра коррекции траектории. Приборы зафиксировали быстрое увеличение яркости свечения станции примерно в сто раз за счет истечения газов из работающего корректирующего двигателя.

79 секунд расползалось зафиксированное аппаратурой облачко, достигшее диаметра в несколько километров. Ст

ла в это время на расстоянии свыше 200 000 километров от Земли.

«...17 ноября 1970 года в 6 часов 47 минут... «ЛУНА-17» совершила мягкую посадку на поверхность Луны в районе Моря Дождей. На посадочной ступени установлен лунный самоходный аппарат «ЛУНОХОД-1». Впервые в истории космонавтики на луну доставлен и приступил к научным исследованиям автоматический самоходный аппарат, управляемый с Земли».

«...В 9 часов 28 минут... по специальному трапу сошел автоматический аппарат «ЛУНОХОД-1»... «ЛУНОХОД-1» удалился от посадочной ступени на расстояние 20 метров…».

«..18 ноября... выполнен разворот лунохода с целью выхода его на маршрут дальнейшего движения... самоходный аппарат прошел расстояние 96 метров...».

«...20 ноября... самоходный аппарат преодолел путь длиной 82 метра...».

«...К утру 21 ноября 1970 года... «ЛУНОХОД-1» находится на Луне 100 часов... С целью выбора места стоянки аппарата во время лунной ночи, которая наступит 24 ноября и продлится четырнадцать с половиной суток, проводилось... маневрирование лунохода с передачей панорам Луны…».

В момент посадки станции в Симферополе, на пункте управления были Георгий Николаевич, начальник лаборатории систем управления Владимир Пантелеев, руководитель оперативной группы от вч 32-103 Амос Александрович Большой, его зам Алексей Петрович Романов, наши управленцы Феликс Бабич, Роберт Мэнн, Вера Коровкина, геофизик Борис Непоклонов, руководитель группы анализа Александр Кантор.

Первый сеанс связи с луноходом вел экипаж с командиром Николаем Еременко, водителем Габдулхаем Латыповым, бортинженерами Альбертом Кожевниковым и Леонидом Масензовым, штурманами Константином Давидовским и Викентием Сомалем и оператором антенны Николаем Козлитиным.

Водитель лунохода Вячеслав Довгань по моей просьбе поделился своими воспоминаниями:

«После проверки всех систем лунохода и положения станции на пове

Лу

вы

анды на открытие трапов и отделение лунохода от поса

тупени. Направление схода, а луноход имел возможность спуститься на поверхность передним и задним ходом, было выбрано после тщательного изучения полученных телевизионных и телефотометрических панорам с учетом показаний оптических указателей углового положения. По команде командира экипажа Николая Еременко водитель Габдулхай Латыпов подал ручку на пульте управления от себя на одно деление «Первая- вперед!» и нажал кнопку на ручке. Это был в 9 часов 27 минут 07 секунд.

Через мгновенье услышали голос борт-инженера: «Есть движение!» Прошло секунд двадцать и - торжественный возглас: «Луноход коснулся поверхности Луны!» Прошли около трех метров, «СТОП!». Включали телевизионные камеры, осмотрелись, продвинулись еще метров на двадцать, развернулись, и на экране - первая борозда, первая колея земного аппарата на Луне!

Посмотрев информацию об углах наклона лунохода при движении и телевизионные кадры, поняли, что луноход двигался внутри большого кратера,

ку которого и угораздило опуститься станции. А если бы метра два-три в сторону?..»

Море Дождей - крупнейшее кольцевое море Луны - более тысячи километров в поперечнике. Со всех сторон оно окружено высокими горными системами - лунными Альпами, Карпатами, Апеннинами, Кавказом.

Неподалеку от места посадки «ЛУНЫ-17» Залив Радуги, залитая темной лавой

250-километровая кольцевая структура, почти идеальной круглой формы. Неподалеку от Залива Радуги, по другую сторону гор Юра, Залив Росы, знаменитый п

его прочего тем, что волею писателя-фантаста Артура Кларка - автора повести «Лунная пыль», там был основан фантастический город будущего Порт-Рориса. Там экипаж пылехода «Селена» любовался красивым ярким голубовато-зеленым полушарием Земли, полями, лесами, морями, озерами, излучавшими волшебное сияние...

Прав был Артур Кларк, чтобы оценить свой собственный мир нужно, наверное, увидеть его из космоса... И вот там, близ Залива Росы, куда фантазия Кларка послала исследователей Луны, работал наш «ЛУНОХОД-1». А на другой стороне Моря Дождей, в тысяче километров, тоже памятное место, там 14 сентября 1959 года впервые в мире достигло Луны искусственное тело, созданное землянами. То была станция «ЛУНА-2». Это место теперь и вовеки веков будет носить название «Залив Лунника». Так решили ученые всего мира.

«…Луноход преодолевал кратер. Горизонт на экране телевидения куда-то провалился. «Стоп!» оценили положение на поверхности - крен, дифферент. «2 метра назад!» - «Стоп!» Крен и дифферент увеличивался… «2 метра вперед!» Кре

ился, дифферент тоже. «Стоп!» Движение по оборотам девятого колеса только 0,4 метра. Почему? Очевидно буксовали… Включили телефотометры, получили панорамную картинку. Оказалось, что луноход путался внутри двадцатиметрового кратера, глубиной более двух метров.

Решили развернуться и двигаться задним ходом. «Разворот 20 градусов влево!» - «Стоп!» «Первая - вперед!» - «Стоп!» Еще шаг…еще шаг… Крен уменьшился с 27 градусов до пяти. Дифферент - ноль! Выехали!..»

Это так, маленькая зарисовка с натуры. А сколько таких было кратеров и сколько нервов стоило их преодоление?

Да, и экипаж, и группа управления тратили много энергии: электрической у л

человеческой на Земле, потому, что учились ходить, как учится начинающий жить. Управление движением серьезно осложняло то, что из-за невысокого уровня радиосигнала по телевизионному каналу статичный кадр на экране сменялся раз в 20 секунд! Попробуйте открыть и закрыть глаза раз в 20 секунд сидя за рулем двигающегося автомобиля! Такая картинка, словно медленно перелистываешь страницы альбома, или смотришь сменяющиеся слайды.

И хотя та картинка и была статичной, кадры были похожи один на другой, а смотрели на них как в захватываемом фильме: вот-вот появится что-то невиданное. И впрямь невиданное: любой следующий кадр никто, нигде и никогда еще не видел.

«…На одном из сеансов на экране телевизора заметили камень удивительной правильной геометрической формы. Кирпич, да и только! Остались стоять на этом месте. А в следующем сеансе решили подойти поближе, рассмотреть. А камня нет! Исчез! Наверное, то была «игра» света-тени…»

Много интересной информации давали панорамы телефотометрических камер. Помню, сколько было восторгов, когда в 1966 году станция «ЛУНА-9» сумела передать на Землю три панорамы с одного места, а «ЛУНА-13» - четыре, просто прыгали от радости. А когда стали получать десятки, все считали, что это в порядке вещей, и что радоваться

енно нечему!

Слова «уникальный», «исключительный», «небывалый», достаточно густо украшали речь комментаторов и строки журналистов, когда сообщалось о работе на Луне нашего «первенца инопланетного транспорта».

Такое продолжалось что-то около полугода. Но потом количество статей и репортажей сократилось. Устали журналисты. Надоел лунный вездеход, упорно карабкавшийся по безмолвной лунной пустыне...

А луноход жил, трудился, продолжал удивлять мир инженеров и ученых своим упорством, живучестью, выносливостью. Давно минул срок, предусмотренный программой исследований Моря Дождей. Мы рассчитывали на ее выполнение в три лунных дня и три лунных ночи. Это три земных месяца и не ошиблись. Луноход за это время прошел 1874 метра, побывал во множестве кратеров, преодолел каменистые россыпи, опроверг во втором лунном дне панически-пессимические прогнозы некоторых западных обозревателей, поспешивших высказать свое мнение, что «советский луноход не выберется из каменистого лунного хаоса». А он выбрался.

Нелегко это досталось не только ему, но и экипажу, управлявшему его жизнью и работой. Нервов было израсходовано существенно больше, чем луноходных «моточасов». Трудно представить, легче поверить, что вся нервная энергия была

более чем в три тысячи радиокоманд поданных на борт лунохода и выполненных его приборами и механизмами. Это во втором рабочем дне.

А за три таких дня? Те три, которые были предусмотрены как необходимые для выполнения программы, те, в течение которых все, кто принимал участие в создании лунохода, гарантировали его работоспособность? Сорок два сеанса связи было проведено, было подано и исполнено 8924 радиокоманды, пройденный путь составил 3551 метр, телевизионные камеры передали на Землю десятки высококачественных панорам окружавшей луноход местности. Это не оценка, нет, это лишь статистика.

Ученые получили такое обилие новой информации о Луне, ее природе, физико-механических

х ее поверхности, природе кратеров, химическом составе лунных пород, радиационной обстановке, источниках рентгеновского излучения в галактике, что обработка этой информации, при всех возможностях и желании, во много раз отставала от темпов ее приобретения.

Известный ученый, Владимир Курт писал:

«…Вторая половина ХХ века характерна проникновением во все области спектра электромагнитных излучений, которые прежде были недоступны земной науке. Наибольших успехов вначале достигли радиоастрономы в области длин волн от нескольких миллиметров до тридцати метров. Затем стали бурно развиваться методы регистрации инфракрасного излучения.

Рентгеновское излучение полностью поглощаются на высотах, превышающих сто километров над поверхностью Земли. Поэтому наблюдения в этой области длин волн были невозможны до появления ракет и спутников… Вот поэтому советские астрономы установили рентгеновский телескоп на «ЛУНОХОДЕ-1»

Наблюдения с лунной поверхности позволяют осуществить длительное накопление слабого сигнала от рентгеновских источников.

Намеченная ранее программа научных исследований была полностью выпол

этого, естественно, «не знал» луноход. Он был готов продолжать работу. Пришлось разрабатывать новую программу, наметить новый курс движения, новый порядок работы научных приборов. Прошел четвертый лунный рабочий день, пятый, шестой...

Двухнедельные «дни» чередовались с двухнедельными «ночами» со всеми их лунными «прелестями»: температурой ниже минус150 градусов по Цельсию, а в приборном отсеке для всех приборов сохранялись комнатные условия. Наступало очередное лунное утре и просыпавшийся луноход, послушно подчиняясь радиокомандам, приступал к работе.

После шестого лунного дня нервы у группы управления и экипажа чуть дрогнули. Отработан двойной гарантированный срок. В любой момент любая система «имеет право» отказать. Не все же органы лунохода в привычных комнатных условиях - его ходовая часть, электромеханические приводы солнечной батареи, антенны, часть научных приборов, да и сама солнечная батарея не были столь счастливыми. Они снаружи, и непосредственно ощущали на себе и стоградусную жару лунных дней, и непереносимую их «соседями» внутри корпуса температуру лунных ночей.

Посоветовались, связались с Георгием Николаевичем, и решили несколько изменить программу дальнейшей работы, ограничить передвижение по Луне, и научные исследования районом, в котором был луноход.

Это решение было вызвано и тем, что отказ ходовой части мог застать луноход в таком положении, когда установленный на нем уголковый светоотражатель оказался бы не направленным в сторону Земли. А это лишило бы наших, французских и американских ученых продолжать эксперименты по светолокации Луны - одной из важнейших частей программы.

В прессе появилось интервью руководителя Центра Бюро долгот французской академии Жана Ковалевски собственному корреспонденту «Известий» С. Зыкову:

«…Мы, французские ученые, искренне рады тому… что уже на первом луноходе находится французская аппаратура… Американцы в свое время уже устанавливали отражатели лазерных лучей на Луне. Разница в том, что французские отражатели значительно эффективнее…Это благодаря их конструкции, которая принципиально другая… Вся проблема заключается в том, чтобы телескопы на Земле могли получать обратный сигнал. Это крайне сложно. Обратный сигнал очень слаб. Как-никак, расстояние от Земли до Луны 400 тысяч километров. Пучок лазерных лучей, достигая лунной поверхности, освещает площадь 20 квадратных километров. Отражатель на луноходе ловит и направляет обратно, если так можно сказать, чрезвычайно тонкий луч, который в свою очередь, на обратном пути рассеивается, образую на поверхнос

пучок, покрывающий площадь в 10, а то и больше квадратных километров. А «глаз» телескопа воспринимает совсем малый сигнал… такие наблюдения дающие расстояния между Землей и Луной с точностью до одного метра, обладают исключительной ценностью».

Прошел седьмой лунный день, настал восьмой. Утром, открыв свои телевизионные глаза, луноход передал картинку: ровная-ровная поверхность.

Эх, ехать бы по ней и ехать дальше на север, к маячившим неподалеку округлым лунным горам! Пораздумав, поразмыслив, решили рискнуть еще раз. И луноход пошел дальше, оставляя следы от своих колес на поверхности.

Сто метров, двести, четыреста, шестьсот… местность ровная, несколько сбегающая вниз. То было дно старого большого кратера. Но вот крутизна спуска

езко возрастать - 10...20... градусов, еще круче, еще... Стоп!!! Вытерли пот со лба, перевели дыхание переглянулись. Луноход стоял. Но что это? Стрелка на приборе, показывавшем наклон местности, продолжала двигаться к цифрам «30»! 30 градусов уклон?!! Колеса лунохода схвачены тормозами, а он сползает под откос, наверное, по рыхлому, сыпучему грунту? Что же там такое? Прошло еще несколько секунд, стрелка прибора остановилась. Скольжение кончилось? Но уклон-то 30 градусов, а это предел. Если будет больше, то луноход может опрокинуться. Ведь сила веса, прижимающая его к грунту в шесть раз меньше, чем на Земле. Как двинуться дальше? Вперед? Назад?

Подана команда: «Назад». Секунда... две... три... колеса вращались, но движения нет. В рыхлом грунте буксовали все восемь колес. А наклон? Стрелка на приборе дрогнула и чуть-чуть подвинулась еще дальше. Больше тридцати? Взмокли рубахи и у командира экипажа и у водителя, и у руководителя группы управления. Что? Все? Конец?

- Выдать команду: «Стоп»!

- Есть выдать «Стоп».

- Включить бортовые телефотометры.

Решение правильное, нужно осмотреться подробнее, не только посмотреть вперед, куда направлены бортовые телекамеры, но и вокруг. Это могли сделать на стоящем луноходе только телефотометры, установленные по бортам. Подали необходимые команды.

Из окошка регистрирующего прибора поползла широкая термографическая лента. Камней по близости не видно, но разглядели, что на дне большого старого кратера, по которому «мы» так лихо ехали все 600 метров, «притаился» небольшой, вторичный, как их именуют, коварный кратерок. Вот в него «мы» и попали. А коварство было, прежде всего, в том, что он, невидимка, совершенно не был виден на экрана

зионной системы.

После краткого, но весьма эмоционального оперативного совета решили воспользоваться маневром, который не раз выручал, хотя и не в т

жных ситуациях - повернуть луноход боком к уклону. Подали команду поворота на месте, без движения вперед. К счастью луноход умел это делать.

Стрелка на пульте водителя резко изменила свое положение, встав где-то около нуля по наклону вперед, а стрелка крена на бок уперлась в деление «30».

Что будет дальше? Поползет, заскользит ли луноход боком по склону? Нет. К счастью - нет. Стрелка неподвижна. Вздохнули чуть свободнее и команда:

- Первая вперед.

И вот так, кренясь на борт почти на 30 градусов, по осыпающемуся под колесами рыхлому грунту выполз луноход из того злополучного кратера.

После «законных», предусмотренных программой трех месяцев, луноход проработал еще полгода. Девять месяцев на Луне. За это время с ним было проведено 132 сеанса связи, на борт было передано и его приборами исполнено 22792 радиокоманды; пройденный путь составил 10226 метров; 186 уникальных панорам дали ученым массу интересной информации, так же. Как и другие научные приборы. Но и это лишь статистика…

Да, стати

Но и эта статистика имеет цену.

За десять с половиной месяцев «ЛУНОХОД-1» в сложнейших условиях - вакуум, космическая радиация, перепад температур между лунными днями и ночами, достигающий 300 градусов прошел по лунной целине 10500 метров, обследовав 80 тысяч кв. метров поверхности. Он передал результаты химического анализа лунного грунта в 25 точках, в 500 точках прибор оценки проходимости дал информацию о физико-механических свойствах грунта. Телеглаза передали на землю 206 обзорных высококачественных панорам и более 20 тысяч телевизионных кадров.

А астрономы подсчитали, что в Море Дождей десяток кратеров имеют диаметр около 30 километров, поменьше, с диаметром более 100 метров - уже десяток на одном квадратном километре, а с диаметром около 10 метров - около тысячи! Вот по такой лунной равниночке и пришлось двигаться.

Один кратер так заинтересовал ученых, что на оперативно-техническом руководстве - совещании оперативной группы, которое проводилось после каждого сеанса связи, они просили остановиться и детально обследовать этот кратер. Не просили - умоляли! Если бы смогли - легли бы под колеса, только бы не уходить с того места. Пришлось уступить.

Да, весь следующий сеанс был отдан «науке». А кратер-то был «свежий». Видимо там недавно упал метеорит, и вокруг кратера порода, выброшенная с глубины нескольких метров. И бурить не надо! Сравнить бы ту породу с той, что была у старых кратеров!

На луноходе был прибор с весьма поэтическим названием- «Рифма». Её изотопный источник давал пучок лучей, он рождал ответное излучение, по которому можно было судить о процентном содержании алюминия, кремния, магния, калия, кальция, титана, железа. Этим исследованиям и был отдан весь тот сеанс связи.

Эти результаты дались не просто. Трудностей и критических ситуаций за эти десять месяцев хватало, но Бабакин присутствовавший на многих сеансах управления луноходом, умел создать спокойную доброжелательную обстановку, даже когда, казалось бы, дела обстояли далеко не лучшим образом. Советчиков в таких случаях не занимать, особенно среди начальства, а это, как правило, мешало сосредоточиться экипажу, а ведь решение принимать Главному конструктору, ему, и отвечать за судьбу своего детища.

Однажды, в ситуации весьма сложной, чуть помолчав, Бабакин спокойно сказал: «Прошу всех, без исключения, выйти из помещения. Я тоже уйду. Экипажу мы доверяем, он справится сам...» Он пропустил всех перед собой и вышел, притворив дверь.

Сохранилась часть магнитофонной записи интервью Георгия Николаевича, названного просто Главным конструктором, без имени и фамилии, радиокомментатору Центрального радио Торию Машкевичу в конце 1970 года.

К сожалению - единственная запись.

Георгий Николаевич, по всей видимости, вначале рассказывал о полете и работе на Луне автоматической станции «ЛУНА-16». Заканчивая ту часть рассказа он произнес:

«…В этом случае посадочная ступень служила стартовой площадкой для взлетающей с Луны ракеты… В варианте «ЛУНЫ-17» практически та же посадочная ступень служила основанием, на котором был установлен луноход, посадочная ступень была снабжена дополнительными устройствами типа трапов, по которым луноход мог сойти, ну и, естественно, наверху этой ступени стоял лунный самоходный аппарат, который назван теперь «ЛУНОХОДОМ-1»

- Маленький промежуточный вопрос: Вот некоторых наших слушателей интересует, вернется ли луноход на Землю, вновь?

Нет, это пока не предусматривалось и возвращение его невозможно.

Это чем объясняется? Видимо конструктивно?

- Это объясняется тем, что «ЛУНОХОД-1» не имеет никаких средств для взлета с Луны. У него нет двигателя реактивного, у него нет запасов топлива, у него нет ничего, чтобы стартовать с Луны.

- Это, видимо, и не предусматривалось программой полета станции «ЛУНА-17»?

Конечно, не предусматривалось.

- Скажите, пожалуйста, что больше всего вас, ваших специалистов, экипаж, волновало при управлении луноходом?

- При каждом пуске космического аппарата всегда волнуешься, хотя он делается не первый раз, и привыкнуть к таким событиям трудно. Особенно большим волнением было начало управления луноходом и сход его на поверхность Луны.

Ну, такие волнующие события всегда наступают, когда что-то делается первый раз. Вероятно, конструктор первого автомобиля тоже волновался, когда запускал двигатель и ехал с очень малой скоростью. Ну, так же и мы волновались естественно, мы не знали как он будет себя вести, мы не знали будут ли хорошие сцепные качества у колес, будут ли достаточными условия проходимости по Луне.

Что обеспечило высокую надежность работы всех систем лунохода?

- Нам пришлось делать далеко не одну машину для испытаний на земле. Эти испытания были проведены на вибрационных стендах и в барокамерах в условиях холода и в условиях тепла, мы вынуждены были испытывать машину на прегерузки, убедиться в том, что перегрузочные способности при посадке, хотя она и мягкая. Но создаются определенные перегрузки, которые необходимо выдержать аппарату, он должен нормально существовать после этих перегрузок. Были испытаны отдельные части аппарата в условиях облучения ультрафиолетом, потоки протонов, с тем, чтобы выяснить сохраняются ли качества поверхностей, их характеристики отражения солнечного света, что крайне важно для работы системы терморегулирования. Словом был проведен очень большой этап наземных испытаний, который, как мы теперь с радостью отмечаем, дает свои результаты и в процессе полета практически отказа ни одного не было».

Выпало и мне встречаться с Торием Машкевичем. Вот только не помню, это было до его интервью с Георгием Николаевичем, или после? Наверное, после. Помню только, что на столе громко, настойчиво несколько раз прогудел зуммер коричневого телефона. Прямого с Главным. Взял трубку.

Здравствуй, Георгий Николаевич, слушаю… хорошо, сейчас зайду.

В приемной

н Евграфович Ишевский. Увидев меня, недоуменно пожал плечами:

- Тебя тоже вызвал? Чего это с самого утра? - И обратившись к Лидии Ивановне - секретарю, спросил:

А кто еще у него?

Один. Только что приехал.

Вызывал еще кого нибудь?

Пока нет. Но вызовет. Он один же не может, сами знаете…

Вошли в кабинет.

- Привет, братцы! - Протянул руку, - Валентин Евграфович, с тобой у нас разговор бу

ебе,- повернув ко мне голову,- опять особое задание. Мне вчера Дмитрий Федорович Устинов звонил, ругался, что мало о луноходе говорят и пишут. Велел на радио дать квалифицированный материал. Вот и давай. Одна нога здесь, другая там. Бери мою машину…

Георгий Николаевич, почему же я? Неудобно как-то…

- А что, я один должен отдуваться? Луна чья? Твоя? Вот и давай. Спросишь там Машкевича Тория Владимировича. Он в курсе.

Через час я был на Новокузнецкой, в радиокомитете.

Торий Владимирович после нашей беседы подарил мне на память кассету с записью той передачи, которая вышла в эфир по первой программе радио. Недавно я нашел ту кассету. Поставил на магнитофон. Голос Машкевича:

«- Скажите, каков главный итог работы «ЛУНОХОДА-1», первого представителя внеземного транспорта с точки зрения конструктора?

- С точки зрения конструктора? Я бы ответил так: то, что луноход работает на Луне. Работает. 17 ноября прошлого года из громкоговорителя радиоциркуляра командного пункта голос не столь строгий и деловой, как обычно, в котором больше восторга, нежели лаконичных технических терминов, прокричал: «Есть движение вперед!» И через минуту: «Есть сход на лунную поверхность!» Эта минута потребовалась для того, чтобы, получив по радио команду - ту, момент подачи которой очень и очень ждали, команду: «Первая вперед!», стронуться, двинуться по трапам медленно, степенно, наклонившись вперед, покачиваясь на упругих торсионах всех своих восьми колес, сойти на поверхность Луны. Вот так просто - сойти.

- А почему это вы сейчас улыбнулись?

- Да, сейчас-то я улыбаюсь, сейчас можно. Но, поверьте, год назад было не до улыбок… Были причины. И так, луноход был на Луне. Сначала мы считали, сколько он проработал часов и прошел по луне десятков сантиметров, потом стали считать дни, а расстояние - метрами, потом десятками метров, сотнями, время - месяцами, путь- километрами. Обо всем этом очень красочно писали журналисты, писали почти пол года о работе в первый лунный день, во второй, в третий… Вы спросили о главном итоге с точки зрения конструктора. Так вот я и ответил: главным итогом является то, что луноход работает на Луне вот уже десятый месяц.

Есть ли в этом что-то особенное? Есть. Не буду говорить об отличиях

космического аппарат от земного. Луноходу работать труднее, не только чем земным автоматам, но и даже его космическим собратьям - спутникам Земли. Это потому, что он находится на поверхности Луны. И если космическое пространство с его глубоким вакуумом, солнечной и космической радиацией, окружает луноход на Луне, то помимо этого окружения очень специфичны тепловые условия. Пр

го, это чередование четырнадцатисуточных лунных дней и ночей. Днем греет Солнце. Оно греет и луноход, и поверхность Луны. Ночью нет ни Солнца, ни горячей поверхности. Диапазон изменения температур около 300 градусов. Трудно представить? Трудно. Но попробуем. Представьте, что вы на курорте, где нибудь в Сочи. Лето. Пляж. Температура + 30 градусов. И вот «что-то» случилось и в течение минуты кругом снег и температура -30 градусов! Можно представить? А ведь это перепад всего 60 градусов, а не 300. То, что нашим ученым, конструкторам удалось создать такую систему терморегулирования, которая обеспечила луноходу и всем его приборам вполне комфортные условия и лунным днем и лунной ночью - и есть один из итогов, входящих в главный итог.

Есть еще один. Луноход работает десятый месяц. А что значит - работает? Сам? Самостоятельно? Нет. Пока это автомат, выполняющий волю человека. Его работой руководили, ему помогали, его вели, им управляли, им командовали. На пункте управления в процессе почти 200 сеансов связи то и дело можно было слышать: «Борис-2, выдать!» «Женя-7, выдать!»… Это радиокоманды. Каждая из них имеет конкретный смысл и адрес. Сорвавшись с наземной антенны радиопередатчика, проскочив за полторы секунды 400 000 километров, принятая антенной и радиоприемником лунохода, усилившись, преобразовавшись в электрических приборах, которыми весьма богат луноход, эта команда только то, что ей положено, включит, выключит, остановит, запустит, повернет, откроет, или закроет. Вот таких команд уже передано на луноход около 20 000! И все они были исполнены. Почти все.

К основным итогам я бы отнес и то, что задуманная система дистанционного управления себя полностью оправдала. А это сложная система, замкнутая через человека-оператора. Появились на Земле новые специальности: водитель лунохода, штурман лунохода, бортинженер… Экипаж. Командир экипажа. Приобретены навыки, которых раньше ни у кого не было. Выработаны приемы, способы управления. Это тоже входит в главный итог.

- Скажите. Если бы вам пришлось делать второй луноход, чтобы вы внесли нового в его конструкцию?

- Все те задачи, которые мы ставили перед собой, проектируя первый луноход, решены полностью. Более того, мы рассчитывали получать информацию с Луны три месяца, а луноход работает девять. А это дополнительная информация. Но творчество, неограниченность человеческой фантазии, замыслов, помноженное на технические возможности науки, техники, технологии, промышленности - дают возможность и право думать о создании новых, еще более совершенных конструкций.

Наш луноход дал ответы не только на поставленные вопросы, но поставил и ряд новых. Такие задачи есть. И над их разрешением мы сейчас и работаем. Когда и что из этого получится - дело будущего.

- Скажите, может ли на луноходе передвигаться человек?

- В принципе - да. Наш луноход по размеру и весу почти не уступает «Жигулям», или «Москвичу». Но он проектировался как дистанционно управляемая подвижная научно-исследовательская лаборатория, а не как транспортное средство для космонавта. В США конструкторы и ученые пошли иным путем. Известно, что экипаж «Аполлона-15» пользовался луноходом. Но то была машина совершенно иного класса и назначения. Она была беспомощна без человека, управляющего ею непосредственно. Она не была приспособлена для длительной работы на Луне. Это не лаборатория, только транспортное средство - электрокар.

- Скажите, может ли машина типа лунохода оказаться полезной на Земле?

- На земле могут быть применены те принципы, методы, которые обеспечили работу лунохода. Например, метод дистанционного управления, методы повышения надежности, живучести, экономичности.

- А какие приборы можно разместить на луноходе для изучения космического пространства?

- В общем плане исследования и использования Луны ученые видят несколько направлений. Первое - это исследования собственно Луны. В этой программе в течение 10-15 лет, с моей точки зрения, это направление будет основным. Тем более, что Луна не собирается легко и просто сдаваться «на милость победителя». Изучение космического пространства с Луны - это вторая часть программы. И на первом луноходе были для этого приборы. Прежде всего, это рентгеновский телескоп. Он исследовал не Луну, а пользовался ею как базой, дающей исключительные условия. Подобные приборы целесообразно устанавливать как на борту подвижных, так и стационарных лунных станций.

- Каким вы представляете внеземной транспорт ближайшего будущего, скажем лет через десять-двадцать?

- Это вопрос опасный. Фантазировать в наш век не легко. Особенно на ближайшие 10-20 лет. Вот на 100-200 - это легче. Не та ответственность. А если серьезно, то составление технических прогнозов в такой области, как космонавтика на ближайшие 10-20 лет действительно рискованно. Это в равной мере относится и к инопланетному транспорту. О таком средстве мы вплотную не думаем. Наша цель - создание подвижных исследовательских лабораторий. Их лицо определяется теми задачами, которые планируют ученые, исследующие Луну и планеты. Есть, конечно, ограничения технического характера. Можно сказать, что недалеком будущем реально возможно создание подвижных и не только дистанционно управляемых средств, способных решать весьма широкий круг задач в исследовании и Луны и планет, оснащенных более совершенными механизмами и приборами. Такие средства могли бы взять на свои «механические плечи» большинство тех работ, которые выполняли американские астронавты на поверхности Луны.

- Скажите, а все достижения, которые имеют космические аппараты - это ведь в своем роде рекорды. Учитывается ли это где нибудь?

- Да, учитывается. С 1961 года, после полета Гагарина на корабле-спутнике «ВОСТОК» Международная авиационная федерация - ФАИ, решила регистрировать в качестве рекордов не только авиационные, но и космические достижения. А с 1970 года эта федерация регистрирует и научно-технические достижения в классе автоматических космических аппаратов. ФАИ рассматривает вопросы о награждении организаций почетными дипломами».

Вот такие слова и мысли были высказаны, и как хотелось сказать тогда о Георгии Николаевиче Бабакине, о нашем Главном, о его мыслях, его планах. Рассказать, как не легко и не просто дается все то, о чем гораздо легче рассказывать потом, когда уже свершилось, и свершилось так, как задумывалось…

Но тогда никто еще широко не знал Бабакина. Не знал человека, руководившего созданием уникальных космических автоматов.

К «Л У Н Е - 20»

Осторожно высунув нос из ворот, и, переждав несколько машин, проскочивших мимо, новенькая черная «Волга» наискось срезав половину Ленинского проспекта, взвизгнув шинами, круто развернулась налево.

Георгий Николаевич, сидевший с водителем, (он никогда не садился на заднее сиденье), пригнувшись на вираже, тотчас повернулся вполоборота к нам:

Ну что, братцы, в горы, на материк топать?..

Только что закончилось совещание в Президиуме Академии наук у Президента Мстислава Всеволодовича Келдыша. Рассматривалась программа дальнейших исследований Луны.

Пробираясь между троллейбусами, автобусами, чуть не подныривая под громадные МАЗы, наша машина, проскочив тоннель вырвалась на простор Крымского моста.

Георгий Николаевич, помолчал, думая о чем-то своем, или, скорее о нашем общем.

Да-а… материк… материк! - Он достал из кармана серого пиджака пачку неизменных «Новостей», чиркнул зажигалкой, затянулся.

- Маловато у нас данных о рельефе в этом районе. Ведь это перешеечек между «Изобилием» и «Кризисами», ну, Морем Кризисов, корявый, черт бы его подрал за «ЛУНУ-15! Не море. Где там площадочку для посадки искать?.. Кто там ее нам приготовил, а? Американцев что ли попросить? Но они в те края ни ногой… Шучу-шучу… Приедем, я думаю, соберемся посоветуемся. Но вероятность успешной посадки будет меньше. Надо чтобы все понимали, что задачка эта сложнее, чем для «ЛУНЫ-16»… А ведь интересно, черт возьми!

Он так и сидел, полуобернувшись к нам. На минуту его карие глаза устремились куда-то поверх проносившихся мимо машин и домов.

«Волга» резко вильнув от подвернувшегося «Москвича», визгнула тормозами.

- Да тише ты, Володя!

- Ничего, Георгий Николаевич, не первый год «замужем» - усмехнулся шофер Главного.

- Первый, не первый, а лихачить не положено.

- Вы-то когда сами за баранкой, по пятьдесят километров в час ездите?

- Ну, я - это другое дело. Сам себя везу… Да-а, а интересно это будет, братцы. Очень интересно.

Остаток дороги он молчал.

* * *

- Клавочка,- проходя мимо секретаря, проговорил Георгий Николаевич,- давай-ка быстренько ко мне начальников КБ, моих замов и… и…- он секунду задумался и назвал еще несколько фамилий.

Через десять минут все вызванные расселись за большим «совещательным» столом, поодаль о рабочего стола Главного. Он говорил с кем-то по телефону. Может быть с руководством, может быть с кем-то из своих коллег- главных конструкторов.

Люди, собравшиеся вместе, работающие вместе в одном конструкторском бюро ни один десяток лет всегда найдут о чем поговорить. Прошло минут пять. Наконец Бабакин положил трубку, нажал на белом пультике, стоящем на раю стола, красную кнопку, потом одну из многочисленных белых.

- Клавочка, меня нет.

- Хорошо, Георгий Николаевич. - Щелчок, динамик умолк.

- Ну что, братцы, все собрались? Хорошо. Поговорим «за жизнь», как говорят. Мы вот сегодня у Президента в Академии были. Разговор был о Луне

считает, что следующую станцию надо сажать не в морском районе, а на материк, в горы.

- В горы??? - Несколько удивленных возгласов.

Да, в горы. Точнее на материк. В морях, они надеются, ничего нового найти не удастся. Там уже и мы и американцы побывали. Так вот, как я считаю,- он подошел к висящей на стене большой темно-коричневой доске, взял в руки мел, - какие у нас заложены предельно возможные углы наклона мес

ри

? Так? - На доске появил

ы.- Допустимые размеры камней, чтобы не поломаться, так? - опять цифры. - Район для обратного старта нам известен? Юлий Давыдович, у тебя посчитаны районы для этого и следующего года?

Да, районы-то посчитаны, но хорошего там ничего нет. Площадки очень

ограниченные. Страшновато туда лезть…

Да я знаю, что не с любой точки Луны мы можем стартовать, успокойся. И

раньше времени «не боись, не боись». Надо все толковенько посмотреть. Свяжитесь с кем надо, посмотрите все возможные варианты. Район для посадки надо найти обязательно. И не тяните.

- Георгий Николаевич, это мы посмотрим, но вы сами понимаете, что в материковой области условия посадки будут заведомо хуже, что мы сможем гарантировать? Пусть нам дадут подробные карты, характеристики этих районов. Мы тогда посмотрим…

- А ты, Юлий Давыдович, хочешь святее папы римского быть? Нет,

дорогуша, и район выбирать и гарантии давать все вместе будем. Ясна задачка? Теперь по тепловикам. Вы помните, братцы, как дрожали прошлый раз на «ЛУНЕ-16»? Температура в приборном отсеке куда шла? Какой темп падения был? По вашим расчетам? Вот то-то и оно. Изобретатели - рационализаторы!

- Так ведь на Луне-то ночью впервые сидели. До нас-то еще никто там не ночевал…

- Ночью-то впервые. Ночью на ней действительно «не сахар», градусов за сто мороз. Но ведь вы и систему терморегулирования на ночь готовили, или, может быть, по ошибке на день, а?

- Да нет, считали, конечно, на ночь…

- Надо внимательно посмотреть, какие у нас есть резервы. Мы и днем и ночью должны уметь садиться и работать на Луне. Вот тут пусть наши изобретатели и поизобретают. Но только рационализацией не очень-то увлекайтесь. Система терморегулирования работает правильно. Ей не надо мешать. Ее только получше понять надо. Володя, - обратился он к Пантелееву,- вам надо посмотреть какие еще есть запасики у управленцев по предельным углам наклона местности для нормального обратного старта с Луны. Но только запасики. Без перестроек системы управл

есь ничего изобретать не надо. А то я знаю вашу братию. Вам только дай волю, сейчас же новую систему придумаете!

- Хорошо, Георгий Николаевич, это мы обязательно посмотрим.

А где Николай Федорович? - Спросил Главный о начальнике энергетического отдела.

- Мясников сегодня в командировке, ответил Самуил Крупкин.

- Ну, хорошо. Передайте ему, пусть подготовит еще раз все расчеты по

электричеству. У него тоже запасики есть, знаю-знаю. А он как кулак зажмется и будет нас «за нос водить»: «ампер-часов не хватает!». Расчеты я сам посмотрю. Самуил, так ему и скажи. Сегодня мы всех вопросов, конечно, не решим, но я прошу учесть одно: мы должны сделать все так, чтобы эту задачку решить как следует, как ее решила «ЛУНА-16», И еще, имейте в виду, что в этот раз на Луне нам работать днем, не ночью. На станции обязательно должны быть телефотометры. Надо будет картинки получить с того места, где будем сидеть. Подумайте, какие еще дополнительные испытания посадочного устройства провести. Юрий Гениатович, это твой вопрос вместе с Николаем Николаевичем.- Обратился Главный к ведущему конструктору Стекольщикову и начальнику КБ-8 Горошкову.

О том, как лучше подготовить к полету очередную станцию «Е8-5», которой предстояла посадка в материковом районе Луны и доставка оттуда образцов лунного грунта, разговор у Георгия Николаевича продолжался до позднего вечера. Были выслушаны все предложения, все сомнения. Главный то подсаживался к кому нибудь за столом, то присев на край стола внимательно слушал говорящего, затягиваясь очередной сигаретой, то подходил к доске и набрасывал схематически чертежик узла, о котором шла речь, то рисовал диаграмму направленности бортовой антенны, если разговор заходил об уровне радиосигнала, то на память называл номера радиокоманд, которыми включались в полете те, или иные приборы…

- А знаете, братцы, нам надо посмотреть еще…

Георгий Николаевич! - Как-то устало и с укоризной промолвил кто-то

из сидевших за столом,- Ведь уже десятый час…

Как десятый? Фу ты, черт! Опять десятый! И когда мы только нормально работать начнем?..

Так начались раздумья о следующей «восьмерке-пятой», которой суждено было стать «ЛУНОЙ-20», но не так скоро, как хотелось…

* * *

Коллективом нашего объединения в содружестве с рядом организаций и предприятий были созданы космические станции, завоевавшие своей безотказной работой несколько приоритетных достижений, официально признанных и зарегистрированных.

Это:

Первая в мире мягкая посадка на поверхность Луны - 1966 год.

Первый в мире искусственный спутник луны - 1966 год

Первая в мире доставка лунного грунта на Землю

автоматическими средствами - 1970 год

Первая в мире мягкая посадка на поверхность Венеры - 1970 год

Первая в мире подвижная исследовательская лаборатория

на поверхности небесного тела - «ЛУНОХОД-1» - 1970 год

Первая в мире мягкая посадка на поверхность Марса - 1971 год

И это все под руководством Георгия Николаевича.

Нет, не хотелось итожить...

Но сколько же было за эти промчавшиеся шесть лет! Шесть лет того же накала, того же вдохновения, того же праведного азарта, как и в королевские годы...

Что ж - неплохая статистика. Вот если бы и дальше так... Задачи, программы, проекты... Работы взахлеб, работы интересной.

Но ведь не только успехи, не только счастье победы, но и горечь неудач, а их было достаточно. И каждая из них удар в сердце Главного.

Нет, не просто Бабакина. Бабакин переживал не одну аварию, и они, естественно, оставляли рубцы, но те, за последние 6 лет, были иными. Он, Бабакин, был Главным конструктором совершенно новых комплексов автоматических станций, станций, завоевывающих мировые приоритеты, впервые приносящих интереснейшую информацию о мироздании. Но ведь было и другое…

Тяжелейшими были неудачи и для Бабакина, для союзников, единомышленников, единоверцев. Стали раздаваться и голоса сомневающихся, а кое-кто и саркастически пытался оценить успехи прошлых лет... В такой обстановке не трудно было растеряться, опустить голову, руки... Но нет, не могла судьба стать столь жесткой! Не могла.

Труд, мысли, нервы Главного конструктора и всех его единомышленников, а их было не мало, не могли не принести успех, возродить надежду.

Не принимая все это во внимание, высокое начальство в те годы не очень беспокоилось о самочувствии и здоровье ведущих специалистов, таких, каким был Бабакин и иже с ним. «НАДО!» - и все! Не задумываясь о возможных последствиях ненормированной нагрузки на одно,

одно человеческое сердце.

А тут еще неприятности у наших коллег в НПО «ЭНЕРГИЯ». У Королева, еще при его жизни, проектировалась мощнейшая ракета-носитель «Н-1». Ее лётные испытания начались в 1969 году, уже после его смерти. 21 февраля с первой попытки она летать не захотела. Через 70 секунд после старта из-за пожара в хвостовом отсеке полет прекратился. 3 июля 1970 года при втором запуске произошел сильный взрыв, разрушивший стартовый комплекс. На его восстановление и подготовку новой ракеты ушел почти год, и, лишь 27 июля 1971 года, состоялась новая попытка. Ракета чуть поднялась над Землей, но из-за потери управляемости полет прекратился и опять был поврежден стартовый комплекс.

В подобных случаях по сложившейся традиции высоким руководством назначались специальные аварийные комиссии, которым поручалось «разобраться» в причинах, достоинствах, недостатках и «предложить»...

Бабакин, несмотря на огромную загрузку «своим

сами, был назначен руководителем одно из групп аварийной комиссии. Каждая комиссия должна что-то «выявить». Иначе, зачем же она н

После засе

ое

, разобравшись в существе дел, он приезжал на фирму в таком состоянии, что как говорят, «лица на нем не было...» Сколько же это стоило нервов?..

В тот августовский вечер...

- Ну, братцы, на сегодня хватит, пошли по домам. С собой в машину никого не беру, что-то мне не по себе, гриппую. Да и не по пути, я на дачу.

Кивнув нам, он вышел из кабинета.

На следующее утро я зашел в цех, где шли испытания, вернулся к себе через час, занялся какими-то бумагами.

Резко открылась дверь. В проеме - секретарь Бабакина - Клава. Лицо необычное. Не было лица... Прислонилась к притолоке, ноги подкосились...

- Георгий... Николаевич... умер...

- ЧТО ???

И она, разрыдавшись, опустилась

Это было З августа 1971 года. Утром, уезжая с дачи, он сказал жене и сыну: «Очень устал... Немного сегодня отдохну...»

Он уехал на своей машине, за рулем, но по дороге, видимо, почувствовал себя плохо.

Умер он в своем домашнем кабинете. Один. Соседи не успели вызвать неотложку.

Директор завода, Иван Николаевич Лукин, первый заместитель Бабакина - Сергей Сергеевич Крюков срочно выехали в Москву. Мне приказано было оставаться на фирме. Через час раздался звонок кремлевки. Я снял трубку:

Аппарат Бабакина, слушаю, Ивановский.

- Сербин. Что там у вас? Он что, и к кремлевской поликлинике не был прикреплен, что ли?

Что я мог ответить на такой вопрос? Что?

Шесть лет…Только шесть судьба отвела Георгию Николаевичу Бабакину быть нашим Главным конструктором. За эти удивительные шесть лет более двадцати космических аппаратов было создано под его руководством. И это притом, что он стал Главным конструктором, когда и он и коллектив были новичками в космосе и требовалось время на разбег. Очень болезненно была воспринята потеря. Ведь Бабакин был душой коллектива, был мощным двигателем творческой инициативы.

Созданные под его руководством космические аппараты пережили своего Главного конструктора более чем на 20 лет!

Период 1965-1971 годы, когда он был главным конструктором, в научных планетологических и министерских кругах нарекли «феноменом Бабакина» за небывало короткие сроки создания космических аппаратов и завоеванные ими мировые приоритетные победы в исследовании космоса.

* * *

« Георгий Николаевич, - писал Александр Леонович Кемурджиан,- в моей жизни и жизни нашего коллектива, который принял участие в создании луноходов - это незабываемая личность, это страницы нашей жизни, это светлое пятно на фоне некоторых других событий и обстоятельств во всех отношениях, и в личном плане и как инженер и как конструктор. Я был передан Георгию Николаевичу от Сергея Павловича вместе с передачей работ по автоматам. Поначалу, в первые минуты нашего знакомства, я не мог предполагать, что буду иметь дело с таким выдающимся конструктором и человеком.

Впечатление от первой встречи было рядовое, простое. Все шло от его чрезвычайной скромности и до зенита своей славы и положения, которых он достиг своими делами, это качество у него сохранилось. Скромность, человечность, высокие личные качества, высокая интеллигентность. Это особенно важно для руководителя коллектива.

Что касается работы, то еще до знакомства с Георгием Николаевичем мы кое что сделали по ходовой части лунохода, еще по заданию Сергея Павловича - уже была основная концепция. Но были и проблемы, которые рождались вследствие абсолютного незнания того, что нас ждет на Луне. Прежде всего - грунт, как будут работать тяжело нагруженные узлы трения в условиях космического пространства. «Давай проверим!» - сказал Георгий Николаевич, и на «ЛУНЕ-13» поставил грунтомер. Следует сказать, что не все просто было и на нашей фирме, не очень поддерживалась наша работа, были моменты, когда нам здорово мешал

ось тот грунтомер проектировать не у себя, а у Георгия Николаевича. Тогда мы получили первые прямые характеристики лунного грунта.

А узлы трения? И здесь Георгий Николаевич дал нам поставить такие приборы на «ЛУНЕ-11» и «ЛУНЕ-12». Мы получили очень важные данные. Георгий Николаевич сразу же понял необходимость тех экспериментов. Он принимал не

ое

в этом, и вообще в создании ходовой части, он реально участвовал и в отдельных элементах.

Надо сказать, что свойственно человеческой психике, что не всегда человек чувствует и понимает свидетелем или участником каких событий он является. Мы часто участвуем в событиях, которые потом становят

ией, но в тот момент, когда они происходят, мы этого не ощущаем, не придаем этому значения. К сожалению, поэтому многое и не остается в памяти.

Когда мы получили авторское свидетельство в Госкомитете по изобретениям, мы решили что все участники распишутся на нем для памяти друг о друге. У меня оно есть с подписью и Георгия Николаевича. Я храню его как реликвию.

То, что было сделано для л

стало началом нового направления - транспортного космического машиностроения. И все кажется простым, когда все сделано профессионалами, но когда начинаешь что-то новое, то там очень много подводных камней. Луноход дал начало марсоходу - своему сыну. Но есть еще и внук. В 1986 году произошла Чернобыльская авария. Нас подключили к созданию автоматического транспортного средства с дистанционным управлением и телевизионным наблюдением для ликвидации последствий аварии. Такое средство было создано и оно работало на крыше третьего блока ЧАС, убирало радиоактивный мусор, части кровли и т.д. Тот робот - внук лунохода, продолжатель дел Георгия Николаевича. Что еще сказать? К Георгию Николаевичу люди тянулись, вокруг него были таланты! Это для нас было большой школой

.

* * *

Василий Георгиевич Тимонин, начальник КБ-5.

«Н

разбирая дома старые бумаги, я увидел письмо, о котором хочу рассказать. Мне приходилось длительное время бывать в командировках. Как-то раз, после продолжительного рабочего дня я встретил Георгия Николаевича. После нескольких вопросов о ходе работ он вдруг спросил:

Как часто ты пишешь домой, и когда получил последнее письмо из дома?

- Пишу не очень регулярно, - ответил я,- времени не хватает, а получаю письма часто.

- Ну, дорогой, при желании времени на письмо всегда найдется. Надо чаще писать. А как дела дома, что пишут?

- Дома все нормально, но вот жена написала, что звонила на фирму, хотела уточнить, когда я приеду, а ……… почему-то сказали, что я зря здесь сижу, и мог бы давно уехать.

Георгий Николаевич задумался, и больше мы об этом не говорили. По приезде домой я увидел письмо, присланное Георгием Николаевичем моей супруге. Там, между прочим, было написано: «…Я решил написать вам после разговора с Василием Георгиевичем, который рассказал мне о вашем разговоре с ………. Насколько я понял, этот товарищ………считает, что Василию Георгиевичу здесь делать нечего, что он зря здесь сидит без дела. В действительности все обстоит иначе. Нам очень нужно в этом месяце выполнить очень важные и нужные работы, в которых крайне необходимо участие вашего супруга. В.Г. является признанным руководителем большой группы инженеров, прекрасно понимает важность работ и знает, что мы вместе уедем примерно 25/У1 -1/У11. Вы, конечно, беспокоитесь, о его здоровье, смею вас заверить, что чувствует себя он вполне нормально, регулярно измеряет давление (оно в норме) и ежедневно принимает гомеопатические шарики (говорит, что они помогают)»

Я публикую это письмо, чтобы показать, что Георгий Николаевич был не только талантливым инженером и ученым, но и обладал чудесным человеческим качеством - скромностью, доброжелательностью. Он был внимательным и отзывчивым товарищем - этому свидетельство его письмо, которое я храню.

* * *

Владимир Семенович Дубчак. Инженер нашего ОКБ.

«Когда вспоминаешь лучшую пору своей жизни, то связываешь ее с теми людьми, кому обязан. Думаю, ровесники согласятся со мной, что можно с гордостью сказать: «Когда я был молодым, то работал с Бабакиным!»

Чем прекрасна была та пора? Свобода мнений, слова, независимо от условий, места и времени. Постоянное состояние борьбы, борьбы честной, борьбы за инициативу суждений и обоснованный риск. Были случаи, что мы крупно ошибались. Но никогда не было случая несправедливого наказания. Всегда Георгий Николаевич брал «огонь на себя», прикрывая свои кадры. И это было самым сильным наказанием, самым действенным уроком.

Я не встречал человека, который бы так точно, как он, определял возможности каждого, используя их в работе по способностям. При этом важно, что повышение по должности и повышение зарплаты воспринимались как следствие, а не как причина выполнения работы.

Он был доступен и в житейских делах. Ему было свойственно соучастие, как в чужой радости, так и в чужом горе. Самое большое удовлетворение я получил от личных контактов с ним в трудных ситуациях. Это было тогда, когда я спрашивал его советов при работе над диссертацией, где он незаметно вкладывал свои мысли, а затем стремился остаться в тени. Это было и тогда, когда неизлечимо заболел мой сын, и Георгий Николаевич, используя свой авторитет, сделал все,

омочь в борьбе за жизнь моего ребенка, отогреть наши с женой сердца после его смерти. За два тяжелых года я понес три страшные потери самых дорогих людей - сына, матери и Георгия Николаевича.

Он отдал свое сгоревшее сердце для того, чтобы мы продолжали его дело, сохраняя и оберегая его традиции, его школу»

* * *

Да, это был далеко не обычный человек. И дело здесь совсем не в том, что главных конструкторов не так уж много. Если бы кто-то поставил перед собой задачу проанализировать творческий путь каждого из них и на основании этого анализа провести обобщение, то, прежде всего, выявилась бы беспредельная, всепоглощающая преданность делу, «которому служишь».

Таким был Георгий Николаевич Бабакин. Таким он остался и останется в памяти тех, кто делил с ним радость успехов, тревогу и горечь неудач.

Главный конструктор.

* * *

Еще в августе 1970 года во время полета «ВЕНЕРЫ-7» Георгий Николаевич «перевел» меня с «дальнего космоса на Луну». Его первый заместитель, Сергей Сергеевич Крюков, ставший Главным конструктором, не внес изменений в решение Бабакина и я остался «на Луне» главным конструктором «по направлению».

На очереди была подготовка и пуск очередной станции «Е8-5».

В обстановке послеавгустовких событий, смены руководства, у меня в памяти не сохранилось подробностей тех дней. Помнится, только то, что 2 сентября 1971 года стартовала «ЛУНА-18», та, которой надлежало стать той, дневной, о которой мечтал Георгий Николаевич после «ЛУНЫ-16».

Вывод на орбиту спутника Земли, перелет к Луне и переход на окололунную орбиту после первого торможения были выполнены по программе. Однако из-за ненормальной работы малых двигателей блока «КТ» и потери стабилизации, спуск на поверхность Луны 11 сентября оказался аврийным. Связь со станцией прервалась.

Эта неудача еще раз напомнила о необходимости принятия дополнительных мер по повышению надежности всех систем, агрегатов и приборов станций. Этому и были

ы несколько м

Но задача выполнения программы исследования Луны оставалась, и решать ее предстояло нам.

Чуть отвлекаясь от решения «посадочных и грунтозаборных задач», несколько слов о следующем этапе, предусмотренном еще Георгием Николаевичем. Это создание «объектов

«Е8-ЛС» - лунных спутников с целью уточнения параметров гравитационного поля Луны, особенно его аномалий, альтиметрирования отдельных участков лунной поверхности в зонах возможных, в будущем, посадок, получение и передача на Землю телевизионных изображений отдельных районов и проведение других научных и инженерных исследований с орбиты спутника Луны.

Предполагалось для решения этих задач использовать три станции, из которых первая выводится на орбиту вокруг Луны с наклонением 40-50 градусов, вторая - на экваториальную, а третья - на полярную.

При создании этих станций были максимально использованы конструктивные узлы и агрегаты луноходного варианта «Е8» В качестве корректирующе-тормозной двигательной установки использовался блок КТ, но без посадочных устройств и трапов. Приборным отсеком служил корпус лунохода без ходовой части и изотопного блока обогрева, но с изменением конструкции радиатора-охладителя системы терморегулирования.

Стартовала первая станция «Е8-ЛС» 28 сентября 1971 года. Начальный этап полета до выхода на орбиту спутника Луны проходил нормально. Однако, во время коррекции орбиты для понижения перицентра из-за ненормальной работы системы управления, станция потеряла стабилизацию и оказалась выведенной на нерасчетную орбиту. Программа полета была оперативно изменена, отменено альтиметрирование и увеличен объем исследований по гравитационным и научным исследованиям. Этот спутник Луны, получивший официа

именование «Л

работал 13 месяцев, до ноября 1972 года.

Чтобы не возвращаться к спутниковой тематике в варианте «Е8-ЛС», упомяну о станции «ЛУНА-22»- ставшей второй в этих исследованиях. Она была запущена 29 мая 1974 года и 2 июня переведена на окололунную орбиту. Предусмотренные программой исследования были выполнены полностью.

« Л У Н А - 20 »

Вернусь к «лунно-грунтовым интересам». Кстати, должен заметить, что, начиная с «ЛУНЫ-18», Сергей Сергеевич Крюков возложил на меня и обязанности технического руководителя ГОГУ - Гла

ративной Группы

ни

м

й лунных станций.

По задачам, конструкции и программе полета следующая станция, которой надлежало стать в официальном наименовании «ЛУНОЙ-20», была подобна «ЛУНЕ-16», вот только я в подобной должности в Симферополе, в группе управления еще не бывал. И, пожалуй, мне впервые, довелось слушать доклады с космодрома и готовности к старту нашей «ЛУНЫ» на «Пятисотке», челомеевской «УР-500 К» До этого приходилось переживать старты на королевской «Семерке».

Старт был назначен на 6 часов 28 минут 14 февраля 1972 года.

Сохранился у меня листочек с записью некоторых докладов с космодрома о ходе подготовки старта. Впервые приведу их, поскольку уже несколько раз подобное, применительно к старту «малых ЛУН и ВЕНЕР» я вспоминал. И так:

Внимание всех на циркуляре! Готовность 20 минут…

Объявлена готовность 15 минут…

Есть готовность ИГ…

Команда на разворот гироплатформы 6 часов 16 минут 27 секунд…

Платформа в стартовом положении 6 часов 17 минут 55 секунд…

Включены бортовые передатчики 6 часов 18 минут. Есть сигнал.

Есть готовность системы управления. 6 часов 20 минут…

Готовность 5 минут! Внимание на циркуляре!

Готовность 3 минуты!

Готовность 2 минуты!

Включены бортовые батареи блока «ДМ»

Есть готовность системы управления головного блока!

Готовность 1 минута!

Пуск!!! Есть подъем! Двигатели первой ступени - норма! 20 секунд - норма…30 - норма… 40 - норма…тангаж, рыскание, вращение - норма…

60 секунд - норма… 70 - норма… 80 - норма…

- Есть отделение первой ступени… 160 секунд - норма… 200 секунд - сброс головного обтекателя. ТРВ - норма.

339 секунд - есть отделение второй ступени. Двигатели третьей ступени вышли на режим… 390 секунд - норма… 500 секунд - норма… 560 секунд - норма. Прошла предварительная команда… главная команда… есть отделение от носителя… запуск СОЗ - норма… Сброс переходника… 6 часов 41 минута - ТРВ - норма!

Есть включение двигателя блока «ДМ». ТРВ - норма… 6 часов 43 минуты

30 секунд есть выключение двигателя блока «ДМ»… 6 часов 48 минут… ТРВ - норма. Объект вышел из зоны радиовидимости пунктов Советского Союза…

Теперь информацию должны были принимать корабли Тихоокеанской флотилии «Ристина» и «Долинск». Они в Гвинейском заливе. А нам…нам только ждать.

Вот всего 20 минут прошло с момента старта! Или целых 20 минут тревог, переживаний, нервов… Казалось, эти 20 минут тянулись часами, длинными, тревожными, так долго не прерывавшимися ожидаемым, конечным, жданным…

Но это еще не все, далеко не все. Станция вместе с блоком «ДМ»

мчалась по околоземной орбите к тому, рассчитанному месту на ней, когда еще раз должен включится двигатель блока «ДМ», и отработав около 10 минут отключиться и станция, отделившись направится по трассе к Луне.

Наши управленцы - группа Виктора Сморкалова, пока лишь в качестве переживающих наблюдателей, скромненько сидела во втором ряду, а не за столом руководства ГОГУ. А вот на «лунной» дороге началась их зона управления и ответственности.На всех этапах полет проходил точно по программе. 18 февраля станция была переведена на селеноцентрическую орбиту. 19 и 20 февраля дважды была проведена ее коррекция и, наконец, 21 февраля в 22 часа 6 минут КТДУ - корректируще-тормозной двигатель станции, затормозив ее полет, перевел ее на траекторию посадки.

Красноречивее всех литературных восторгов лаконичный язык документов.

Должен признаться, пользуясь своим правом технического руководителя ГОГУ, я, по секрету от военных начальников, попросил операторов-связистов записать на магнитофоне оперативные переговоры по командному циркуляру группы управления с группой анализа телеметрических измерений. К счастью эта фонограмма сохранилась.

Несколько пояснений к терминам в том разговоре: «ОКФ» - параметр, характеризующий работу КТДУ; «ТРВ» - тангаж, рыскание и вращение станции; «РГК» - команда, разрешающая выключение КТДУ при посадке; «ТМ-1,-2,-3,-4» - команды бортового программного устройства; «ДА» - доплеровский измеритель скорости; счет секундам велся от момента включения КТДУ на торможение для посадки.

Итак…

« - Высота - 11500. Вышли на заданную траект

Это доклад Александра Васильевича Кантера, руководителя группы анализа, его позывной - «третий»)

Принято. (Голос Геннадия Богатырева, заместителя Виктора Сморкалова по группе управления)

Высота 10 000. ОКФ­ - норма. ТРВ - норма.

Высота 8 900. 160 секунд. ОКФ - норма. Высота 7 500. ТРВ - норма.

Принято.

Третий, - РГК ориентировочно в 17 минут 43 секунды.

Принято. Ждем. Высота 5 000. 200 секунд. ОКФ - норма. ТРВ - норма.

Принято.

220 секунд. ОКФ - норма. Высота - 3 200.

Принято.

Высота 1 920. ОКФ - норма. ТРВ - норма… Есть РГК!!!

Принято!!!

Включена программа 11… ТМ-1…ТМ-2…ТМ-3 была…ТМ-4…

Принято! Как разворот на вертикаль?

ДА работает нормально. Поворот на вертикаль - норма… Двигатель вышел на прецизионный режим… ЕСТЬ КАСАНИЕ-Е-Е !!! Шум, крики и…УРА!!!»

Читая эти документальные строки представить себе чувства и состояние тех, кто в те минуты был на пункте управления не просто, а вот попробуйте послушать саму фонограмму… Или попробуйте читая эти строки, выдерживать временные интервалы меду одним и другим докладом. Вот тогда те секунды, сливавшиеся в минуты, покажутся весьма напряженными.

«ЛУНА-20 на Луне! В материковом районе между Морем Изобилия и Морем Кризисов.

Впервые станция работала на поверхности Луны лунным днем, при высоте Солнца 46 градусов над горизонтом, с иными температурными и световыми условиями.

Телефотометры передали телевизионную картинку окружающей местности, грунтозаборного устройства и результатов его работы на поверхности.

Эти кадры стали историческими, особенно изображение отверстия, пробуренного в поверхности - отверстия «имени Бабакина»!

Грунтозаборное устройство точно по программе справилось со своими задачами, передало внутри полого сверла лунную драгоценность в возвращаемый аппарат.

В 2 часа 2 минуты 21 февраля ракета «Луна-Земля» стартовала, и благополучно завершая перелет к Земле, около 22 часов 25 февраля вернула возвращаемый аппарат на Землю в руки нетерпеливых поисковиков.

То был второй в истории мировой космонавтики живой космический аппарат, побывавший на Луне, поработавший там и вернувшийся на Землю в руки людей, создававших его.

1970 год - «ЛУНА-16». 1972 год - «ЛУНА-20». 105 и 55 граммов Луны на Земле!

Два «кусочка» из Моря Изобилия и из материкового перешейка к Морю Кризисов!

« Л У Н А - 21 »

8 января 1973 года. До старта «ЛУНЫ-21» с «ЛУНОХОДОМ-2» еще час. Жизнь на командном пункте Главной оперативной группы управления Центра дальней космической связи началась рано. Да и привыкать ли к этому? Частенько радиосвидания со своими космическими творениями поднимали управленцев то чуть свет, то поздней ночью. Такова работа. И к этому уже давно привыкли. Словно по-другому и быть не могло. Да и только ли здесь, в Центре? Также спешили к своим приборам, аппаратам, передатчикам, приемникам, электронно-вычислительным машинам солдаты космической «армии», в Средней Азии, на Дальнем Востоке, на кораблях в Тихом и Атлантическом океанах...

Командный пункт НИП-10, Сиферопольская «десятка», как мы ее называли. Это не Евпатория, не НИП-16, с которого шло управление «ВЕНЕРАМИ». И люди другие. Полковника Амоса Александровича Большого сменил полковник Николай Григорьевич Лан. Отсюда ГОГУ - Главная Оперативная Группа Управления должна была «вести» станцию. Отсюда к станции помчатся радиокоманды, отсюда, после посадки станции на Луну, экипаж лунохода поведет его по лунной целине.

3а тысячи километров от Симферополя, в краю космодромном, там, где на стартовом устройстве, устремив в утреннее небо свое стройное тело, стояла громада-ракета, Главный конструктор Сергей Сергеевич Крюков, наши товарищи-испытатели-ракетчики тоже ждали старта. Знал я, очень хорошо знал, что они в тот час волновались. Волновались как перед экзамеными в далекие студенческие годы, но экзаменами, которые сдавали пятый десяток лет, с той поры, когда в жизнь ворвались ракеты, а потом и космос. С тех первых ракетных стартов в

1947-м, с первых космических в 1957-м, первых лунных в 1958-м и вот 8 января 1973 года. На старте «ЛУНА-21».

Командный пункт Центра. Каждая радиокоманда, сорвавшись с его антенн, помчится к станции, отобра

десь оранжево-неоновым сочетанием букв и цифр. Это на специальном табло высвечивались шифры выданных радиокоманд. Чуть с боку - специальный регистратор. Тонкой четкой линией он будет вычерчивать замысловатую линию - уровень принимаемого с борта станции радиосигнала. На табло секундомера в левом окошечке «09», далее «25» и, словно подгоняющие др

, скачущие «17»… «18»… «19»… Часы, минуты, секунды. Московское время.

- Внимание! На космодроме объявлена готовность тридцать минут! - Голос дежурного связиста.

C Николаем Григорьевичем Ланом, военным руководителем группы, уже не молодым, с густо посеребренной головой и живыми карими глазами человеком, очень строгим на вид, но в общем-то мягким и душевным, мы работали не первый раз. Уже несколько космических станций провожали в полет, вели их к Луне.

Вот он подошел к столу. Сел

- Внимание на циркуляре! Я первый. Проверка связи. Одиннадцатый, я первый, как слышите меня? Доложите готовность к работе!

- Первый, я одиннадцатый, к работе готов. Вопросов не имею.

- Двадцать первый! Я - первый. Как слышите меня?

- Первый, я - двадцать первый. К работе готов.

И так со всеми пунктами. Вопрос - четкий короткий ответ. И с юга и из Сибири и с Дальнего Востока.

На табло секундомера, как всегда, гонка секунд… Все готовы к работе, к тому, всегда волнующему моменту, к тому, к чему привыкаешь уже четвертый десяток лет и никак не можешь привыкнуть, к тому, что заставляло тянутся за сигаретой и того, кто обычно не курил - к СТАРТУ. Старту космиче

нц

ич

раблей.

Внимани

куляре! Готовность пятнадцать минут!

На секундомере оранжевые цифры: «09» -«40»- «27» 9 часов 40 минут 27 секунд.

Есть готовность системы управления ракеты! - доклад с космодрома.

В зале напряженная тишина. Из репродукторов циркуляра только легкое потрескивание и шипение. Эфир. И вдруг совсем не подходящий голос какого-то незадачливого связиста: «Раз-два…раз-два…раз-два…» Так, скороговоркой…

Лан быстрым движением повернул рукоятку регулятора громкости, убирая звук, и поднеся к губам микрофон сквозь зубы зловещим шепотом: «Уйди со связи!!!» «раз-два» пропал. Надо же вот так, все равно, что чихнуть в самый неподходящий момент

лючены телеметрические передатчики на борту ракеты. Сигнал нормальный. - Это опять доклад с космодрома.

На секундомере «09-50-23»

- Готовность пять минут! ... Протяжка...

Секунды… секунды… секунды…

- Готовность одна минута!..

9 часов 55 минут…35... 36…37…

- ПУСК !!! И тут же: - ПОДЪЕМ!

- Двигатели вышли на режим... 20 секунд - все в норме... 30 секунд - норма, - голос инженера-информатора спокоен, -полет устойчивый, давление в камерах сгорания в норме!

Из репродуктора главного циркуляра:

- Первый, я одиннадцатый. Пункт ведет прием всеми средствами. Докладываю: полет устойчивый, двигатели работают нормально.

Секунды… Сознание как-то не отмеряло времени, его непрерывность прервалась, превращалась в короткие кусочки: «40 секунд - полет нормальный». Сколько секунд до следующего кусочка-доклада? Только и ждали этого следующего кусочка. И вот:

- 60 секунд - норма. - И так все эти томительные минуты. Три, пять, десять....

Оставалось еще несколько секунд и «ЛУНА-21» должна стать искусственным спутником Земли. И словно подтвердив программную законность, заложенную человеком в мозг бортовых автоматов, точно в расчетное время-доклад:

- Есть выключение двигателей последней ступени.

Весь полет с момента старта был нормальным. Станция с блоком «ДМ» должна быть на орбите. Закон есть закон.

- Первый! Я сорок седьмой! - Голос оператора прерывался шорохом помех.- Полет после выключения двигателя последней ступени нормальный... Объект ушел из зоны видимости...

Это доклад с берега Тихого океана.

Теперь - ждать, пока, совершив путь в половину окружности земного шара, наш «объект» дойдет до той точки в пространстве, в которой, подчиняясь расчетам, бортовые приборы самостоятельно, без постороннего вмешательства установят его в строго определенном положении, снова включат двигатель блока «ДМ».

Прошло полчаса. И, действительно, словно оправдывая предчувствия, старт с орбиты прошел без замечаний.

- Есть отделение станции от последней ступени! - доложил дежурный. Станция уже самостоятельна в космическом пространстве, теперь разговоры вести только с ней. Ракета свою задачу выполнила.

«Хозяин» - наш главный «лунный» управленец, Виктор Николаевич Сморкалов, царь и бог всех бортовых и наземных средств управления, со своими неизменными товарищами и помощниками занял центральное место за столом.

Который раз я смотрел за работой этой группы, и каждый раз удивлялся. Группа совершенно разных по возрасту и характеру людей. И молодые, и в летах, и с большим опытом, и недавно пришедшие к нам, а как будто единый организм. Одно целое. Спаянное исключительной ответственностью за порученное дело. Четкость, оперативность, безошибочность везде и

. Это их закон и жизни и работы. Они управленцы. И всегда они были на месте, и на отдыхе, и в кино, и летом на пляже, и в купе поезда.

- Выдать включающую серию команд!

- Есть выдать первую серию! - Прошло несколько секунд. На табло вспыхнули, заменяя друг друга оранжевые буквы и цифры. Радиокоманды помчались на борт станции. Сейчас должен включаться передатчик. На экране индикатора сигнала пока только зеленая горизонтальная извивающаяся змейка. Прошли секунда, две, три - и вот из середины змейки вырастает стройная, красивая, правильная, словно каллиграфом вычерченная тонкая линия, словно буква «Л». И тут же доклад:

- Есть сигнал!

Станция начала самостоятельную жизнь.

Первый сеанс связи - правилен ли лунный путь? Измерения дальности, скорости, их направления в пространстве - все это помчится по линиям связи в вычислительные центры и там, обработанные на электронно-вычислительных машинах дадут ответ: какова траектория, потребуется или нет ее коррекция.

- Выдать вторую серию команд!

На табло, словно безмолвное эхо, каждая выданная команда отзывается оранжевыми буквами и цифрами. Начались телеметрические измерения. Сотни параметров полетели с борта станции.

Многотруден путь до Луны. То был первый сеанс связи, а сколько таких «радиорандеву»? Посмотрел я в свой блокнот: сегодня еще три. А завтра? Завтра - семь. Послезавтра... а 11-го, 12-го, 13-го…Числа календаря - границы суток, столь условны, что попробуй, разграничь, если последний сеанс сегодня в 23 часа 50 минут, а первый завтра в 00 часов 55 минут? Перемешивались дни с ночами, но управленцам быть всегда со станцией. Им вести ее к Луне.

Первый разговор со станцией не закончился опросом о ее самочувствии. Предстояла еще одна ответственная операция. За время полета по орбите спутника Земли ее аккумуляторная батарея, питающая все электрическое нутро энергией, заметно поистощилась. Необходимо пополнение. Это могла сделать солнечная батарея лунохода, стоящего на апрелях посадочной ступени.

Но прежде нужно было сделать так, чтобы эта батарея «смотрела» на Солнце. Только тогда ее маленькие полупроводниковые светочувствительные пластиночки, переделав солнечные лучи в электрический ток, пополнят запас электроэнергии в аккумуляторах. Выдали новые команды. Постепенно, медленно открылась верхняя крышка лунохода, откинулась назад на 180 градусов. На борту включилась система ориентации.

Если оказаться рядом со станцией (сколько раз ловил себя на мысли, как было бы интересно очутиться в Космосе со станцией и понаблюдать, как она работает, а то все только по радио, да по радио...) можно было бы заметить, что станция, подчиняясь легким толчкам микродвигателей, успокоилась, перестала вращаться, стала неподвижной. Условно, конечно, можно ли говорить о её неподвижности, летящей в пространстве со скоростью в 40 тысяч километров в час. Но она перестала вращаться. Замерла. Но тут же, уже не ожидая команды с Земли, словно говоря про себя: «Не беспокойтесь, я свое дело знаю»! стала медленно поворачиваться до тех пор, пока солнечная батарея не оказалась смотрящей на Солнце. И вот тогда - стоп! И не просто «стоп», надо удерживаться в этом положении. А удержать одно направление в пространстве «дешевле» всего, превратившись в волчок. Он умеет сам себя держать. И станция начала медленно вращаться, только теперь не беспорядочно, а так, как ей велела система ориентации - вокруг направления на Солнце.

Смотрел я на Валентина Дмитриевича Татаринова, давнего нашего друга из смежной организации, одного из создателей умнейшей системы ориентации. Вот он словно впился в экран индикатора, внимательно следил за каждый шажком своих приборов. Он чувствовал, понимал «дыхание» своей системы, наверное, лучше, чем мать понимает состояние ребенка. Можно его ни о чем не спрашивать, а только следить за выражением лица, и все будет ясно. Вот он чуть нахмурил брови - значит что-то насторожило. Но тут же в еле заметной улыбке чуть тронулись губы. Все хорошо. Привыкли мы к тому, что у него всегда хорошо. И только хорошо. Так было и в тот раз.

Пополнился электрозапас. Выключена система ориентации. Можно заканчивать сеанс. Виктор Николаевич, чуть повернув голову к соседу в пол голоса:

- Давайте заканчивать. Выдать выключающую серию команд!

Опять оранжевая мозаика букв и цифр. Зеленая литера «Л» плавно уменьшаясь, пропала. И опять только змейка на экране. Первый сеанс закончен.

Рядом со зданием командного пункта громадная антенна. Ее параболическая чаша смотрела туда, где мчалась «ЛУНА-21». Я любил смотреть на эту антенну ночью, когда ее отдыхающая чаша была направлена в зенит. Она как сказочная ваза для фруктов на столе великана, размером больше любых, приходящих в голову. Освещенные снизу прожекторами ажурные переплетения еще больше усиливали сходство с хрустальными гранями. А там, на самом верху, на краях чаши, словно не поместившиеся внутри несколько ярко-рубиновых лампочек-вишен.… А через час следующий сеанс связи…

Все этапы полета прошли нормально, 16 января посадка на Луну в восточной части Моря Ясности, в древнем лунном кратере, носящем имя французского астронома ХУ111 века -Лемонье.

Выбор южной части этого кратера для изучения с помощью лунохода был определен близостью очень интересного в геологическом смысле большого разлома лунной коры и возможностью исследования в этом районе морских, преходных и материковых образований.

Программа исследований была составлена в соответствии главной научной задачей совместного изучения изменений основных физико-химических свойств поверхности Луны в зоне перехода морского района в материковый.

Очень интересно было получить геолого-морфологические и топографические данные местности по трассе движения лунохода, изучить изменения магнитного поля, химического состава грунта, и оптических свойств поверхности.

На луноходе были магнитометр, рентгеноспектрометр, прибор оценки физико-механических свойств грунта, панорамные телефотометрические камеры, астрофотометр, радиометр, лазерный фотоприемник, уголковый лазерный отражатель. Причем магнитометр и лазерный фотоприемник на «ЛУНОХОДЕ-2» были установлены впервые и раньше не применялись.

* * *

Не успел я вернуться в ОКБ, как от высокого руководства последовало указание обеспечить общественность информацией о новом достижении отечественной космонавтики. 20 января последовала встреча с уже знакомым Торием Машкевичем на Центральном радио. Он, очевидно, еще помнил нашу встречу три года назад. Опять вопросы и опять ответы.

- Скажите, есть ли принципиальные отличия «ЛУНОХОДА-2» от «ЛУНОХОДА-1»?

- Поскольку первый луноход в течение 11 месяцев прекрасно работавший на Луне полностью оправдал надежды конструкторов, никаких принципиальных изменений в его конструкции не потребовалось. Основная схема «ЛУНОХОДА-2» очень близка основной схеме первого лунохода. Но, тем не менее, мы поняли, и это всегда так бывает, после каждого космического эксперимента, что помимо тех ответов, которые приносят научные приборы, возникает множество новых загадок.

Так было и с первым луноходом. И для возможности получить ответы на те, новые вопросы, разгадать новые загадки, в конструкцию второго лунохода были внесены некоторые изменения. Первое - это иное расположение телевизионных камер. Одна из них поднята выше в целях улучшения условий обзора лунной местности, находящейся перед луноходом. Насколько это поможет водителям в процессе управления движением покажет опыт.

Предварительные эксперименты, которые проводились водителями с макетом лунохода на лунодроме в Центре космической связи, подтвердили, что место расположения поднятой телевизионной камеры во много раз облегчает условия их работы. Но Земля есть Земля, лунодром есть лунодром, а Луна есть Луна! Что покажет нам опыт вождения лунохода на Луне, покажет будущее.

Второй особенностью является то, что мы несколько изменили метод и принцип функционирования системы управления луноходом. Теперь луноход должен стать более подвижным, оперативным. Но, вместе с тем, нужно заметить, что эти изменения не являются принципиальными, поскольку наш луноход - исследователь, и, прежде всего, исследователь! Мы же не ставили перед собой задачу установить рекорд скорости, или дальности при перемещении по лунной поверхности. Мы проводим исследования.

А что отличает первую программу исследований Луны от программ

исследовани

луноходом?

- Первый луноход работал в Море Дождей, в морском районе. Ученых сейчас интересуют не только лунные моря, их интересуют и лунные материки. Там они видят множество загадок. Чем больше ученые получат сведений от космических аппаратов и пилотируемых и автоматических, тем больше возникнет загадок, проблем, и родится новых гипотез о происхождении, строении и природе таинственного древнего спутника нашей планеты. Для приближения к более интересным местам, которые, по мнению ученых, могут дать разгадки многим загадкам, программа исследований с помощью второго лунохода предусматривает его работу не только в морском районе, но, как уже многие видели на первых панорамах, переданных «ЛУНОХОДОМ-2», в непосредственной близости от места посадки станции «ЛУНА-21» находятся лунные горы. Программа и предусматривала посадку в этом районе, вблизи Гор Тавр, относящихся к «старым» горам. Поэтому мы будем стремиться направить луноход к этим горам, вначале по морскому району, затем по переходному от «моря» к «материку», но думаю, что, что та дорога будет далеко не из гладких. Как луноходу удастся преодолеть тот путь, все те препятствия, посмотрим. Но есть очень большое желание довести

унных гор, до

ным новые сведения о Луне.

- Каким техническим испытаниям подвергся второй луноход перед тем,

как он был помещен на борт космической станции «ЛУНА-21?»

- С луноходом был проведены точно такие же испытания, как и с его собратом. Но добавились еще и дополнительные, которые потребовались в связи с теми некоторыми изменениями в его конструкции. Были проведены испытания на вибрационных стендах, в барокамере, тепловые испытания в термокамере, где его «жарили» и холодили. Очень большой объем испытаний в КИС-е всей его автоматики, электрики, радиотехники, телевидения, научных приборов. так же испытывалась и посадочная ступень - блок «КТ». Все это происходило в течение месяцев перед полетом.

- Я понял, что вы придаете очень большое значение исследованиям Луны и планет с помощью автоматических самоходных аппаратов. Так ли это?

- Я твердо убежден в том, что только совместное, согласное, совокупное, целесообразное использование и автоматических и пилотируемых космических средств может обогатить человечество новыми знаниями, которые необходимы в исследованиях окружающего нас космического пространства, Луны и планет.

Но, вместе с тем, можно заметить, что далеко не на всех объектах научного изучения в космическом пространстве есть условия, подходящие для работы человека. Представьте себе условия, которые стали известными благодаря нашим станциям «ВЕНЕРА»! Я не мыслю пока такого аппарата, космического корабля, который способен был бы доставить человека, я не говорю на поверхность Венеры, но хотя бы в ее атмосферу. Условия входа в эту атмосферу совершенно непереносимы. Автоматы еще могут переживать 350-400 единиц перегрузки при входе со второй космической скоростью в ту атмосферу, преодолевать бешеные температуры на поверхности - это около 500 градусов по Цельсию, выдерживать адские давления в 100 атмосфер! Можно ли представить себе пилотируемый корабль и его экипаж, способные на такие «ПОДВИГИ»?

Через неделю я вернулся в Симферополь.

В лунном Море Ясности наступил полдень. А в Крыму - ночь. Шел очередной сеанс связи. Экипаж «ЛУНОХОДА-2» приступил к своим обязанностям. Сидевший рядом со мной бортинженер, прильнув к экрану телеметрической системы, отображавшей все то, что происходило и происходит там, на Луне, за чуть не полмиллиона километров от нас, негромко доложил: «Температура газа в приборном отсеке 31 градус!». Жарко. Словно на себе я почувствовал лунное пекло. Раскалилась покрытая пылью поверхность моря.

Луноход словно на сковородке, стоящей в духовке - под колесами каменистая стоградусная равнина, сверху и с боков пекло солнечных лучей. Кругом жара! А люди велели луноходу чувствовать себя нормально в таких адских условиях!

Несколько дней назад было легче, всего 18 градусов. Ниже было Солнце над лунным горизонтом. Согласитесь, трудно представить, что «чувствует» луноход, двигаясь по дну моря, раскаленному до сотни градусов и подогреваемый сверху немилосердно жарящим Солнцем. Чем укрыться от него? В Средней Азии в сорокаградусную жару люди не случайно надевают шубы и меховые шапки, словно в лютый мороз. Только на морозе шуба сохраняет тепло человеческого тела, не выпускает его наружу, при жаре - не пускает тепло снаружи. Шуба - вещь хорошая. И луноход одет в такую шубу, легкую серебристую экранно-вакуумную теплоизоляцию - ЭВТИ, так ее называют. Это многослойный термос, только образованный не двумя слоями зеркального стекла с вакуумом между ними, как в домашнем термосе, а десятком, двумя десятками слоев серебристой тончайшей фольги с забравшимся лунным вакуумом между ее листочками. Это она и спасала луноход.

Но можно ли себя нормально чувствовать, если на жаре в шубе и меховой шапке укутаться так, что и рот и нос, вся голова будет закрыта? Какую-то форточку оставить нужно. Приборы, работая внутри корпуса лунохода, выделяют тепло. Каждый прибор, потребляющий электроэнергию, грешит этим пороком. Выделяемые приборами калории будут греть газ, которым заполнен корпус лунохода. А если шуба кругом? И снаружи «хорошо», и изнутри не жди помощи.

Нужно иметь какую-то форточку, найти путь сброса излишков тепла. А куда их сбросишь, если снаружи горячее, чем внутри? Попробуй, отуди стакан с теплой водой, сунув его в кипящий чайник! Но эта, казалось бы, парадоксальная задача нашла свое решение. Умеет луноход «холодиться» в самом пекле.

«Ну что же здесь особенного? - скажет скептик,- У меня дома холодильник и в его морозильнике - лед при сорокаградусной жаре на кухне! Значит и в луноходе есть холодильник, когда надо его включают, когда надо - выключают!»

Есть на луноходе «холодильник», но только своеобразный. Это радиатор, радиационная поверхность, потолок приборного отсека. То место, которое на лунную ночь закрывается панелью солнечной батареи, а она с внешней стороны покрыта ЭВТИ. Лунным днем этот радиатор открыт и обладает таким хитрым свойством, что тянет изнутри избытки тепла и излучает их в пространство, навстречу солнечным лучам, стремящимся и его раскалить до сотни градусов. Но радиатор не воспринимает солнечных лучей, он и в той жаре остается относительно холодным. Поэтому даже в лунный полдень, при работе, температура газа внутри лунохода не поднимается выше нормы.

И вот в тот день…31 градус внутри приборного отсека. Жарко. Но работать было можно. Предстоял напряженный рабочий сеанс. Впереди - горы. Экипаж получ

ие двигаться к ним, вести луноход к этим пологим, округлым контурам лунного пейзажа.

- Подать напряжение на гироскопические приборы! - Голос командира экипажа.

- Гироприборы включены.- Докладывает бортинженер.

- Включить телевизионную камеру!

- Камера включена. Ведем подстройку.

Через три минуты на телевизионных экранах появилась четкая тест-таблица, почти тут же сменившаяся лунным пейзажем. Ровное место, больших кратеров не было видно, но камней - камней хватало. Несмотря на высокое Солнце, обычно сильно мешавшее получению хороших «картинок», в тот раз качество было приличное.

- Разворот влево на сорок градусов!

Командир, улыбнувшись, кивнул сидящему перед ним за пультом водителю. Тот, на мгновенье, оторвал взгляд от экрана, подмигнул одним глазом: «Поехали!». Тихий щелчок рукоятки управления, нажим маленькой кнопочки на ее конце и понеслись радиокоманды к Луне. Секунда... две... три. Кадр на экране дернулся. Хорошо различимые камни с левой стороны рывком переместились к середине экрана.

- Есть поворот влево. - Доложил бортинженер. Еще одна команда, еще поворот.

- Курс - 280, - это доклад штурмана. - Можно вперед.

- Есть вперед, - как эхо отозвался водитель.

Рукоятка управления передвинута чуть вперед, нажим на кнопку...

- Есть движение вперед.

На экране - горы. Светлые, округлые горы. Берег Моря Ясности. К тому берегу начал движение луноход. Впереди ни один час работы, движения, преодоления препятствий по раскаленному, полуденному Морю.

В открытые окна пункта управления порой врывался свежий ночной ветерок. Шел обычный рабочий сеанс связи...

- За сегодняшний сеанс связи пройденный путь составил 1636 метров. Всего с начала движения от посадочной платформы - 3712 метров…

Руководитель экипажей закончил доклад на заседании оперативно-технического руководства. Еще один «земной» рабочий день закончился. Чувствовалась усталость. Знал, что впечатления долго-долго не дадут уснуть, как и пару дней назад. Провели мы тогда длинный, двенадцатичасовой сеанс связи.

Как устали - говорить не надо. Я во сне «продолжал» движение по Луне. Помню, четко виделось: спускается луноход в кратер, все глубже и глубже, камни, камни, липкая, противная пыль, колеса с трудом проворачиваются. Сработал автомат защиты - перегрузка! А луноход идет, идет... Вдруг впереди стена. Высокая, уходящая куда-то вверх стена. Вот она заняла уже весь экран… Ближе, ближе... и на ней красивый, правильный узор, как резьба по камню древних мастеров. Стоп!.. СТО…ОП!!! А стена все ближе, надвигалась прыжками...

И... проснулся. Фу-ты, черт! Хорошо, что то был только сон...

Если отвлечься на несколько минут о наших организационно-технических забот, за которыми не осознавалось, что же собственно, мы делали, и, закрыв глаза, представить это, задуматься, жутковато становилось…

Миллиарды лет существует лунный мир. Вначале бурлил, клокотал, разламывался, застывал. Но миллионы лет безмолвен. Ни шороха, ни звука. Застывшая, окаменелая миллионнолетняя постоянность. С той поры, когда еще был ли на Земле человек?

И вот по этому миру, бороздя его пыль, двигалось, словно живое существо, единственное во всем том лунном мире, металлическо-электронное творение людей с соседней планеты. И, глядя на меняющееся, видиконной сетчаткой глаз луноходных пойманное, радиоволнами за полмиллиона километров на Землю, до нашего сознания донесенное лунное естество, можно ли не удивиться дерзости человеческой?

Вот глубокая борозда на лунной целине. В ней четкие отпечатки колес. Словно где-то на Земле, здесь, рядом, на пыльной дороге след от трактора. Но ведь то было там, там, в далеком лунном мире, который никто не тревожил, не бороздил, не поднимал над ним извечный покров природной таинственности.

Нет, не просто укладывалось все это в сознании, если отвлечься от земных ежечасных забот. Но эта ежечасность в жизни Центра космической связи побеждала, определяла ритм жизни.

- По работе систем лунохода замечаний нет, - доложил бортинженер экипажа,- при выезде из кратера потребление электроэнергии возрастало в четыре-пять раз. Перегрева приводов колес и других элементов лунохода не отмечено. Температура газа внутри приборного отсека 30 градусов, давление в норме.

Обычные, какие-то будничные цифры. Словно при испытаниях на заводе, или космодроме

перед стартом. Словно и не окружал луноход тот, чужой мир, словно по-прежнему он был рядом с нами, как полтора месяца назад, и стоило только протянуть к нему руку и ощутишь шелковистую нежность его экрано-вакуумной поверхности. Рядом... И вот это чувство привязанности, чувство ответственности за машину, находившуюся то ли рядом то ли за полмиллиона километров, объединяло людей, скромно именовавших себя «группой управления». Это и экипаж, и конструкторы лунохода, и ученые. Все они в эти напряженные часы радиосвиданий с исполнителем их воли - один организм. Одно целое. И все одинаково волновались, переживали, одинаково радовались. И у всех, уверен, не только у водителя, в тот, или иной

ный момент пульс подскакивал до 120, а лоб покрывала испарина.

И вот они собрались на свою рабочую оперативку, просто, по-деловому, обсудить результаты своего и его, луноходного, труда.

- Научная аппаратура работала нормально, - доложил руководитель научной группы. - За время движения все время работал магнитометр и радиометр. На остановке - «Рифма». При измерении светимости лунного неба с помощью астрофотометра Крымской обсерватории проведен эксперимент - панель солнечной батареи была поднята на 90 градусов для затенения прибора от солнечных лучей. Получили интересные результаты...

- Очередной сеанс связи завтра в 15-00. Руководителей служб прошу задержаться для согласования и подписания программы. Остальные - свободны.

Так подвел я итог той ночи.

Ночь. Земная ночь. Высоко в небе половинка Луны. И каждый, выходя из нашей рабочей комнаты Центра, останавливался и долго-долго смотрел на нее... Окончился еще один рабочий день…

«ЛУНОХОД-2» работал почти пять меся

ть рабочих лунных дней.

Вот такая интересная краткая статистика тех дней:

1 день. Проведено 8 сеансов связи. Время работы - 18 часов 27 минут.

Пройденный путь - 1260 метров.

2 день. Проведено 15 сеансов связи. Время работы - 61 час.

Пройденный путь - 9807 метров.

3 день. Проведено 12 сеансов связи. Время работы - 55 часов 10 минут.

Пройденный путь - 16526 метров.

4 день. Проведено 13 сеансов связи. Время работы - 37 часов 35 минут.

Пройденный путь - 8526 метров.

5 день Проведено 3 сеанса связи. Время работы - 4 часа 05 минут.

Пройденный путь - 883 метра.

За эти дни, в условиях сложного рельефа, группа управления провела луноход по лунной целине 37 километров, в 3,5 раза больше расстояния, пройденного «ЛУНОХОДОМ-1». Вначале ему предписано было двигаться на юг, как можно ближе к материковому району, манившему экипаж и ученых округлостью лунных гор. Затем, повернув на восток, направился он к замеченному на фотографиях, переданных американскими спутниками, тектоническому разлому, разрезавшему дно кратера Лемонье шестнадцатикилометровой бороздой. Назвали мы ее совсем не романтично, а жаль... «Борозда Прямая». Поскольку это образование относилось к налунными, писать его наименование полагалось с прописной буквы.

Хотя и просто она была названа, но оказалась на редкость интересной. Представьте себе ущелье глубиной метров 40, а то и больше, шириной чуть не в сотню метров, к краю, которого осторожно подбиралось восьмиколесное сооружение, «обнюхивая» каменные нагромождения своими чувствительными приборами. Подивились мы на полученные панорамы, послушали мнения специалистов: образовалось это ущелье сравнительно давно, говорили они, наверное, вскоре после того, как дно кратера Лемонье было залито базальтовой лавой.

Луноход не только добрался до края борозды, но и обошел ее, вышел на противоположный край, обследовал его со всей прилежностью.

За время жизни и работы «ЛУНОХОДО-2» было передано на Землю более 80000 телевизионных кадров и 86 прекрасных панорамных изображений окружающей поверхности. Получены стереоскопические изображения наиболее интересных особенностей рельефа. На трассе движения измерялись физико-химические характеристики лунного грунта, проводился анализ химического состава пород, образующих поверхностный слой лунной почвы, изучались различные кратеры, каменные россыпи, отдельные камни, тектонические разломы.

Как потом стало известно, неоднократные измерения магнитного поля и намагниченности пород в различных точках трассы позволили получить представление о внутреннем строении Луны до глубин нескольких сотен километров. Измерения корпускулярного излучения солнечного и галактического происхождения стали весьма важными для понимания физических процессов на Солнце, в межпланетном и окололунном пространстве.

При измерениях светимости лунного неба был обнаружен слой пылевых частиц, окружающий Луну и сильно рассеивающий видимый солнечный свет и отраженный свет от Земли.

Интересные эксперименты по лазерной пеленгации лунохода позволили с высокой точностью определять его селенографические координаты.

Интересные научные результаты и характеристики лун

рхности удалось извлечь из ходовых параметров лунохода, изображений трассы, отпечатков, оставленных колесами на лунном грунте.

Использовал все свои силы, «ЛУНОХОД-2» отдал их науке

ся

вечные на восточном берегу «Борозды Прямой» - древнего тектонического разлома... Замер, как и его предшественник- «ЛУНОХОД-1», не земным - лунным памятником труду людей, его создавшим, лунным памятником Главному конструктору, Георгию Николаевичу Бабакину. Никто и никогда, по всей вероятности, не увидит эти безмолвные памятники...

* * *

Результаты работы двух станций «Е8-5» - «ЛУНЫ-16» и «ЛУНЫ-20» были уникальными: к радости ученых даже того небольшого количества образцов лунного грунта было достаточно для проведения подробных лабораторных исследований. Но… глубоко уважаемый вице-президент Академии наук Александр Павлович Виноградов, увидев на фотографиях, как высокие и не очень высокие руководители для определения: «Есть ли что нибудь внутри герметичных ампул бурового устройства?» кувыркали их около уха, пытаясь понять, перекатываются ли там кусочки Луны, от горя из-за полностью нарушенной при этом стратиграфии - последовательности залегания поверхностных слоев, был не только опечален. Не только!

Последовал обстоятельный разговор с министром, Сергеем Александровичем Афанасьевым. Суть разговора сводилась к одному: неужели такое мощное ведомство, как Министерство общего машиностроения, не может собственными силами создать механизмы, устройства, которые позволили бы получить новые образцы лунных пород без «варварского» разрушения естественного порядка их залегания на поверхности Луны?

* * *

«ЛУНА - 24»

Разговор у министра касался престижа ведомства. Последовали решительные действия. Министром была поставлена задача создать все необходимое для выполнения требований ученых. И задача эта была поставлена перед Главным конструктором Владимиром Павловичем Барминым! Ну, и перед нами, в части создания очередной лунной станции для доставки этих новых образцов породы с Луны на Землю.

Некоторым энтузиастам в коллективе Владимира Павловича уже узковато было на Земле, задумываясь только о совершенствовании наземных стартовых установок и прочих уникальных ракетных сооружений. Их влек Космос! Не малую роль сыграло и то, что одним из тех самых энтузиастов был и сын главного конструктора Игорь Владимирович Бармин.

Не касаясь подробностей всей истории создания уникальной буровой установки, скажу только одно: то стало и нашей совместной с барминцами, задачей создания очередных лунных станций, ставших в истории «ЛУНОЙ-23» и «ЛУНОЙ-24».

В течение 1972-1973 годов была проведена модификация лунного комплекса «Е8-5» в

«Е8-5м». Основным отличием, естественно, была необходимость установки нового бурового устройства, обеспечение его работоспособности на поверхности Луны, и доработка конструкции возвращаемого аппарата для размещения внутри его новых деталей бурового устройства с образцами лунного грунта, полученного с глубины около двух метров.

Основные данные комплекса не должны были выходить за предельно допустимые, это масса при отделении от ракеты-носителя - 5800 килограммов, масса при посадке на Луну - 1800-1900 килограммов, масса возвращаемой с Луны ракеты - 515 килограммов, при этом масса возвращаемого аппарата должна была быть не более 35 килограммов

Скажем прямо - выполнение всех этих требований было задачей не простой. Нужно было подумать и о помощи ведущими конструкторами не только в проектировании и производстве, но и при испытаниях в КИС-е. Вспомнил я о Юрии Зарецком, с которым не плохо мы поработали на «ВЕНЕРАХ». Позвонил ему. Через десяток минут он зашел.

- Ну, привет-привет, начальству! Что, соскучились? А мне вчера мой начальник одно предложение сделал, может он уже и с вами поговорил?

- Да, нет. Пока не говорил, а в чем вопрос?

- Он мне предложил подключиться к лунным делам в КИС-е, когда испытания

ос

пойдут, и, прежде в

вами поговорить. Я и сам собирался зайти, а тут ваш звонок…

- Ну и что же решила ваша светлость?

- А что? Я не против, только…

- Вот именно «только». Перед КИС-ом еще время есть, надо с новой техникой познакомится.

- Конечно, это обязательно. Я вот что хотел спросить… Впрочем, вы-то согласны со мной поработать?

- Я сам об этом уже думал. Давай вспомним «венерические» дела. Так что ты хотел спросить?

- Олег Генрихович, объясните мне вот что: я знаю, что наши станции «Е8-5» бурили Луну

сантиметров на 40, а теперь, я слышал, нужно бурить чуть не на два метра. Так ли это принципиально? В чем здесь сермяжная правда?

- Ты, лапушка, должен знать, что для геологов, а в нашем случае - селенологов, каждый сантиметр, каждый, пройденный в глубь поверхности сантиметр - новая страница познания. Конечно, они бы рады не только земной, но и лунный шар заодно насквозь пробурить. Им, конечно, очень хочется бурить Луну еще глубже, метров на десять, чтобы реголит пройти. Но это пока трудновато. Но и то, за что мы вместе с «барминцами» взялись, очень и

. Считается,

лубине более метра перепада температур, как на поверхности - от + 120 до - 150 градусов не должно быть.

- Ну и что это им, уважаемым селенологам, даст?

- Это поможет понимать гипотезы происхождения и эволюции не только Луны, но, и нашей грешной матушки-Земли, так они считают. В общем, коротенько всего не расскажешь, ты товарищ умный, сам поймешь, чего еще не понимаешь, книжечки почитай…

- Почитать-то, почитаю. Кстати, недавно у нас зашел разговор про всякие бурилки, и вот что я услышал: существует какой-то «свайный», как его называют, эффект. Особенно он мешает при глубоких бурениях. Вы слышали про такой?

- Слышал. Суть его в том, что… вот представь себе большую кучу песка. А у тебя в руках гладенька стальная или даже стеклянная трубка и надо ее как можно глубже запихнуть в песок, забирая его во внутрь. Оказывается, что как бы ты сильно не давил на трубку, очень глубоко ее не запихнешь, сил не хватит. И внутри трубки песка будет не та

Он сам себе станет пробкой, сам себя закупорит. Это за счет таких понятий, как адгезия и когезия- слипчивость песчинок и их трение о стенки трубки.

- Так для Луны это, наверное, «враг №1»? Там ведь еще американцы в 1969 году поняли, что лунная пыль и верхние слои грунта очень липкие. Как их-то бурить?

- Так вот, конструкторы у Бармина нашли весьма остроумный выход. Грунт не будет набивать длинную трубку бурового устройства, он будет попадать внутрь гибкой трубочки, грунтоносом ее назвали. Этот грунтонос будет внутри основной бурильной трубы… Впрочем этого на пальцах не объяснишь. Давай, как нибудь, денька через два, зайдем к нашим конструкторам, которые с барминцами эту задачку будут решать, там и посмотрим.

- Ну, хорошо. Посмотрим… А как с нашим шариком? Его ведь тоже переделывать придется? Он ведь всего полметра, как туда чуть не два метра запихать?

- Конечно, кое-что придется переделать. Но основная конструкция и размеры сохранятся. И, вообще, товарищ Зарецкий, не много ли вопросов для начала? На этой машине новым будет грунтозаборное устройство. По всему остальному опыт у испытателей есть. Так вот на новое и обрати свое высокое внимание. Так? А у наших конструкторов обязательно поговори с Вадимом Адамовичем Иодко. Он вплотную этой новинкой занят.

Вадим Адамович… Вспоминая о конструкторах а писал уже об этом человеке. Теперь он был занят не мягкими оболочками амортизатора для наших первых «ЛУНЫ-9» и «ЛУНЫ-13». Теперь он полностью мог отдаться своей неизменной любви к настоящей конструкции - к механизмам, шестеренкам, электромоторчикам, подшипникам - всему тому, что составляет «настоящую» механическую конструкцию.

Вадим Адамович прекрасно понимал, что не так просто было создать конструкцию бурового устройства для взятия не просто лунного керна, а керна еще с не нарушением порядка залегания слоев грунта, не допустить их перемешивания ни при бурении, ни при транспортировке с Луны на Землю.

А каковым окажется тот грунт не на поверхности, а на глубине двух метров? Он может быть, как предсказывали специалисты, и весьма рыхлым, и, возможно, весьма твердым. А как освобождать пробуренную скважину от продуктов разрушения ее стенок? Для твердых пород бурильщики на Земле используют алмазные буровые коронки, но у них весьма слабая ударная и тепловая стойкость. На Земле процесс бурения ведется с охлаждением промывочной жидкостью, или воздухом. А как это делать на Луне? Где там брать воздух или воду? С собой с Земли везти? Значит, алмазные коронки не подойдут, надо было искать другой материал… И, конечно, это далеко не все проблемы, которые пришлось решать нашим коллегам в конструкторском бюро Владимира Павловича Бармина . И при всем этом жесточайшие ограничения по весу, по потребляемой мощности. Схема-то полета к Луне и возврата к Земле та же, что была у

«ЛУНЫ-16» и «ЛУНЫ-20».

В течение 1972-1973 годов была проведена модификация предыдущих «Е8-5». Появилась новая станция с индексом «Е8-5М». Основным отличием, как уже говорилось, было размещение на блоке КТ нового грунтозаборного устройства, способного бурить лунную поверхность на глубину до двух метров и сохранение структуры грунта.

Новое грунтозаборное устройство… До чего же оригинальной и хитроумнейшей была его конструкция!

Зашел я как-то в комнату, где работал Вадим Адамович Иодко. Против него, за столом сидел Юрий Зарецкий. Видимо, мой совет побывать у конструкторов возымел свое действие.

Вадим Адамович приветливо кивнул мне, ожидая, видимо, объяснения цели моего появления. Я молча отошел к окну, присел на подоконник, подчеркивая, что никак не хочу мешать такой, по видимому, задушевной беседе испытатели и конструктора.

- Вадим Адамович, а как же они решили преодолевать этот самый «свайный» эффект, ведь лунный грунт «липучий», об этом и все американские астронавты, кто на Луне побывал, говорили?

- Знаешь ли, конструкторы у Бармина нашли весьма остроумное решение. Они решили, что грунт будет попадать по мере погружения полого сверла в специальную эластичную трубку, ее назвали грунтоносом, но этого мало. Внутри этого грунтоноса они придумали использовать несколько подвижных тоненьких ленточек. Эти ленточки и будут снимать сопротивление передвижению грунта внутри буровой трубы.

- Вадим Адамович, я был у Бармина, смотрел, как работает эта хитрая машина, но ведь и ее конструкция и размеры, это же фантастика! - Не удержался я.

- Вы правы. Я только пару размеров назову. Вот сама туба - буровой снаряд внешним диаметром всего 15 миллиметров, а внутренним - 8. Длина его чуть больше трех метров, а ход при бурении 2,5 метра.

- И внутри этой тубы еще и тот самый гибкий грунтонос со своими ленточками?- Почесал себе заты

цкий.

- Да, точно так.

- Вадим Адамович, ну хорошо, предположим, на все эти два с лишним метра бур углубится в Луну, гибкий грунтонос с помощью хитрых ленточек будет заполнен грунтом. А как все это «хозяйство» запихнуть внутрь нашего шарика? Я понимаю, что он ведь ни больше, ни тяжелее стать не может? Те же полметра и те же 35 килограммов?

- Ты прав, Юра, но, наверное, ты еще не успел познакомиться с изменениями в шарике. Во-первых, та ампула, в которую закладывали сверло с грунтом на прошлых «ЛУНАХ» будет шире, во-вторых, тот самый гибкий грунтонос, с ленточками будет специальным устройством наматываться на барабан, и вот этот барабан и заложется в ампулу внутри шарика. Впрочем, рассказывать устройство хитрого механизма - дело не благодарное. Его надо изучать, смотреть в действии, в испытаниях…

Испытания новых станций заняли все время в КИСе. Бывать там приходилось почти постоянно. И отработка всех систем блока КТ, и ракетки «ЛУНА-ЗЕМЛЯ», и возвращаемого аппарата. Вначале автономно, потом вместе в комплексных испытаниях, а потом и с последней ступенью ракеты-носителя - блоком «ДМ».

Об одном из этапов испытаний грунтозаборного устройства в свое время писал Юрий Зарецкий. Вот кусочек его статьи в «Комсомольской Правде», Вырезка из газеты не сохранила даты, но сохранила кусочек тогдашних забот.

Меня он называет по моему тогдашнему псевдониму - Алексеем Григорьевичем.

«…Быстро пролетели дни испытаний. Наступил сеанс забора грунта, или, как он назывался, типовой одиннадцатый сеанс. Сеанс этот вызвал, естественно, повышенный интерес. В КИСе появились Алексей Григорьевич, молодой, очень уважаемый нами, работниками КБ, главный инженер завода, начальник ОТК, ведущий конструктор. Подошли рабочие-сборщики.

Володя Перегудов, наш лучший оператор центрального пульта, включил бортовое питание, и сеанс начат. Рядом с Володей Наталья Алексеевна, готовая в любую минуту прийти ему на помощь, если понадобится.

- Выдать радиокоманды «Д-1», «Е-1»,- командует Володя. Тут же стала вращаться длинная штанга, и буровая головка пошла вниз.

- Есть вращение, есть подача, - докладывает оператор бортрасчета.

Бур опускается все ниже и ниже.

- Создать на хвостовик осевое усилие в направлении головки, - приказывает Володя.

Этим имитируется появление крепких пород. Ту же автоматически включается ударный механизм. Теперь бур «долбит» твердый грунт и одновременно продолжает вращаться и опускаться вниз.

- Есть ударно-вращательный режим,- докладывает оператор. Но вот «сверло» опустилось на всю свою длину. Срабатывает выключатель, движение прекращается.

- Выдать команду «Д-2»!

Начинается намотка грунтоноса на барабан, и одновременно сам барабан начинает медленно перемещаться к отверстию на боку «шарика» - спускаемого аппарата.

Потом операция герметизации ампулы, отвод бурового механизма. Все! Сеанс прошел удивительно гладко. Мы ходили вокруг машины, обменивались мнениями, думали.

«Что-то не то. Чтобы новое - и сразу так четко работало? Не бывает».

- Давайте проверим еще раз, - предложил Алексей Григорьевич.

И, не смотря на жесткий график испытаний, сеанс повторили. Хорошо. Теперь станция готова к следующему этапу испытаний - подготовке к «взлету» с Луны».

«ЛУНА-23» пошла в полет 28 октября 1974 года. 2 ноября она была выведена на окололунную орбиту, и 6 ноября произвела посадку в южной части Моря Кризисов. Но из-за отказа одного из каналов доплеровского измерителя скорости посадка произошла с повышенной вертикальной скоростью и станция на поверхности Луны опрокинулась. Опять Море Кризисов!..

Естественно, ни о какой проверке работы грунтозаборного устройства и речи идти не могло…

Опять аварийные комиссии, опять тщательный анализ, дополнительные мероприятия по повышению надежности.

Прошло почти два года. Нет, мы не «молчали» эти годы. В июне 1975 года благополучно слетали и выполнили свои задачи «ВЕНЕРА-9» и «ВЕНЕРА-10».

В октябре мы пытались реабилитировать «ЛУНУ-23», но из-за отказа двигателя блока «ДМ» ракеты-носителя станция на дорогу к Луне не была выведена.

Лишь 9 августа 1976 года состоялся старт последней нашей лунной станции-

«ЛУНА-24». Перелет к Луне прошел без замечаний. 1

а станцию перевели на селеноцентрическую орбиту, 18 августа после успешной коррекции орбиты был начат спуск и посадка на поверхность в юго-восточном районе Моря Кризисов.

Это было в 8 часов утра. В Симферопольском пункте управления - НИИП-10, конечно всю быстро проскочившую ночь мы не спали.

Помню, шел сеанс «2Т» - второго торможения. Все шло нормально, связь со станцией тревог не вызывала, ориентация на Солнце и Земля прошли безукоризненно, включилась система стабилизации перед уходом за Луну. Как и планировалось, станция вышла из-за Луны в расчетное время, и через 10 минут должен был включиться двигатель для торможения и посадки…

9 часов 25 минут. Оставалось 5 минут… минута… На экране индикатора радиосвязи со станцией хороший, устойчивый радиоголос нашей «ЛУНЫ» вдруг сменился сплошной грязью сильнейшей помехи!

Секунды, казалось, совсем сошли с ума, словно в минутах их стало в десятки раз меньше… 9 -33… 9 -35… Сигнала нет. Что там, над Морем Кризисов? Господи, опять это местечко на Луне выбрали! Нет информации… Все шло в темную, все… 9 -37! По расчету, станция уже должна быть на поверхности. Откуда же эта сильнейшая помеха, так точно угадавшая время своего появления?

9-40…И вдруг помеха исчезла и на экране опять хороший, устойчивый сигнал. И тут же доклад телеметристов:

- Есть посадка на лунную поверхность. Касание в 9 часов 37 минут!

Включили грунтозаборное устройство. Через несколько минут в шарик была помещена бесценная добыча, и лунная ракета 19 августа стартовала к Земле.

22 августа возвращаемый аппарат был оделен от ракеты, вошел в атмосферу Земли и опустился в расчетном районе.

Масса грунта, доставленного на Землю, составила 170,1 грамма.

Три станции - «ЛУНА-16», «ЛУНА-20», «ЛУНА-24» - три кусочка Луны: 105, 55 и 170 граммов, итого 330! «ЛУНА-17» с «ЛУНОХОДОМ-1» и «ЛУНА-21» с «ЛУНОХОДОМ-2», два спутника Луны - «ЛУНА-19» и «ЛУНА-22».

Пять благополучных посадок на Луну, пять наших станций нормально работали на ее поверхности, два научно-исследовательских спутника. Итого - семь.

А каков был лунный, так сказать, КПД - коэффициент полезного действия пусков со станциями типа «Е-8»? Прикинем.

19 февраля 1969 года - «Е-8» с луноходом - авария при старте.

14 июня 1969 года - «Е8-5» отказ блока «ДМ» ракеты-носителя.

13 июля 1969 года - «Е8-5» - «ЛУНА-15» авария при посадке.

23 сентября 1969 года - «Е8-5» - отказ блока «ДМ» ра

ителя

22 октября 1969 года - «Е8-5» - отказ блока «ДМ» ракеты-носителя.

6 февраля 1970 года - «Е8-5» - отказ ракеты-носителя.

12 октября 1970 года - «Е8-5» - «ЛУНА-16»

10 ноября 1970 года - «Е-8» - «ЛУНА-17» с «ЛУНОХОДОМ-1»

2 сентября 1970 года - «Е-8-5» - «ЛУНА-18» авария при посадке.

28 сентября 1970 года - «Е8-ЛС» -«ЛУНА-19», спутник Луны

14 февраля 1972 года - «Е8-5» - «ЛУНА-20»

8 января 1973 года - «Е8» - «ЛУНА-21» с «ЛУНОХОДОМ-2»

29 мая 1974 года - «Е8ЛС» - «ЛУНА-22», спутник Луны.

28 октября 1974 года - «Е8-5м» - «ЛУНА-23» авария при посадке.

16 октября 1975 года - «Е8-5м» - отказ блока «ДМ» ракеты-носителя.

9 августа 1976 года - «Е8-5м» - «ЛУНА-24».

Итого: 16 пусков из них 7 удачных и 9 аварийных! Это по теме «Е8…» на носителе УР-500к с блоком «ДМ».

А если прикинуть вообще что получилось по советской лунной программе, начиная с 1958 года? Ведь мне довелось принимать почти во всей ее реализации, ну, за исключением первой серии испытаний «Е-6».

Статистика будет вот такой: первый этап - в ОКБ-1, в 1958-1959 годы на носителе 8К72, в трехступенчатом варианте с блоком «Е» было осуществлено 10 пусков, из них только 3 удачных в 1959 году.(«ЛУНА-1», «ЛУНА-2» и «ЛУНА-3»)

По программе «Е-6» с 4 января 1963 года по 31 января 1966 года, когда тематика «Е-6» была передана в НПО имени С.А.Лавочкина, на носителе 8К-78 в четырехступенчатом варианте с блоком «Л», было произведено 11 неудачных пусков. А с 31 января 1966 года 10 пусков, из них 6 удачных («ЛУНА-9, 10 , 11, 12, 13, и 14»)

Итого с 1958 по 1976 год в СССР было проведено 47 пусков к Луне, из них 16 успешных!!! 31 неудача!!! И в этом были виноваты 25 раз ракеты-носители, в основном их последние ступени и 6 раз собственно космические станции.

Вот таков лунный К П Д !!!

А что дальше? Дальше, к моему великому сожалению, лунная программа вышестоящими организациями у нас была прикрыта, и всем нашим планам о ее развитии суждено было лечь, как говорят, на полку. А жаль!

Очень интересные программы нами были проработаны в объеме технических предложений. Это были не материалы на двух-трех десятков листков бумаги, а больше десяти солидных томов, Ту тему мы назвали «Е8-м» а суть ее была в предложении отойти от разовых, одиночных пусков к Луне, а работать по более широкой программе исследований с помощью целого ряда, целого семейства автоматических аппаратов.

Прежде всего, по согласованию с учеными-селенологами предлагалось определить наиболее интересные районы как на видимой, так и на невидимой с Земли стороне Луны. Для этого первыми к Луне должны были быть направлены на окололунные полярные орбиты спутни

ографы.

Их задача: фотографирование поверхности с достаточно высоким разрешением и по завершению этого процесса, старт с окололунной орбиты к Земле и доставка отснятой фотопленки для тщательной обработки в наземных условиях. Это могло помочь более грамотно выбирать места будущих посадок аппаратов для комплексных исследований.

В выбранное место на поверхность садится стационарная база-станция, причем не вслепую, как садились наши «восьмерки», а с возможностью маневра при посадке, для автоматического ухода от возможных препятствий.

Третьим этапом предлагался пуск станции с луноходом на борту. Причем не просто в тот же район, где находится база-станция, а в непосредственной близости от нее. Посадка при этом должна производится на приводной маяк базы-станции.

После посадки луноход, оборудованный средствами поиска и забора образцов

грунта и других интересных предметов, отправляется в поиск в пределах

контролируемой при этом дальности загоризонтной радиосвязи. Для выполнения

всей этой программы луноход и его собратья оборудуются руками- манипуляторами, способными не только расставлять на поверхности доставленные приборы, разворачивать антенные системы, но и …стыковать необходимые штепсельные разъемы!

Кстати, конструкция таких манипуляторов была уже разработана талантливым конструктором с редкой фамилией: Карга. И в производстве изготавливались детали для лабораторных испытаний.

По завершению по

тбора интересных образцов с учетом результатов их предварительного анализа и целесообразности доставки на Землю, по приводу базы-станции близ нее прилуняется станция с возвратной ракетой «Луна-Земля». Луноход с помощью своего манипулятора передает внутрь возвращаемого аппарата собранные образцы для доставки их на Землю.

Аналогичный комплекс исследований мог быть проведен и на невидимой с Земли стороне Луны при использовании создаваемого специального спутника Луны-ретранслятора, выводимого в одну из либрационных точек, скорее всего в залунную.

Господи! Сколько было интересных мыслей, сколько предложений родилось в те дни в головах Ильи Николаевича Федорова, сколько жарких обсуждений, споров, поисков и находок в моем рабочем кабинете…

Было. Было, все это было. Но…

Затмило сознание нашим руководителям желание не продолжать исследования Луны, вроде бы «после американцев там и делать нечего», то ли дело взяться «за Марс, за доставку образцов грунта с его поверхности!» Вот это стало задачкой, впрочем, с моей точки зрения, авантюрной, по тогдашним нашим возможностям, и конечно, бес

очившей… истратив приличную сумму денег.

К Луне у нас больше не возвращались.

Да, в 1958году космонавтика начала штурм Луны. Первые советские «ЛУНЫ», американские «Рейнджеры», «Орбитеры», «Сервейеры», «Аполлоны» - первые автоматы и первые люди на Луне.

Ученым пришлось чуть не 6 тысяч дней и ночей получать и анализировать информацию своих посланцев. То были сотни различных научных данных, тысячи телевизионных кадров. Все это требовало тщательного, неторопливого анализа, все это рождало гипотезы, предположения, а порой и уверенность, подтверждение ранее имевшимся догадкам.

А дальше? Этап жадного приобретения новых данных кончился. Дальше, пожалуй, надо думать о наиболее рациональной трате средств и фундаментальном плане исследований (именно фундаментальном, и не только Луны), рожденном итогами первой лунной 17-летки.

Что-то будет дальше? Верю, будет. Но уже без меня…

Как я уже упоминал, к Августу 1970 года была закончена подготовка двух космических станций для продолжения исследований Венеры. Очередной стала «ВЕНЕРА-7».Она пошла в полет 17 августа. 22 августа стартовала ее напарница, но ей не суждено было стать очередной «ВЕНЕРОЙ», превратившись в начале пути в «Космос 359».

Чуть подробнее о «ВЕНЕРЕ-7». Она заслуживает этого.

Ее масса - 1180 килограммов, это килограммов на 50 больше, чем у ее предшественниц. Масса спускаемого аппарата, тоже возросла - прочность без массы не дается, и стала почти 500 килограммов, что на 100 килограммов превысило вес спускаемых аппаратов «ВЕНЕРЫ-5 и 6». Он был рассчитан и испытан на внешнее давление в 150 атмосфер и допустимую температуру наружной атмосферы 500 градусов Цельсия! Для таких испытаний пришлось создавать уникальную камеру высокого давления. Спускаемые аппараты подвергались там тем самым «атмосферам» и «градусам».

Сейчас можно так сказать: «Была закончена подготовка…». Через десяток-другой лет в космической летописи о подготовке этой станции ничего особенного, пожалуй, и не прочитаешь. Разве только лаконичные упоминания о дате старта, времени полета и полученных результатах исследований. А, вообще-то говоря, все этапы от «ВЕНЕРЫ-4» к «ВЕНЕРЕ-7» для наших конструкторов были сплошными проблемами. Особенно это касалось конструкции спускаемых аппаратов.

Действительно, спускаемый аппарат «ВЕНЕРЫ-4» по прочности был насчитан на внешнее давление 10 атмосфер, «ВЕНЕР-5 и 6» - на 25 атмосфер. По результатам измерений в процессе спуска к поверхности можно было предполагать, что у поверхности давление может быть около 100 атмосфер! Да еще и температура где-то в районе 450-500 градусов Цельсия! Вот и гостеприимная соседка. Какой же должна быть конструкция нашего подарка этой соседке?

Никто не исследовал законы теплотехники при условии давления в 100 атмосфер. А может быть давление там окажется еще выше? Значит, нужно было делать корпус спускаемого аппарата с запасом прочности, по крайней мере, раза в полтора! Это значит на 150 атмосфер?

Это лишь несколько слов об одной из проблем. А сколько их было!

Практически почти новый спускаемый аппарат был спроектирован, сделан, испытан.

17 августа 1970 года «ВЕНЕРА-7» отправилась в полет, на трассе полета были проведены две коррекции траектории, и 15 декабря 1970 года впервые в мире ее спускаемый аппарат совершил спуск на парашюте на поверхность Венеры в работоспособном состоянии.

В течение 23 минут Земля принимала радиосигна

ерхности другой планеты Солнечной системы. Впервые с поверхности!

Что же сообщила «ВЕНЕРА-7»? Состав атмосферы - в основном углекислый газ, температура - 475 градусов Цельсия, давление - 96 атмосфер.

«ВЕНЕРА-7», так же как и ее предшественницы, спускалась на ночную, не освещенную сторону планеты. С точки зрения астродинамики, науки о межпланетных космических полетах, это проще, нежели подлет и посадка на освещенную, дневную сторону, но для ученых особый интерес представляло получение сведений и с дневной стороны.

Во-первых сопоставление с известными данными о ночной стороне помогло бы разгадать еще несколько загадок венерианского климата, а во-вторых…

Перед следующей посланницей к Венере формулировались задачи так: вобрать в себя весь опыт своей предшественницы, провести измерения температур, давления и плотности атм

а дневной стороне с тем, чтобы срав

с ночными. Это раз. Но если станция будет садиться на дневную строну, то как же не попытаться узнать какова освещенность у поверхности планеты, как пропускает свет ее атмосфера, облачный слой. Если там достаточно светло, то, может быть, в дальнейшем удастся «посмотреть» на поверхность этой таинственной планеты, до сих пор хранящей свое лицо под чадрой облачного покрова.

Представлялось, что определить освещенность будет далеко не просто. Действительно, сколь чувствительны должны быть приборы? Темно там, сумеречно, или достаточно светло для получения телевизионных кадров? Причем те приборы, помимо всего прочего, должны уметь работать при 500-х градусах Цельсия и 100 атмосферах давления. А ведь при такой температуре олово, свинец, цинк в расплавленном состоянии…

И, наконец, можно ли попробовать хотя бы и не очень подробно оценить каков химический состав венерианского грунта. Это мог бы сделать масспектрометр, способный определить присутствие урана, тория, калия.. А почему именно этих элементов? Потому, что в земных горных породах они находятся обязательно и во вполне определенных соотношениях.

* * *

Планы… планы…планы… так началась ТРЕТЬЯ ЧЕТВЕРТЬ МОЕГО ВЕКА.

«ВЕНЕРА-7» была последней космической экспедицией к Венере, которой руководил Георгий Николаевич Бабакин, и последней «ВЕНЕРОЙ», техническим руководителем оперативной группы управления полетом которой был я.

Работами по «ВЕНЕРЕ-8» пришлось руководить новому главному конструктору - Сергею Сергеевичу Крюкову. Еще в марте 1970 года он пришел к нам работать, сменив ушедшего на пенсию первого заместителя Бабакина - Бориса Константиновича Ландышева.

Скажу откровенно: кто и как отреагировал на замену первого зама - не знаю. Но такой заменой я был доволен, и причины к тому были не малые.

Мы с Сергеем Сергеевичем работали не один год в ОКБ у Сергея Павловича Королева. Он руководил тогда проектным ракетным отделом. В 1961 году стал заместителем Королева, потом… потом с новым, главным - В.П.Мишиным, а после его освобождения от должности,

с генеральным конструктором - В.П.Глушко, работа не получилась. На 4 года вернулся в проектный отдел, а потом перешел к нам.

В силу сходства р

характера хорошие взаимоотношения между Бабакиным и Крюковым установились сразу. Это было очень кстати. Ощущать рядом плечо единомышленника - великое счастье. Жаль, очень жаль, что это содружество продолжалось всего полтора года, до рокового августа 1971-го.

Не стало Георгия Николаевича… Кто заменит? Традиционно первый зам? А всегда ли эта традиция, если решала только она, давала ожидаемый результат? Да нет. История имела и другие примеры.

Коллектив ОКБ просил Крюкова взять на себя руководство конструкторским бюро. Не сразу и не вдруг он дал согласие, но наша просьба была принята и реализована соответствующими Указами и Приказами. В августе 1971 года Сергей Сергеевич Крюков стал Главным конструктором НПО имени С.А.Лавочкина, а я целиком «переехал» на Луну. Но мог ли я не интересоваться процессом покорения такой замечательной небесной богини любви?

«ВЕНЕРА-8» пошла в полет 27 марта 1972 года. А вот ее напарнице опять не повезло. Прямо злой рок какой-то - 31 марта на орбите спутника Земли появился новый «Космос 482».

Спускаемый аппарат «ВЕНЕРЫ-8» должен был провести целый ряд исследований и впервые в мире опуститься на дневную, освещенную Солнцем сторону планеты.

Полет станции к планете и спуск на ее поверхность прошел нормально.

Что же нового узнала эта станция венерианским днем? Чем отличен ее день от ночи?

Оказалось, что температуры и давления атмосферы практически не отличались от ночных значений. А свет? На участке парашютирования и после посадки освещенность удалось определить. Солнечный свет проходил через венерианские облака! Проходил-то, проходил, но сильно ослаблялся. На высоте 50 километров освещенность оказалась в 10 раз выше, чем на поверхности, там были «земные сумерки», а это значило, что в принципе можно думать о получении телевизионного изображения.

В принципе ... Можно ли было принять эти данные как абсолютно окончательные? По все вероятности - нет. Атмосфера, облака и на Венере, «вещи» далеко не постоянные. Разница в освещенности даже летним днем на нашей матушке-Земле при ясном небе, при незначительной облачности, или перед грозой, когда по небу плывут и мечутся иссиня-черные тучи - довольно значительная. А что в момент измерений происходило там, на Венере?

Но ясно стало одно, что думать о «картинке» можно. И эт

е из области фан

Это становилось задачей инженерной. Но ведь у поверхности-то около 100 атмосфер и температура-то около 500 градусов! Нечего сказать, условия весьма «подходящие» для работы телевизионных устройств!

Оправдались надежды ученых и на получение сведений о химическом составе грунта. Масспектрометр ответил так: калий - 4%, а урана и тория десятитысячные доли процента. Подобные соотношения имеют земные граниты. Измерена была и плотность грунта. Она оказалась примерно такой же, как у рыхлых пород на Земле.

Экспедицией «ВЕНЕРА-8» был законен первый этап исследований Венеры, начавшийся в 1962 году с использованием в качестве ракеты-носителя четырехступенчатой «семерки» - Р-7.

За десять лет восемь станций добравшихся до окрестностей планеты, пытались помочь ученым разгадать её тайны. Но сколько их она еще хранила?

О новом семействе венерианских станций, более совершенных, на базе орбитальной части наших «МАРСОВ» на носителе «УР-500 К» думал еще Бабакин, но, к несчастью, довести свои мысли до воплощения он не успел. Не суждено ему было узнать и результаты первой в мире посадки его «МАРСА-3» на поверхность Марса 2 декабря 1971 года...

Американские ученые после полета «МАРИНЕРА-5» в 1967 году Венерой не занимались до полета «МАРИНЕРА-10» в 1973 году. Полет этой станции был не совсем обычным. После пролета близ Венеры и фотографирования ее облачного слоя станция изменила траекторию под воздействием силы притяжения планеты. Новый курс - к Меркурию. Такой маневр в космонавтике назван пертурбационным. Впервые его осуществила еще в 1959 году около Луны для возврата к Земле станция «ЛУНА-3». «МАРИНЕР-10» передал прекрасные фотографии поверхности Меркурия - самой близкой к Солнцу планеты.

Прошло два года.

8 июня 1975 года в полет к Венере пошла новая станция «ВЕНЕРА-9».

«... 22 октября 1975 года межпланетная станция "ВЕНЕРА-9", преодолев за 136 суток полета расстояние более 300 миллионов ки

, выведена на орбиту вокруг Венеры и стала первым в истории искусственным спутником Венеры.

Спускаемый аппарат станции совершил мягкую посадку на поверхность Венеры. Впервые в условиях атмосферы планеты Венера при давлении в 90 раз большем, чем на Земле и температуре 485 градусов по Цельсию получено уникальное изображение поверхности Венеры в месте посадки ...». Это из сообщения ТАСС.

«ВЕНЕРА-9»… Сколько было затрачено мозговой энергии, сколько пережито тревог, разочарований, радостей, надежд моих коллег? Сколько бессонных ночей и наполненных до отказа заботами и хлопотами дней конструкторов, испытателей, ученых? Сколько заботы, истиной человеческой заботы управленцев, которым доверено было провести станцию во всем ее 136 суточном пути по космическому океану, управлять работой всего ее сложного приборного хозяйства. Довести до планеты…

И вот все это вмещено в лаконические, скупые строки сообщения ТАСС.

Новая «ВЕНЕРА»…

И словно для того, чтобы ни у кого не вызвать сомнения по поводу «случайности» подобного научно-технического свершения, 14 июня в полет ушла «ВЕНЕРА-10» и сообщение о результатах ее экспедиции, почти аналогичные результатам «ВЕНЕРЫ-9».

Первые спутники Венеры! Первые панорамы ее поверхности!

Панорамы. Незнакомый мир древнейшей соседки Земли. Сколько споров, сколько гипотез породил он. И вот перед глазами телевизионные кадры. Документ. Не гипотеза, не догадка. Факт.

Представьте себе нетерпение ученых, чуть не рвущих друг у друга изображения кусочков венерианской «земли». Кто, где, когда видел такое? Кто, где, когда предполагал такое увидеть? Панорамы. Незнакомый мир древнейшей соседки Земли, породивший великое множество гипотез. И вот он перед глазами.

«Рельеф, типичный для горных образований весьма приличного возраста» - заключение по панораме «ВЕНЕРЫ-9».

«Горный ландшафт совсем «молодой» - по «словам» «ВЕНЕРЫ-10».

Что это? Опять противоречия? Нет, считают ученые, не прот

. Это ломка старых представлений. Венера не мертвая планета. Она, видимо, живет, в ее недрах происходят какие-то процессы, рождаются «материки», «моря», бурлят «вулканы». Пока эти определения давались в кавычках: ведь то были первые панорамы, первый взгляд человека всего на два небольших участка планеты. А ведь Венера по размерам почти такая же, как Земля. А можно ли представить себе природу Земли по двум фотографиям кусочков грунта, снятым в местах, удаленных друг от друга на 2 000 километров?

Но то было впервые. Опять впервые!

А ведь всего два десятка лет назад до этого не в фантастических романах, а на научных симпозиумах, в глубоко

трудах авторитетнейших ученых был спор о природе Венеры. Ссылаясь на неопровержимые данные, одни из них провозглашали, что условия на Венере аналогичны тем, что были на Земле в каменноугольный период, с теплым и влажным климатом, изобилием влаги под постоянно пасмурным небом, мир органический, мир конца палеозойской эры! Такая точка зрения была широко распространена.

Но не менее авторитетные ученые возражали: «На Венере или сплошная безводная пустыня, при полном отсутствии воды и растительности, или сплошной океан, полностью покрывающий всю поверхность планеты».

Успокоится ли человеческая мысль, ограничится ли желание человека познавать н

ое?

Создание новых «ВЕНЕР» знаменовало собой начало новой фазы исследования планет Солнечной системы. Первое поколение автоматических станций «ВЕНЕРА» начавшее свою жизнь в 1961 году, передало эстафету второму поколению. Новая ракета-носитель. Новые станции. Они только по весу и то раза в три больше, чем их предшественницы. Новое оборудование, новые приборы, более совершенные, более надежные, способные выполнять более сложные задачи.

В конструкцию новых станций был заложен ряд оригинальных решений. Это в первую очередь касалось аппаратов, предназначавшихся для спуска в атмосфере и посадки на поверхность. Наверное, излишне говорить о том, что районом исследований была выбрана дневная сторона планеты. Причем осложнением было то, что та сторона при посадке аппаратов не видна с Земли. А как же радиосвязь? Как получить информацию? Выход был только один - ретрансляция.

Радиосвязь спускаемого аппарат с его орбитальным отсеком, остававшимся на орбите искусственного спутника планеты, а от него уже передача на Землю. Сложно? Конечно, не просто. Но то была единственная возможность.

За двое суток до подлета к планете станции разделялись на две самостоятельные части - орбитальные, которым надлежало стать спутниками и посадочные, спускаемые аппараты.

Вслед за этим с помощью корректирующих двигателей и, конечно, систем управления траектории орбитальных отсеков изменялись таким образом, чтобы они стали спутниками планеты.

Вся информация со спускаемых аппаратов и «ВЕНЕРЫ-9» и «ВЕНЕРЫ-10», проработавших на поверхности планеты почти по часу, была принята орбитальными отсеками и передана на Землю, в том числе и панорамы местности.

Но не только передача с поверхности планеты было задачей спустившихся аппаратов. Еще до посадки были проведены исследования в облачном слое. Этот участок «дороги» всеми предыдущими аппаратами «поскальзывался» очень быстро. Они стремились скорее достигнуть нижних слоев атмосферы, подойти к поверхности. А теперь нужно было «задержаться» в облаках как можно дольше. Как? Ответ мог быть только один: на большом парашюте.

А что потом? Потом, после прохождения облачного слоя как можно быстрее опуститься на поверхность, стараясь не «набрать» избыточного тепла в нижних слоях атмосферы, сохранить внутри спускаемых аппаратов приемлемые условия для работы на поверхности.

Значит, на этом участке спуска не нужен большой парашют? Да, не нужен. А нужен ли он здесь вообще? Как видно, задача была не из простых. Решить ее мог только спускаемый аппарат совершенно новой конструкции. Такой и был спроектирован. Это был металлический шар диаметром более двух метров, защищенный на внешней поверхности слоем теплоизолирующего покрытия. Внутри большого шара прочнейший шар поменьше. Сверху на нем нечто напоминающее широкополую шляпу, а внизу, на трубчатых раскосах, кольцеобразное амортизирующее посадочное устройство.

Внутри того малого шара, который собственно и являлся посадочным аппаратом, все то, что должно было проводить исследования на поверхности. Там же за прочнейшими жаростойкими иллюминаторами телевизионные глаза.

После отделения от орбитального отсека большой спускаемый аппарат преодолевая сопротивление атмосферы, замедлил свое падение, раскрылся на две части, как скорлупа громадного ореха. Верхнюю часть утащил в сторону специальный парашют, нижняя часть продолжала падать на поверхность, а посадочный аппарат, извлеченный из не

громадное ядрышко громадного ореха на своем парашюте начал медленный спуск к поверхности. Почти 20 минут он «болтался» на парашюте в облачном слое, присматриваясь своими приборами к «материалу из которого сделаны» те облака.

Техника и технология спуска на парашютах в облачном слое была и раньше отработана, а как дальше обеспечить более быстрый проход к поверхности? Было рассмотрено много различных вариантов и не сразу был выбран тот, который и был реализован. Смелый, оригинальный - отказаться от парашюта вообще! Применить на последнем участке спуска, благо плотность атмосферы достаточно велика, жесткий металлический щиток - зонтик. Это вот те самые «поля» широкополой «шляпы». С высоты 60 километров посадочный аппарат снижался на этих «полях».

Все, что было задумано проектантами, конструкторами, учеными, сделано рабочими руками, испытано ни один и не два раза, подготовлено к полету испытателями, все, что было передано в руки управленцев - безукоризненно выполнило намеченную программу новых исследований на поверхности планеты.

А орбитальные отсеки? Выполнив задачу ретрансляции всего того, что им передали посадочные аппараты, они, первые в мире искусственные спутники Венеры, продолжили свою работу в околопланетном пространстве, облетая планету за 48 часов.

Попробуйте представить… впрочем, это не легко. Но все же…

…Вокруг Солнца со скоростью 39 километров в секунду по своей извечной орбите мчится Венера, а вокруг нее вращаются два творения людей с далекой, еле-еле видимой оттуда звездочки-Земли. Венера держит их около себя своими мощными гравитационными силами, увлекает их с собой по вокругсолнечному пути все дальше и дальше. Путь этот лежал и в засолнечные дали. Росли миллионы километров между Землей и ее посланцами. И вот Солнце уже между Венерой и Землей. Наступила, да простят меня астрономы, венерное «затмение». Солнце закрыло ее от земных глаз. Для исследователей уникальный случай…

Прошло три года. 1978 год был для нашей космической соседки, пожалуй, наиболее беспокойным. В первых числах декабря ее атаковал американский «ВЕНЕРИАНСКИЙ ПИОНЕР-1», а через пять дней ворвался второй, сбросивший четыре аппарата-зонда, упавшие с большой скоростью на поверхность.

Не успела Венера отдохнуть от этого «нападения», как 21 и 25 декабря в ее небе яркими метеоритами сверкнули спускавшиеся аппараты наших станций «ВЕНЕРА-12» и «ВЕНЕРА-11», стартовавшие 9 и 14 сентября 1978 года. Причем стартовали они в порядке номеров, но для того, чтобы соблюсти равные условия входа в атмосферу планеты, стартовавшей на пять суток позже «ВЕНЕРЕ-12» была при выведении на траекторию полета придана несколько большая скорость. Она обогнала «ВЕНЕРУ-11» примерно на половине пути.

Эти станции, созданные на базе своих предшественниц, имели несколько иную задачу. Их орбитальные отсеки не предназначались для вывода на орбиту вокруг планеты, они были направлены по так называемой пролетной траектории. Спускаемым аппаратам надлежало продолжить исследования на дневной стороне планеты. Были внесены и некоторые изменения в их конструкцию и приборный состав.

21 декабря 1978 года. Финиш «ВЕНЕРЫ-12». В то раннее зимнее утро, вернее еще ночь я не мог оставаться равнодушным и, конечно, поехал в Подлипки.

Главный зал Координационного Центра. Сюда передавалась вся информация о последнем участке полета и спуска на поверхность. Сложное, большое хозяйство Центра, сложная, беспокойная работа его сотрудников.

В обрамлении громадного экрана, занимающего одну из стен зала, были высвечены ряды слов и цифр. То была основная операционная и временная информация - расписание событий в то утро 21 декабря 1978 года.

Слева вверху на табло высвечивалось: «05-14...» и быстро менявшиеся «15...16...17....» Это часы, минуты, секунды Московского времени. Чуть дальше: «Сутки полета - 99». Еще чуть дальше: «До посадки 1 час 10 минут 11 секунд…». Только счет времени шел наоборот, значение часов, минут, секунд убывал. На светящемся экране плавная кривая - схема спуска в атмосфере планеты.

Помечены основные этапы - когда по программе должен быть вход в атмосферу, когда открытие тормозного парашюта, когда раскрытие половинок большого шара и выход малого, его путь на парашюте, затем сброс парашюта, спуск на поверхность.

На поверхность ... Здесь на схеме-то она была ровненькой, прямой линией вычерченная! Эх, была бы на самом деле такой! А то прошлый раз аппараты на каменную россыпь садились ...

Посмотрел я на часы - спускаемый аппарат уже должен был входить в атмосферу. Так предусматривала программа. От орбитального отсека он был отделен еще двое суток назад. Но что в нем творилось - неведомо. Информации никакой не было, и быть не могло.

Знал, что почти 40 секунд аппарат будет пробираться через верхние слои атмосферы, полыхая метеоритом в венерианском небе, сбавляя свою сумасшедшую скорость 11 000 метров в секунду, до 200-250-и. И вот тогда должно сработать пиротехническое устройство резки корпуса большого шара на две части. Только потом парашюты, антенны… Только тогда сюда, в Центр, придет информация.

Основной посадочный аппарат- собственно главное, чего ради и был затеян этот перелет с Земли на Венеру, почти десять минут будет спускаться на тормозном парашюте и вот только тогда… тогда мы здесь, в Центре должны услышать…

И, словно понимая нетерпение

бравшихся в ту ночь, в то раннее декабрьское утро в зале Центра, прозвучал доклад оператора:

- Есть сигнал с посадочного аппарата! Есть прием телеметрической информации!

И, будто давая перевести дух, через минуту:

- На пять часов тридцать восемь минут за бортом аппарата температура плюс шестьдесят пять по Цельсию... давление одна атмосфера.

Судя по этим данным, информация прилетела с высоты километров 50 над поверхностью.

Значит, парашют был уже отброшен, и посадочный аппарат свободно падал на поверхность. На боковом экране, словно на гигантском листе гуливеровой пишущей машиной началось выстрачиваться: 0-5-4-0 - т-е-м-п-е-р-а-т-у-р-а-1-0-3... д-а-в-л-е-н-и-е... А рядом на табло: «до…посадки…осталось…...», и голос оператора: «Высота над поверхностью сорок два километра» Еще почти 45 минут спускаемый аппарат будет падать на поверхность. Три четверти часа! Вот насколько плотная атмосфера! И падать уже без парашюта, он был отброшен на высоте 60 километров! И опять строчки на экране: «0-5-5-5 - т-е-м-п-е-р-а-т-у-р-а 3-4-9…

д-а-в-л-е-н-и-е 1-5...».

Как долго тянулись минуты... Аппарат падал на поверхность, тормозясь широким

своей «шляпы». Здесь в Центре все шло оперативно, но до Земли-то от Венеры радиоволнам лететь почти 4 минуты!

Наконец на табло, в надписи «до… посадки… осталось…» вместо часа и минут высветились два нуля, а в секундах запрыгало: 20... 10... 05... 00! Табло погасло и... тишина в зале. Теперь ждать. Ждать эти самые 4 минуты.

Ждать...ждать…ждать… Минута... вторая... третья... четвертая... И торжественный, взволнованный голос:

- Есть сигнал датчиков касания поверхности! Есть посадка на поверхность Венеры!

И через какое-то мгновенье:

- Есть прием научной информации!

А за бортом аппарата, работавшего на поверхности Венеры температура 430 градусов по Цельсию и давление 88 атмосфер!

30 октября и 4 ноября 1981 года к Венере пошла следующая пара станций -

«ВЕНЕРА-13» и «ВЕНЕРА-14». До марта следующего года продолжался их полет. Благополучно опустившись на дневную сторону планеты, телевизионные системы их спускаемых аппаратов передали уникальные цветные панорамы еще двух участков поверхности нашей космической соседки.

Что еще интересного узнали наши и американские ученые в те годы?

В феврале 1979 года английский журнал «New Seintist» опубликовал обзор результатов исследований Венеры. Там, в частности сообщалось, что при снижении американских зондов в атмосфере Венеры они прошли через желтые серосодержащие облака, которые вместе с плотной атмосферой отражают 75% солнечного света. Самый верхний слой находится на высоте около 70 километров над поверхностью. Он состоит из капель серной кислоты диаметром около 1 микрона и имеет толщину 5 километров.

В этом слое содержится примерно 300 капелек кислоты на кубический сантиметр.

В основании слоя диск Солнца уже не виден, однако его свет проникает через слой как через дымку, и видимость составляет около 6 километров. Температура верхнего облачного слоя составляет 2 градуса Цельсия, а атмосферное давление 0,5 атмосферы.

От 58 до 52 километров располагается второй облачный слой. В нем наряду с капельками серной кислоты большое количество жидких и твердых частиц серы диаметром 4 микрона и 10-15 микрон. В этом слое преобладают крупные частицы - 100 частиц на кубический сантиметр. Температура слоя 40 градусов Цельсия, а видимость в нем 1,6 километра.

Третий облачный слой на высоте 52-49 километров. Его плотность - 400 частиц в кубическом сантиметре, в основном это частицы серы. Температура в этом слое 80 градусов., давление 1 атмосфера.

Если два верхних слоя напоминают дымку, то третий аналогичен земным облакам.

Под нижним слоем легкая дымка, состав которой не определен. Ниже 32 километров атмосфера сравнительно чиста и видимость достигает 80 километров при общей освещенности как на Земле в облачный день. Ниже свет краснеет и видимость уменьшается.

На высоте 10 километров освещение становится полностью красным, видимость сокращается до 12 километров. С высоты 4 километра наблюдатель с зонда мог бы различать в красном мраке на поверхности планеты некоторые детали. На самой поверхности освещение огненно-красное, при горизонтальной видимости около 3 километров.

Ничего себе, приятная картинка ожидает того, кто хотя бы во сне окажется на этой красавице планете!

* * *

«ВЕНЕРА-15» и «ВЕНЕРА-16»

Алексей Федорович Богомолов… Помню, еще в 1957 году, когда в кабинете Сергея Павловича Королева зашел разговор о телеметрии для второго спутника, на котором в ноябре того года в космический рейс была послана Лайка, и повисшая тишина красноречивее любых речей зафиксировала отсутствие предложений наиболее опытных и маститых Главных, все они были шокированы легкомысленным, на их просвещенный взгляд, предложением Богомолова.

Да, чуть не три с половиной десятка лет. Не хочу сказать, что с Алексеем Федоровичем и возглавляемым им коллективом дороги наши за эти годы не пересекались. Пересекались. Ни раз техническая целесообразность принятия его предложений была очевидна, но… «Но» - было в том, что его конструкторское бюро - ОКБ МЭИ, жизнь которого началась в стенах Московского энергетического института еще под руководством академика Владимира Александровича Котельникова, не принадлежало нашему министерству Общего машиностроения.

Богомолов, по мнению нашего высокого руководства, был «не наш» и кооперация с ним всячески пресекалась. Особенно после смерти весьма его уважавших за смелость и нестандартность технической политики Королева и Бабакина

снованием этой странности в той советской системе организации науки и техники во многом было то, что Алексей Федорович и его коллектив могли предложить идею и воплощение весьма опережающие по уровню специализированные «свои» НИИ и ОКБ, так сказать «утереть нос». Как же можно было пережить такое?

В середине семидесятых годов среди ученых пошли разговоры о попытках создании радиокарты поверхности Венеры. Это можно было сделать с помощью космических станций - спутников планеты.

Спутники Венеры мы делать умели, ими стали впервые еще в 1975 году орбитальные отсеки «ВЕНЕРЫ-9» и «ВЕНЕРЫ-10». Дело было за «малым» - на спутнике должен быть специальный бортовой радиолокатор, способный распознавать особенности рельефа поверхности.

Теоретически возможность решения такой задачи с помощью радиолокатора была проработана в Институте радиотехники и электроники Академии наук СССР, директором которого был наш старый знакомый академик Владимир Александрович Котельников.

Теория - вещь необходимая, полезная, но для решения реальной задачи недостаточная. Нужна еще такая «малость», как аппаратура. «Свой» НИИ-885, Главным конструктором в котором был Михаил Сергеевич Рязанский, соратник Королева и Бабакина по ракетным и космическим делам, по специализации и возможностям с такой задачей справиться мог.

Совет Главных конструкторов, рассматривая предложения по радиолокатору, в своем решении записал однозначно: «Рязанский» Как и полагалось, после Совета документ-решение «обвозился» по участникам для подписей.

«…Рассмотрение согласованного накануне решения Совета главных конструкторов проходило в кабинете Рязанского,- рассказал мне ведущий конструктор тех станций в те годы Николай Александрович Морозов,- все шло к последней операции - установлении подписи Михаила Сергеевича. Его черная самописка уже была занесена над титульным листом. И в этот торжественный момент в кабинет вошел директор НИИ Леонид Иванович Гусев. Рязанский коротко рассказал ему о существе решаемого вопроса. Реакция была неожиданной: «Нет и нет! Этого делать я не буду.

перимент кому необходим? Ученым? Вот пусть они этот локатор и делают!» Не помог и срочный разговор по телеф

юк

рная ручка вместо

крест на крест перечеркнула соответ

п

шения…»

Плохо? Не знаю. Но на Гусева похоже. Но тем самым снималось «табу» министерства в части…Богомолова. А он с удовольствием взялся за решение той интереснейшей задачи.

Специальный радиолокатор, сложнейшее бортовое запоминающее устройство, наземный комплекс приема и обработки получаемой информации с использованием уникальной параболической антенны в Медвежьих Озерах, кстати, созданной тоже по инициативе Алексея Федоровича Богомолова, все это было создано к 1983 году.

Сергей Сергеевич Крюков, к сожалению, с 1977 года у нас уже не работал. Он вернулся в Подлипки. То были весьма не простые обстоятельства, приведшие к нам в должности Главного, а потом и Генерального конструктора Вячеслава Михайловича Ковтуненко. Он долгие годы работал заместителем у Михаила Кузьмича Янгеля в Днепропетровске.

Писать сейчас о перипетиях тех лет и событий не место и не время. Пусть этим, при желании, займутся молодые через десяток-другой лет, когда о командно-административной системе и «глубоко эрудированном» верхнем эшелоне возникнет необходимость вспоминать...

В июне 1983 года пошли в полет «ВЕНЕРА-15» и «ВЕНЕРА-16». В октябре они благополучно достигли окрестностей планеты, и были выведены на близкие к полярным, сильно вытянутые эллиптические орбиты вокруг планеты с периодом обращения 24 часа. Минимальное расстояние аппаратов от поверхности планеты в перицентре составляло около 1000 километров, максимальное - в апоцентре - 65 000 километров.

При прохождении вблизи планеты за 16 минут ежедневно снималась полоса поверхности длиной 7000-8000 километров.

С ноября 1983 года по июль 1984 года было проведено радиолокационное картирование 115 миллионов квадратных километров северного полушария Венеры, установлены 237 деталей рельефа местности, а по информации, полученной от американского аппарата «ВЕНЕРИАНСКИЙ ПИОНЕР-1» еще 80 деталей рельефа.

Первые результаты исследований поверхности радиолокационным способом с орбиты спутника Венеры показали, что большая часть поверхности относительно ровная, напоминающая земную, и сильно отличается от поверхности Меркурия, Марса и Луны. Была зарегистрирована полоса около 120 километров, вдоль которой высота изменялась на 3 километра. Неожиданным было открытие на поверхности гигантского каньона глубиной 6,4 километра и протяженностью 400 километров!

Согласно действовавшему временному правилу присвоения наименований рельефным образованиям на планетах земной группы был установлен следующий порядок: на Меркурии названия кратеров подбираются в честь деятелей мировой культуры; на Венере эта честь принадлежит наиболее знаменитым женщинам (Венера единственная планета, названная женским именем!) на Луне и Марсе в основном используются имена деятелей науки и техники.

При выборе имен было решено не использовать имена ныне здравствующих людей, религиозных, политических деятелей и полководцев.

На Венере было решено присвоить наименования в честь знаменитых женщин как реально существовавших, так и мифологических, созданных воображением и фантазией различных народов мира. Для Венеры было выделено и определено 15 родовых терминов (как их называют) деталей рельефа, для которых были установлены типы собственных имен:

Для больших кратеров, диаметром 30 километров и более - фамилии знаменитых женщин, родившихся после 1500 года; для малых кратеров, диаметром меньше 30 километров - женские личные и

я Патер - кратеров неправильной формы, или сложных кратеров -фамилии знаменитых женщин, живших до 1500 года: для Тессер - районов с сильно пересеченным рельефом, имеющим в

ркетообразный рисунок - имена богинь судьбы, счастья, удачи. Для равнин - имена героинь мифов. Для уступов - имена богинь домашнего очага. Для холмов - имена богинь моря. Для борозд и линий - имена женщин воинственных мифологических персонажей. Для венцов - имена богинь плодородия и земледелия. Для гор, куполов и областей - имена различных богинь, титанид, великанш. Для гряд - имена богинь неба, мифологических персонажей, связанных с небом, светом. Для земель, плато - имена богинь любви, красоты. Для каньонов - имена мифологических персонажей, связанных с лесом, охотой, Луной.

На карте Венеры, с начала 1987 года, помимо многих установлены и памятные нам наименования: кратеры в честь Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, актрис Марии Ермоловой, Валерии Барсовой и Сары Бернар, писательниц Сельмы Лагерлеф и Агаты Кристи, балерин Анны Павловой и Марии Тальони. Есть на Венере равнина Снегурочки, патера Ярославны, равнина Русалки. Среди женских имен исключение было сделано только для трех наименований, гора Джеймса Максвелла, английского физика, развившего идеи Фарадея, и создавшего теорию электромагнитного поля, и областей Альфа, и Бета.

Сведения относительно общеплановых особенностей рельефа были получены только в конце 1970-х годов. Наибольшую площадь поверхности планеты занимают холмистые равнины с перепадом высот не более 500 метров. На равнинах есть ударные кратеры, тектоно-выливного про

ия, кольцевые структуры поперечниками от 170 до 600 километров. В северном районе планеты выявлена «Равнина Снегурочки», поперечником более 3 000 километров.

Есть на поверхности и высокогорные плато, аналогичные земным материкам с поднятиями от 2 до 11 километров. Три самых крупных, это «Земл

по площади равная почти Австралии, и «Земля Афродиты» по площади почти равная Африке. С юга к Горам Максвелла примыкает край Равнины Седны. К северу горы переходят в извивающийся «жгут», плавно переходящий в равнину. На Плато Лакшми обнаружена вулканическая кальдера Коллет, размером 100х75 километров. Обнаружен лавовый поток длиной 300 километров.

Полученная карта представляла собой бесценный материал для специалистов-планетологов, и позволила узнать кое-что новое о механизмах образования планет и, в частности, Земли.

В научном мире многие считали, что эволюционный путь Венеры подобен земному. Очевидно, она, так же как Земля в далеком прошлом, прошла через стадию разогрева недр. На поверхности Венеры дистанционным способом обнаружены породы, сильно обогащенные ураном, торием, калием, что говорит об их выплавлении из первичного вещества, залегавшего в недрах планеты. Большое количество углекислого газа в атмосфере Венеры свидетельствует о том, что процесс излияния магматических пород на поверхность завершился сравнительно недавно или, даже, продолжается и в настоящее время.

Сопоставляя данные о Луне, Земле, Венере и Марсе ученые приходили к выводу о том, что, по-видимому, на всех этих телах Солнечной системы шел, и, возможно, идет единый геохимический процесс и что все планеты земной группы, сходны по внутреннему строению, хотя каждая планета имеет существенное отличие и находится на собственном этапе единого процесса.

Оценивая успехи советской космонавтики в исследованиях Венеры, в США эту планету в шутку стали именовать «Красной планетой». На одном из крупных космических форумов - «Хьюстонской конференции», доклад советских ученых о полетах наших «ВЕНЕР», о полученных цветных телевизионных снимках участков поверхности планеты, о результатах анализа состава грунта, радиолокационной съемке поверхности был восторженно принят. В эти часы прекращали работу все остальные секции конференции, специалисты всех стран-участников стремились услышать доклад наших ученых.

Происхождение Солнечной системы - одна из главных проблем мировой науки, но вся доступная в настоящее время информация пока не может служить созданию теории этого процесса.

Луна, Венера, Марс... Их изучение еще в Х1Х веке дало важнейшие сведения об этих планетах Солнечной системы. Но небесные тела, совсем не похожие на планеты, тела, прилетающие в пределы Солнечной системы - кометы,- кто они? Из-за относительной малости масс они, по мнению ученых, не изменили свое физическое состояние и химический состав со времени рождения. Быть может, они состоят из протопланетного вещества, которое как в холодильнике сохраняется в «законсервированном» виде? Того вещества, из которого образовались и планеты?

Были мысли и о том, что, возможно, кометы послужили причиной появления в атмосфере Земли органических молекул, от которых, в конечном счете, произошла жизнь на Земле!

Так что же такое кометы? Буквально несколько строк о них. Во-первых: это тела Солнечной системы, движущиеся по различным эллиптическим орбитам с различным периодом обращения вокруг Солнца, уходящие от Солнца, порой, за орбиты дальних планет.

Масса комет сосредоточена в их ядрах, состоящих, как считают, изо льда, снега, сконцентрировавшихся газов и других летучих веществ, перемешанных с пылью - этаких «грязных снежных комьев», размером до нескольких километров и массой в миллиарды тонн.

При приближении комет к Солнцу происходит испарение веществ с поверхности ядра, образуется окружающее его облако размером в сотни тысяч километров. Это облако астрономы назвали, «комой».

Ядро с комой - это голова кометы. Некоторые ученые считают, что в голове кометы средних размеров спокойно разместились бы все собранные вместе планеты Солнечной системы. Часть газов комы при прохождении кометы вблизи Солнца ионизируется и под давлением солнечного света образует направленный в сторону от Солнца хвост, длиной в сотни миллионов километров!

Вот очень коротко том, что могли знать ученые, наблюдая изредка появляющиеся в небе хвостатые странницы.

Космические аппараты позволили думать о попытке сблизиться с кометой, исследовать ее не с расстояний в миллионы километров, а ближе, но ... для такого знакомства помимо всего прочего нужно было знать с максимальной точностью параметры траекторий движения этих небесных странниц, и к какой из них, а комет не так уж мало, направить, прежде всего, космических исследователей.

Из наиболее интересовавших ученых комет пальму первенства много лет держала комета Галлея, одна из самых знаменитых в истории человечества.

В музее Байе во Франции хранится гобелен Х1 века, на котором изображены норманны, пораженные явлением Кометы в 1066 году. Комета вернулась и была замечена в 1456 году, и, как писали историки того времени, она была ужасной, ее хвост напоминал бушующее пламя и занимал примерно треть неба.

Начало подлинной истории исследования этой «страшной» кометы датируется 15 августа 1682 года: в этот день ее наблюдал ближайший ученик Исаака Ньютона, блестящий английский астроном Эдмунд Галлей.

В 1695 году Галлей занялся вычислением орбит 24 комет, за которыми наблюдали в течение трех веков. Он обратил внимание на сходство орбит трех комет, прилетавших в 1682, 1607 и 1531 годах и его осенила догадка, что это могла быть одна и та же комета с периодом возврата в Солнечную си

вн

дам. Галлей записал тогда:

«.

еренностью решаюсь предсказать ее возвращение на 1758 год. Если она вернется, то не будет больше никакой причины сомневаться, что и другие кометы должны снова возвращаться к Солнцу».

В конце 1758 года комета вернулась. К сожалению, сам Галлей не дожил до своего триумфа. Он скончался в январе 1742 года.

Этой небесной страннице было присвоено имя Эдмунда Галлея. В хрониках зарегистрировано 29 ее возвращений к Солнцу. В 1986 году ожидалось тридцатое ...

Тридцатое ... Явление для нашего поколения уникальное, ибо следующего ее пришествия нам не дождаться, следующая встреча будет уже для правнуков - через 76 лет ...

Да, кометы… Это очень интересно, очень… Но и на Венере, на Марсе сколько еще не разгаданных загадок…

Исследования Венеры в период с 1975 по 1983 год и у нас с помощью станций «ВЕРЕРА-9,-10,-11,-12,-13,-14,-15-16», и в США велись с целями получения сведений в основном с процессе спуска в атмосфере и весьма кратковременных исследований поверхности планеты. Но еще в 70-е годы член Французской академии Ж.Бламон обратился к президенту Академии наук СССР М.В.Келдышу с интересным предложением организовать совместную советско-французскую аэростатную экспедицию на Венеру.

Почему аэростатную? По-видимому потому, что аэростатные исследования сулили возможности существенно подробнее получить данные о составе и характеристиках атмосферы планеты по сравнению с результатами, полученными при не очень продолжительных парашютных спусках аппаратов в атмосфере.

Так что же предлагал Бламон? Главным элементом предлагался большой аэростат, который должен был дрейфовать в атмосфере в течение двух суток над поверхностью Венеры. Информация с аэростата должна была ретранслироваться на Землю с помощью созданного в тот же время искусственного спутника планеты. Тот проект получил название «ЭОС-Венера». Никакого посадочного аппарата в составе экспедиции не предусматривалось.

- Да-а ... - задумчиво, отвернув лицо в сторону и глубоко вздохнув, проговорил Владимир Геннадьевич Перминов, тот самый Володя, который тридцать лет назад был ведущим конструктором «бабакинских» «ВЕНЕР». 3а эти годы он стал доктором технических наук, заместителем генерального конструктора и, главным конструктором «по направлению», как именовалась моя, его и еще одного нашего коллеги должность.

- Да-а, - повторил он, - «ЭОС…» А интересно, знаешь ли ты, почему так и не родился этот проект? Ты тогда, помню, над спутником Земли, астрофизической обсерваторией «АСТРОН» работал, а вот мне довелось повоевать.

- Уж и воевать! Такой проект сам на стол просился. - Ответил я своему давнишнему другу.

- А вот представь себе, да, воевать. Тогда в проектных отделах знаешь, какие аппараты рисовали? Думали так - на одном носителе, уже не на «Семерке», а на «ПРОТОНЕ» к Венере пойдет первый аппарат и становится ее искусственным спутником, на другом, таком же носителе идет тот самый зонд, с которого в атмосфере Венеры вводится аэростат с научными приборами. Информация с аэростата на Землю ретранслируется через спутник. Для надежности все это делается в двух экземплярах - все дважды. Итого: 4 пуска, 4 ракеты, 4 аппарата. Вот это и был совместный советско-французский проект!

- Так это хорошо, международное сотрудничество всегда на пользу. Об этом еще Королев мечтал, - заметил я.

- Хорошо-то, хорошо, но когда главный ...

- Тогда Крюков еще «командовал»?

- Да, Сергей Сергеич. Так вот он велел мне вплотную смотреть за этим проектом. Посмотрел я, подумал и понял - это не проект, так нельзя, это же четырехпусковая схема на «ПРОТОНАХ»! Сколько же это будет стоить! Я Крюкову сказал: «Уволь, но в такие «игры» я не играю! А время шло ... Ушел от нас Крюков. Помнишь эту историю?

- Еще бы не помнить. Говорил я ему, и не раз, что на таких проектах не только инфаркт заработать можно, а нечто серьезнее. Помнишь «5-М»? Тот проект его и сломал ...

- Вот именно, сломал. А жаль. Но и Ковтуненко, новый главный, то бишь генеральный, продолжал на меня давить. Я разозлился и написал письмо в Министерство, что это авантюра!

Понял я, что можно такую задачу решить дешевле, реальнее и интереснее. Суть в том, что можно было объединить посадку на поверхность Венеры и создание аэростатного зонда в атмосфере в одном аппарате. Когда Главный узнал про мое письмо, ругани было - жуть! Но к счастью, о нем узнал директор ИКИ академик Сагдеев, он позвал меня. Я все ему рассказал.

Эх, как он ухватился! А потом, наверное, ему кто-нибудь еще подсказал, что 1986 год для землян особенный, год пришествия «Ее Величества» кометы Галлея. Разве можно было такое упускать? Сагдеев сагитировал Ковтуненко. Эта идея ему понравилась. Вот так, объединением спускаемого аппарата с аэростатом с задачей исследования кометы и получился проект ВЕНЕРА-ГАЛЛЕЙ - «ВЕГА».

Да, об исследованиях комет речи пока не шло. Да и о каких исследованиях можно было думать, если одна из интереснейших комет, носящая имя Эдмунда Галлея движется в Солнечной системе не в сторону движения всех планет, а в противоположную. Это значило, что космический аппарат, стартовавший с Земли и двигающийся в пространстве в том же направлении, что и Земля, при приближении к комете будет двигаться почти ей навстречу, поскольку скорость движения Земли по орбите вокруг Солнца равна 30 километрам в секунду, а у косм

аппарата она существенно меньше. Их относительная скорость движения будет около 80 километров в секунду!!! А это чуть не З00 тысяч километров в час! 80 километров в секунду! В десять раз больше первой космической скорости! Москва -Питер за 10 секунд!!! Вот это была задачка!

Да, в названии того уникального проекта - «ВЕГА» было два слова: Венера и Галлей.

В 1985-1986 годах во Вселенной имело место уникальное расположение Венеры и кометы. Оказалось, что можно пролетая около Венеры, десантировать на ее поверхность спускаемый аппарат и, использовав ее поле тяготения, совершить гравитационный маневр и космический аппарат направить к орбите кометы. Один космический аппарат мог помочь решить три задачи: продолжить исследования атмосферы Венеры, ее облачного слоя, поверхности и, наконец, исследовать комету при сближении орбитальной части аппарата с ее ядром, на пролетной траектории с расстояния несколько тысяч километров.

Сложной была и многоцелевая научная программа 450-суточной экспедиции, разработанной нашими учеными предусматривавшая на первом этапе продолжение изучения атмосферы, облачного слоя и поверхности Венеры с помощью спускаемого аппарата, циркуляции атмосферы и ее метеорологических параметров с помощью аэростатного зонда.

В дальнейшем пролетный аппарат будет направлен к комете Галлея для непосредственных комплексных исследований ее с пролетной траектории с целью определения физических характеристик ядра кометы, структуры и динамики околоядерной области комы, состава газа в ней, состава пылевых частиц, взаимодействия солнечного ветра с атмосферой и ионосферой кометы.

Предполагалось, что впервые земная наука сможет непосредственно познакомиться с веществом, из которого создавалась Солнечная система. Внутренние физические свойства комет, как предполагалось, остаются неизменными, так как в отличие от других небесных тел кометы не подвергались гравитационному сжатию, нагреву в результате радиационного распада и дифференциации, бомбардировке высокоскоростными метеоритами.

Ученые считали, что столкновение планет с кометами на ранних этапах развития Солнечной системы могли привести к образованию некоторых химических соединений в атмосферах планет и, возможно. к появлению органических молекул в атмосфере Земли, от которых в конечном итоге произошла жизнь.

При разработке проекта станции за основу была взята конструкция пролетного аппарата станций «ВЕНЕРА», массой около 2,5 тоннны.

В создании комплекса научной аппаратуры и оборудования станции приняли участие ученые Австрии, Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Франции, ФРГ и Чехословакии.

К 1986 году разрабатывались проекты экспедиций к комете в Европе -«ДЖОТТО» и в Японии - «ПЛАНЕТА-А». Исследований Венеры эти проекты не предусматривали.

Перед нашими проектантами и конструкторами стояли сложные технические задачи:

во-первых, в весьма короткие сроки создать аэростатную систему, которую можно было бы скомпоновать вместе с посадочным модулем в одну теплозащитную оболочку спускаемого аппарата, во-вторых, использовать в качестве основного межпланетного модуля созданный еще в 1970-х годах аппарат для исследований Марса. Но при этом следовало учитывать, что специфические условия исследования кометы, пролет через ее кому должны были потребовать установки на корпусе аппарата специальной брони в виде двухслойных, а в некоторых местах и трехслойных экранов для защиты жизненно важных мест.

Экзотичность в создании аэростата состояла в том, что собственного опыта в делах аэростатных в нашей организации и уже в сложившимся круге смежных ОКБ и НИИ, до сих пор не было. Поскольку еще в 70-х годах идея создания аэростата для Венеры принадлежала ученым Франции, естественным было обращение к ним с предложением создать аэростат там. Рассмотрев предложенные нами исходные требования, французские специалисты от решения подобной задачи отказались.

Аналогичный ответ был получен и от российской специальной аэростатной фирмы, много лет специализирующейся в этой части науки и практики. Специалисты не посчитали возможным в короткие сроки создать аэростат с весьма необычными требованиями к материалу его оболочки. Помимо того, этот материал должен был быть прочным, обладать высокой газонепроницаемостью для гелия, он должен был быть стойким к воздействию на него капелек концентрированной серной кислоты в аэрозоле облачного слоя Венеры. Не говоря уже о том, что он будет в сложенном виде «хранится» в течение почти 4 месяцев перелета к Венере, затем наполняться газом и дрейфовать в атмосфере несколько суток. Что же было делать?

Раз никто не может, или не хочет - делать самим!

Эту задачу и пришлось решать нашим материаловедам, аэродинамикам, конструкторам, испытателям. И материал был выбран, и конструкция аэростата создана, и испытания проведены.

Станция должна была быть оснащена принципиально новыми системами управления, связи, термостабилизации и энергетики, На поверхности пролетного отсека появился совершенно новый элемент - двухстепенная поворотная платформа, снабженная собственной системой автоматического наведения телевизионных камер и спектрометров на ядро кометы.

Сложные задачи стояли и перед баллистиками по выбору схемы полета станции, которая должна обеспечить ее прибытие в зону встречи с кометой в точно рассчитанное время.

Но это требовало существенно более точного определения параметров орбиты кометы, известных с точностью 1500 километров. Для решения этой задачи была создана международная астрометрическая сеть из более 100 обсерваторий в различных точках земного шара.

Были изготовлены и подготовлены к экспедиции два космических аппарат «ВЕГА-1» и «ВЕГА-2», которые стартовали 15 и 21 декабря 1984 года.

А что происходило у наших европейских коллег? Проект Европейского Космического агентства, получил название «ДЖОТТО» по имени флорентийского художника Х1У века, видевшего комету Галлея в 1301 году и оставивившего в наследство ее изображение на одной из фресок. В этом проекте приняли участие Франция, Нидерланды, ФРГ. Траектория восьмимесячного полета была выбрана без «залета» к Венере.

Две японских станции «ПЛАНЕТА-А» должны были начать полет к комете в ав

85 года.

Подход к комете всех станций планировался в начале марта 1986 года.

Три космические миссии к комете - такого мировая космонавтика еще не знала. И главное, в этом тройственном союзе состояло в том, чтобы, не дублируя друг друга, аппараты собрали как можно больше разнообразной информации.

К сожалению, наши американские коллеги не смогли принять участия в этой международной экспедиции из-за, как говорили, финансовых затруднений.

Наши «ВЕГИ» благополучно долетели до окрестностей Венеры и 11 и 15 июня 1985 года их спускаемые аппараты вошли в атмосферу планеты, благополучно совершили посадки на поверхность планеты, а в ее облаках попл

статы.

Главной целью аэростатного эксперимента было выявление динамики венерианской атмосферы путем слежения за движением аэростатов, которое осуществлялось при помощи регистрации излучения радиопередатчиков аэростатов на Земле. Выходная мощность передатчиков была всего около 5 ватт на волне около 18 сантиметров. Прием велся наземными радиотелескопами, объединенными в систему межконтинентального интерферометра со сверхдлинной базой. Аэростаты дрейфовали в течение 46-48 часов на высоте около 50 километров со скоростью около 70 м/сек. « проплавав» более 11000 километров.

Полностью завершив программу работы в окрестностях планеты, пролетные орбитальные отсеки направились в дальний путь к месту встречи с кометой.

Первыми из всей международной экспедиции туда должны были прибыть «ВЕГА-1» и «ВЕГА-2». По результатам их информации были уточнены координаты кометы, ее ядра. Эти данные Европейский центр управления полетом использовал для заключительной коррекции траектории «ДЖОТТО». Это сотрудничество двух проектов было предусмотрено международным проектом «ЛОЦМАН».

О полете и работе наших станций в 1986 году писалось и говорилось достаточно много. Не повторяясь, напомним только, что «ВЕГА-1» прошла внутри головы кометы на расстоянии около 8890 километров от ядра, а «ВЕГА-2» на расстоянии 8030 километров. Европейский «ДЖОТТО» после «подсказки» наших станций скорректировал свою траекторию и прошел всего в 600 километрах от ядра, замолчал, но потом «ожил» и передал исключительно интересную информацию.

И «ВЕГИ» и «ДЖОТТО» дали возможность впервые увидеть ядро кометы. Оно оказалось неправильной формы глыбой, «изъеденной оспинами» кратеров, длиной около 14 километров и в поперечнике около 7 километров, медленно вращающееся с периодом около 53 часов. Была полностью подтверждена гипотеза о том, что ядро кометы это летающий «айсберг», но с относительно горячей внутренней зоной, температура которой около 100 градусов по Цельсию. В пылевых частицах обнаружены легкие элементы, железо, впервые тяжелые металлы, и сложные органические молекулы. Прямые измерения установили, что компонентами первичного веще

еты («родительскими молекулами») являлись вода и двуокись углерода. Любопытно, что как предполагали ученые, каждую секунду из ядра выбрасывалось 5-10 тонн пылеобразного вещества.

На многие вопросы ответили «ВЕГИ», «ДЖОТТО» и пролетевшие в 40 тысячах километров от ядра японские аппараты «ПЛАНЕТА», но, как всегда, загадали уйму загадок.

Почему, например, резко менялся блеск кометы, почему по мере удаления от Солнца увеличивался ее хвост, почему ее ядро может делиться на части, а потом становиться монолитом, впрочем, теряя на каждом витке более 300 миллионов тонн своего материала, и восполняя ли эту потерю? Загадки ...

Немецкий журнал «Берлинер курьер ам абенд» в 1991 году опубликовал заметку:

«Взрыв в комете Галлея»: «Комета Галлея вновь заставила заговорить о себе: на полпути от Сатурна к Урану в ней произошел взрыв такой силы, какого астрономам до сих пор наблюдать не приходилось. Ожидается, что «снежный ком» из пыли и льда приблизится к Земле в 2064-2065 годах».

Жаль, конечно, но нашему поколению свидетелями следующего посещения космической гостьи быть, увы, не придется. Внукам, правнукам дай Бог!

Кстати, к числу «подарков» кометы Галлея некоторые ученые относят и падение Тунгусского «метеорита» и, даже «исчезновение» Атлантиды. Впрочем, впервые гипотезу и о Всемирном потопе высказал еще в 1694 году никто иной, как сам Галлей. Эта гипотеза поддерживается и в наше время многими учеными, считающими, что предполагаемая гибель Атлантиды является следствием разразившейся на Земле глобальной катастрофы, вызванной встречей с крупным метеоритом - одним из попутчиков кометы Галлея.

Как писал кандидат технических наук, член бюро научно-технического совета Федерации космонавтики СССР А.Войцеховский, имеются вполне достоверные данные, убедительно свидетельствующие о том, что и гибель Атлантиды и падение Тунгусского метеорита связаны между собой пролетом возле Земли кометы Галлея.

Как предполагают некоторые ученые каждое сближение с кометой приводит к катастрофическим природным явлениям на Земле, сдвинутым на несколько лет вперед, или назад по отношению ко времени прихода небесной гостьи.

Предполагается, что комета движется по орбите не одна, а в сопровождении довольно больших каменных и ледяных метеоров, размером в десятки и сотни метров. Они и бомбардируют Землю. Есть мнения, что Тунгусский «метеорит» в 1908 году и менее известный Чулымский болид в 1984 году являлись представителями «свиты» кометы.

Между прочим, как установили «ВЕГИ», химический состав ядра кометы и Тунгусского метеорита аналогичны. Кстати, траектория Чулымского болида удивительно похожа на трассу Тунгусского пришельца.

А Атлантида? Причем здесь ее «история»? Если от года встречи с кометой Галлея, вот этого, последнего, 1986-го, отсчитать 178 периодов по 76 лет, придем к 11542 году до нашей эры. А этот год, анализируя всю имеющуюся информацию древних, ученые называют предполагаемой датой гибели Атлантиды ...

Странные связи ... Загадки ... Загадки. Теперь лишь правнукам нашим, если доведется, или удивиться догадкам своих предков, или улыбнуться их наивным предположениям.

Обо всех перипетиях разработки и создания «ВЕГИ-1» и ее напарницы - «ВЕГИ-2» кратко не расскажешь, да и я не принимал в этих делах непосредственного участия.

Это история достойна отдельной книги и, быть может, кто-то когда-то её напишет.

Очень хочется, чтобы интереснейшие странички нашей космической истории со сменой поколений не канули в Лету.

Марс… Быть может на этом земном «соседе» есть жизнь? Луна и Венера на подобный вопрос ответили отрицательно. Что же было известно и что не известно науке об этой загадочной планете, породившей, пожалуй, наибольшее количество самых фантастических гипотез и предположений во второй половине ХХ века?

Известно было многое. Еще до эры исследований с помощью космических аппаратов, было установлено, что Марс - четвертая планета Солнечной системы, после Меркурия, Венеры и Земли (по удаленности от Солнца) и вращается по своей орбите вокруг него.

шее расстояние между Землей и Марсом - 56 миллионов километров, и лететь туда космическому аппарату от нескольких месяцев до года!

Диаметр Марса вдвое меньше земного и составляет 6760 километров. Вокруг марса вращаются два его естественных спутника: Фобос размером 27х19 километро

ос в два раза меньший. Смена дня и ночи на Марсе происходит так же, как и на Земле, сутки на Марсе лишь на 40 минут длиннее, смена времен года по

тем же законам, что и на Земле, только год там вдвое длиннее земного.

Астрономам удалось определить температуру на поверхности Марса в разные времена марсианского года и суток. В полдень на марсианском экваторе температура может достигать

+ 25 градусов Цельсия, а к вечеру она падает до нуля градусов, к утру до - 60 ! Это натолкнуло на мысли о том, что атмосфера Марса сильно разрежена, а давление у поверхности в сто раз меньше земного…

Не останавливаясь на захватывающих воображение гипотезах о полярных ледяных «шапках», тающих летом, о марсианских «каналах», якобы построенных разумными существами для отвода воды к экватору, предположениях не только фантастов, но и крупных ученых, заметим, что достаточных данных для утверждения: «Да, на Марсе есть жизнь!» - не было.

Сколько надежд возлагалось на полет к Марсу космических разведчиков! В 1960 году были предприняты две попытки послать туда станции, созданные в ОКБ-1, у Сергея Павловича Королева, но обе попытки, к сожалению, оказались неудачными. В следующий удобный срок полета, в ноябре 1962 года, к Марсу полетела станция «МАРС-1». На траекторию перелета она была выведена нормально, 61 раз в сеансах связи откликнулась на зов Земли. Затем - молчание… Космос усеет хранить свои тайны. Последний радиоразговор со станцией шел на расстоянии 106 миллионов километров от Земли. В те годы это был рекорд дальности радиосвязи!

Готовились к полету к Марсу космические станции не только в СССР. В США в1964 году первая попытка также оказалась неудачной, со второй попытки получилось лучше: к Марсу полетел

«МАРИНЕР-4». Пролетев в 9600 километрах от Марса, он передал на Землю несколько телевизионных снимков поверхности планеты. Через двое суток на расстоянии 1500 километров от Марса пролетел Советский «ЗОНД-2» - последний марсианский космический аппарат, созданный в ОКБ-1. Затем эти работы были переданы в НПО имени С.А.Лавочкина.

Мне в этих работах не довелось принимать непосредственного участия, поскольку целиком «сидел» на лунной программе.

К 1969-му, году удобному для полета к Марсу, были спроектированы, изготовлены и готовились к полету два новых аппарата «МАРС-69» , предназначавшиеся для исследований Марса с орбиты искусственного спутника. К Марсу эти аппараты должна была выводить новая ракета-носитель «УР-500». Но она еще только «училась» летать. В марте 1969 года после старта из-за о

игательной установки третьей

ракеты, станция не была выведена на промежуточную орбиту вокруг Земли. А в апреле на взлете разрушился один из двигателей ее первой ступени. Вот такими салютами закончились две первых попытки штурма Марса для нашей фирмы.

К 1971 году под руководством Георгия Николаевича Бабакина были спроектированы новые многоцелевые орбитальные отсеки межпланетных станций универсального назначения. Используя их можно было осуществлять перелеты к Марсу, Венере, создавать искусственные спутники Земли. В состав станций, естественно, входили и части, которым предстояло выполнять научно-исследовательские функции или непосредственно на поверхности планет, или при работе на орбитах искусственных спутников.

В 1971 году у нас предусматривался запуск трех станций. Первой должна была пойти в полет и выйти на орбиту спутника Марса. Две других должны были доставить на поверхность Марса спускаемые аппараты, а их орбитальные отсеки продолжить исследования Марса с орбиты.

Спускаемые аппараты… Но как осуществлять спуск? При посадке на Луну, не имеющую атмосферы, торможение, гашение скорости подлета используется ракетный двигатель, при посадке на поверхность Венеры, в ее плотной атмосфере вполне пригодны парашютные системы. А Марс? Его атмосфера в сто раз менее плотная, нежели земная, и занимает как бы промежуточное положение между Луной и Венерой.

Для посадочного варианта был выбран комбинированный способ: после отделения от орбитального отсека аэродинамическое торможение осуществлять с помощью конусообразного экрана, затем ввод парашютной системы, и в конце включение реактивного двигателя, обеспечивающего мягкую посадку. Для «спутникового» варианта - на орбите остается вся станция, или только орбитальный отсек после разделения со спускаемым аппаратом.

Старт первой новой станции в спутниковым варианте был 10 мая 1971 года. Но опять ракета-носитель не справилась со своей задачей. «Марса-2» не получилось. Станция осталась на орбите спутника Земли, пополнив перечень «Космосов» номером «419».

19 мая в полет, ушел «МАРС-2», а вслед за ним 28 мая - «МАРС-3», оба в варианте посадки на поверхность планеты. Начался их совместный шестимесячный полет.

В ноябре были успешно проведены коррекции их траекторий. Тревожили лишь прогнозы астрономов: на поверхности Марса развивалась мощнейшая пылевая буря. Это не способствовало ни наблюдениям за планетой с орбиты спутника, ни, тем более, благополучной посадке на поверхность.

Спускаемый аппарат «МАРСА-2» был отделен от орбитального отсека и переведен на траекторию посадки, но из-за ошибки бортового компьютера угол входа в атмосферу Марса был недопустимым и аппарат разбился о поверхность. Как и предусматривалось, орбитальный отсек «МАРСА-2» стал искусственным спутником Марса.

От «МАРСА-3» в 50 тысячах километров о планеты был отделен спускаемый аппарат и в течение четырех с половиной часов самостоятельно двигался к поверхности. При подлете к поверхности в течение трех минут его движение тормозилось конусным экраном, затем парашютом, и двигателем мягкой посадки.

В декабре 1971 года «МАРС-3» впервые в мире совершил посадку на поверхность Марса. Сигнал с поверхности был принят наземными станциями, но через 14 секунд спускаемый аппарат замолчал. А жаль! Ведь была задумана интересная программа работы на планете: после посадки и сброса защитного кожуха должны были раскрыться четыре защитных створки и спрятанные под ними антенны бортового радиопередатчика, на поверхность вынестись прибор для определения химического состава марсианского грунта, включиться определитель скорости ветра и начаться передача панорамы окружающей местности.

На поверхность планеты должен был вынестись небольшой самоходный аппарат для исследования физических характеристик грунта - пригоден ли будет грунт для передвижения будущих марсоходов? Вся информация со спускаемого аппарата передавалась на орбитальный отсек, и им транслировалась на Землю, но только 14 секунд…

Что произошло на поверхности Марса через 14 секунд после посадки ни мы, ни кто другой уже не узнают. А может быть, все запланированное и осуществилось и без команд с Земли? Ведь внутри аппарата должен и мог работать свой автономный «командир». Может быть…

Орбитальные отсеки «МАРСА-2» и «МАРСА-3» работали на орбитах спутников свыше 8 месяцев и проводили научные исследования, вели и телевизионные съемки марсианской поверхности.

Многие любопытные эпизоды той марсианской эпопеи в своих воспоминаниях в «Новостях космонавтики» №1 за 2002 год рассказал Владимир Геннадьевич Перминов, тогда руководивший марсианской программой.

Не был пропущен и следующий удобный срок полета к Марсу - 1973 год. Астрономические условия в тот год были намного сложнее, чем в 1971 году. Поэтому каждая станция могла быть либо спутником планеты, либо средством доставки к Марсу спускаемого аппарата для посадки на поверхность. Для одновременного полета готовились четыре станции Старты этой «армады» были проведены в июле-августе 1973 года.

«МАРС-4» и «МАРС-5» прошли в космосе путь более 450 миллионов километров и в феврале 1974 года достигли окрестностей планеты. «МАРС-5» был переведен на орбиту искусственного спутника, а с «МАРСОМ-4» этого сделать не удалось: не включилась его двигательная установка и на расстоянии 2200 километров от Марса, пролетев мимо, он успел только передать на Землю несколько фотографий планеты.

«МАРС-6» и «МАРС-7» достигли окрестностей планеты в марте 1974 года. Спускаемые аппараты были отделены от орбитальных отсеков. Один из аппаратов пошел к поверхности и при спуске 150 секунд вел репортаж на Землю, но потом замолчал. А другой не удалось перевести на траекторию встречи с Марсом, и он прошел в 1300 километрах от поверхности.

Так завершилась программа исследований Марса станциями второго поколения. Для продолжения исследований загадочной планеты по более сложной программе предстояло создание новых космических аппаратов третьего поколения.

К середине 80-х годов в нашей фирме под руководством Генерального конструктора Вячеслава Михайловича Ковтуненко был разработан космический аппарат нового поколения «ФОБОС». С помощью двух таких аппаратов планировалось продолжить исследования

Марса, одного из его естественных спутников - Фобоса и, впоследствии, - Солнца.

Почему спутники планет представляли для ученых особый интерес? Считается, что именно в этих телах заложена информация о том, из какого материала формировались планеты Солнечной системы.

Великий англичанин Джонатан Свифт еще в ХУ11 веке, вроде бы шутя, предположил наличие у Марса двух спутников и назвал их «Фобос» и «Деймос», - «Страх» и «Ужас». Шутка обернулась реальностью: через 150 лет Фобос и Деймос действительно были открыты! С той поры и сам Марс и его спутники манили землян своими тайными, не желая открывать их даже в малой степени.

И так, Фобос. И новый проект «ФОБОС». Это и имя аппарата, и программа исследований, сложность которой превосходила все, до сих пор осуществлявшиеся программы.

Планировался перелет двух аппаратов к Марсу, выведение их на орбиту спутников, затем сближение с Фобосом, торможение близ него, зависание и дрейф на малой высоте над его поверхностью, телевизионная съемка, радиопросвечивание внутренней структуры, лазерное, и ионно-пучковое облучение поверхности с испарением проб вещества для химического и изотопного анализов на борту и, самое интересное - десантирование на поверхность Фобоса спускаемых аппаратов.

После этого - уход от Фобоса, продолжение полета вокруг Марса, и прямые наблюдения центров солнечной активности на невидимой с Земли стороне Солнца, исследование структуры его хромосферы и короны.

История космонавтики, пожалуй, еще не знала столь сложной и многоцелевой станции, отправлявшейся в космос.

Продолжительность экспедиции - более одного года, перелет от Земли к Марсу должен был занять около 200 суток.

Аппаратура для реализации этой сложной программы научных исследований разрабатывалась Институтом космических исследований Академии наук СССР в кооперации с Научными космическими центрами и институтами Австрии, Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Финляндии, Франции, ФРГ, Чехословакии, Швейцарии, Европейского космического агентства, академических и отраслевых институтов СССР.

Даже столь лаконичное перечисление задач и участников дает представление о сложности программы и широчайшей международной научной кооперации.

Конструктивно «ФОБОС» состоял из двух основных частей: автономной двигательной установки и собственно космического аппарата. Автономная двигательная установка использовалась для вывода космического аппарата на трассу перелета к Марсу, коррекций на перелете и выведения на орбиту искусственного спутника Марса. Затем, после ее отделения космический аппарат самостоятельно продолжал полет и маневрирование с помощью своей прецизионной двигательной установки, систем ориентации и стабилизации.

«ФОБОС-1» стартовал 7 июля 1988 года, его собрат -«ФОБОС-2» через пять суток. Полет проходил довольно спокойно и особых тревог не вызывал, хотя это был первый полет нового поколения межпланетных автоматических станций. В июле были проведены коррекции их траекторий. А что же дальше?

Замечу, что аппараты должны были не только выполнять все те команды, которые на их борт передавались с Земли, но и многие задачи решать своими «мозгами». Такие функции должны были выполняться космическими станциями впервые.

Но застрахованы ли «обе стороны» от ошибок? Оказалось, что люди…нет!

«А было так, - вспоминая о происшедшем писал Юрий Зарецкий, - 25 августа управленцы проводили планирование рядового сеанса связи с«ФОБОСОМ-1».

Разработчики гамма-спектрометра обратились с просьбой включить их прибор.. Обычная, тривиальная задача… Инженер-оператор приступил к составлению программы сеанса с учетом рекомендаций «науки» ... Оператор после указания адреса одной из ячеек бортовой программно-временной системы забыл подставить одну-единственную букву. Его непосредственный начальник, проверяя программу, ошибку не заметил.

А дальше пошла цепь драматических событий. 29 августа в сеансе связи программу ввели на борт «ФОБОСА-1». Без той единственной буквы безобидная команда на включение научного прибора превратилась не в абракадабру, а в «команду-убийцу» и выключила пневмосистемы ориентации и стабилизации.

И вот спокойно летящий, «ничего не подозревающий» аппарат оказался без «рук, без ног». Он «увидел», что Солнце отворачивается от его солнечных батарей, но спасти себя не смог ... В ночь с 1 на 2 сентября управленцы приступили к намеченному научному сеансу, но ответного сигнала не получили. Утром они поняли, что натворили…».

Так закончил жизнь «ФОБОС-1».

«ФОБОС-2» не без трудностей продолжал полет к Марсу. Две коррекции траектории обеспечили подлет в окрестности Марса в расчетное время. С помощью автономной двигательной установки 20 января 1989 года аппарат был выведен на эллиптическую орбиту вокруг Марса. Следующим маневром «ФОБОС-2» изменил перицентр орбиты и около 20 суток проводил исследования Марса.

Но главные события были впереди. Аппарат был переведен на круговую экваториальную орбиту над Марсом и 25 суток наблюдал за Фобосом, уточняя его орбиту. Предстояло сближение, подход и зависание в 50 метрах от его поверхности. По телевизионным «картинкам» ученые стали выбирать район зависания для спуска зондов на поверхность. Эти операции заняли почти три месяца.

Затем проведение дистанционного 15-минутного комплексного исследования Фобоса с облучением его поверхности для химического анализа слоев грунта а затем… затем фантастическая часть программы - десант на его поверхность автономных исследовательских станций.

27 марта 1089 года аппарат вел очередную телевизионную съемку Фобоса. В Центре управления полетом ожидали программного включения бортового передатчика и приема новой информации. Но… сигнала от «ФОБОСА-2» не было. Через час вдруг появился сигнал, но не содержащий ни телевизионной, ни телеметрической информации, и вскоре пропал. И пропал навсегда!

20 дней и ночей бились управленцы, пытаясь возобновить диалог, но безуспешно.

Что случилось? Оставалось лишь гадать и предполагать… Могли быть причины и внешние - соударение с микрометеоритом, воздействие солнечного излучения… Но и внутренние - отказ каких-либо с

систем.

Причину однозначно установить не удалось. А гипотезы... да Бог с ними, гипотезами. Хватало их на нашем веку.

Каковы же были итоги работы «ФОБОСОВ»? Если кратко, то статистика такова: из намечавшихся 26 крупных экспериментов остались не выполненными всего 6. Многие ученые отмечали, что только обработка полученной информации займет несколько лет и что «настойчивость русских, которые столкнулись на марсианских дорогах с неоднократными неудачами, является их отличительной чертой в реализации космической программы. Русские всегда предпочитают вести конструкторские разработки на основе летных испытаний».

Не могу найти слов для рассказа о тяжелейшей драме для коллектива нашей фирмы в1996 году. С громадными трудностями, со страшным напряжением готовили к экспедиции на Марс новый интереснейший аппарат «Марс-96»…

Не везло нам с марсианскими программами. Не везло...

Ну а как же в отношении существования жизни на Марсе?

В США были созданы космические станции «ВИКИНГ». В июле 1976 года

«ВИКИНГ-1» совершил посадку на поверхность Марса. А через несколько недель в другом районе Марса опустился «ВИКИНГ-2». Программа работы этих аппаратов предусматривала исследования поверхности планеты, передачу телевизионных панорам и, конечно, поиск ответа на вопрос: «Есть ли жизнь на Марсе хотя бы в виде микроорганизмов?» Ученые считали, что вероятность обнаружения форм жизни, аналогичных земным микроорганизмам оценивается не менее 40%. Надежды найти микрофлору в образцах грунта не увенчались успехом. Особо чувствительный прибор не обнаружил продуктов разложения органических веществ. Но… было обнаружено выделение большого количества кислорода, водяного пара и углекислого газа.

Так есть ли жизнь на Марсе? Счи

что трудно найти и обосновать причины,

рым её там не могло бы быть!

Что же интересного принесли искусственные спутники, исследовавшие поверхность Марса? Прежде всего, то, что на поверхности есть «материковые» участки и «океанические депрессии». «Материки» приподняты на 3-4 километра, имеют ударные кратеры громадных размеров. ( Кратер Скиапарелли имеет диаметр 400 км.)

Граничные области между «материками» и «океаническими» районами имеют уступы высотой до 2 километров. Есть гигантские купольные поднятия. В пределах поднятия Фарсида находятся крупнейшие на Марсе и, пожалуй, в Солнечной системе вулканы - Гора Олимпа - высота 26 километров!!! Гора Арсия - 25, Гора Аскрейская - 25, и Гора Павлина- 22 километра! На поверхности Марса выявленным рельефным образованиям помимо других присвоены личные наименования «Бабакин», «Барабашов», «Виноградов», «Королев», «Ломоносов», «Дарвин», «Сытинская», «Тихов», «Тихонравов», «Фесенков».

Установлено, что Фобос является монолитным космическим телом размером 27х19 километров, на его поверхности обнаружен кратер Стикни, диаметром 11 километров.

* * *

В 1990 году президент США Дж.Буш обнародовал американскую программу освоения космического пространства на предстоящие 30 лет. Буш заявил о своей уверенности в том, что через 30 лет человек ступит ногой на Марс, что еще до 50-й годовщины посадки «АПОЛЛОНА» на Луну, американский флаг будет поднят на Марсе.

История свидетельствует, уже если президент страны назвал цель и сроки ее достижения, то специалисты сделают все возможное, чтобы слова не разошлись с делом.

После окончания работ по лунной тематике я некоторое время занимался вопросами, связанными с организацией изготовления и подготовки к летным испытаниям нескольких искусственных спутников Земли серии «ПРОГНОЗ»

Эти спутники были задуманы Георгием Николаевичем, в целях изучения так называемых «Солнечно - земных связей» - влияния излучений Солнца на околоземное пространство.

Изготовление первого спутника состоялось в 1972 году. Работы эти продолжались до 1996 года.

Большого интереса та тема у меня не вызывала, поскольку и конструкция, и методика испытаний с 1972 года была достаточно хорошо отработаны, комплектация налажена, а изготовление шло даже не у нас, а на смежном предприятии.

Правда, однажды по указанию В.М. Ковтуненко, мне пришлось вылететь на космодром в роли технического руководителя Государственной комиссии по пуску «ПРОГНОЗА- Это был мой последний п

Тюра-Там, на Байконур. После этого мне на полигоне побывать не пришлось.

С 1972 по 1996 год 12 таких спутников с различными программами научных исследований и на разных орбитах прекрасно выполнили возлагавшиеся на них задачи.

В начале 1980 года Главный конструктор поручил мне заняться новым проектом. Астрофизики обратились с просьбой рассмотреть возможность создания специальной космической астрофизической обсерватории для исследований с орбиты искусственного спутника Земли дальних уголков Вселенной в ультрафиолетовом и рентгеновском диапазонах. Проект получил название «АСТРОН»

«АСТРОН» должен был стать первым советским космическим аппаратом, специально спроектированным для проведения высокоточных астрономических наблюдений, выполняемых с помощью искусственных спутников Земли.

К тому времени в США и Европе было создано и запущено несколько спутников для астрофизических наблюдений в ультрафиолетовом и рентгеновском диапазонах спектра, отечественная космонавтика до этого времени сосредотачивала свое внимание на исследованиях Луны, Венеры, Марса и внеатмосферными астрофизическими исследованиями галактических и внегалактических источников излучений в рентгеновском и ультрафиолетовом диапазонах длин волн при использовании автоматических режимов наблюдения не занималась.

На «АСТРОНЕ» решили использовать служебные системы и приборы для управления ориентацией, стабилизацией в заданном положении, энергоснабжения, обеспечения теплового режима, радиосвязи те же, что были на венерианских спутниках-радиолокаторах «ВЕНЕРА-15»

и «ВЕНЕРА16».В качестве основных исследовательских систем было решено применить зеркальный ультрафиолетовый телескоп и рентгеновский телескоп-спектрометр.

Необходимого ультрафиолетового космического телескопа для исследований в диапазоне длин исследуемых волн от 0,35 до 0,11 микрон в советской космонавтики еще не создавалось. Эти работы возглавила крымская астрофизическая обсерватория под ру

ом академика АН СССР Андрея Борисовича Северного и его заместителя Александра Алексеевича Боярчука.

Характеристики телескопа получались уникальными, при диаметре главного зеркала - 800 миллиметров, фокусном расстоянии - 8 метров, угле зрения - 30 угл. минут, точности стабилизации наблюдаемой звезды - 0,3 угл. секунды, масса его составляла всего 369 килограммов.

Рентгеновский телескоп-спектрометр далеко не сразу «нашел» себе место. И дело было не в том, что для этого на аппарате не было места, или допустимо

И того и другого было

е. Кстати, пожалуй «АСТРОН» был единственным нашим космическим аппаратом, на котором резерв веса составлял чуть не 1500 килограммов! Такой «избыток» образовался вследствие не использования корретирущей двигательной установки и, соответственно, запаса топлива для нее. Коррекций траектории и рабочей орбиты не предусматривалось.

Еще при обсуждении состава научных систем Главный конструктор В.М.Ковтуненко весьма настойчиво требовал не усложнять задачу создания, испытаний на предприятии и управления в полете за счет двух новых систем: «Хватит одного телескопа! Нечего туда еще и Курта пихать!»

А Владимир Курт был главным «охотником за рентгеновскими источниками в космическом пространстве», причем охотником с уже солидным стажем. Пришлось мне поспорить с Главным, настойчиво поспорить. Я считал, что создавать «АСТРОН» под один эксперимент - только ультрафиолетовые исследования с помощью впервые создаваемого уникального телескопа вряд ли целесообразно. Не дай Бог, что-то с телескопом не получится, ведь впервые! Та тогда «Куртовский рентген поможет!»

Главный махнул на меня рукой: «Делай что хочешь… Сам и отвечать будешь…»

Так и было решено. Аппаратура Владимира Курта заняла на «АСТРОНЕ» свое законное место.

Перед нами была поставлена задача помимо необходимых доработок конструкции самого космического аппарата, еще и разработка, изготовление, испытания конструкции телескопа, способной без нарушения уникальных оптических характеристик обеспечить его дос

орбиту спутника Земли как после воздействия вибраций и перегрузок на активном участке при подъеме ракеты, так и в течение длительной работы на орбите, проведении непрерывных наблюдений вне радиационных поясах Земли до 90% рабочего времени!

Бортовые системы обсерватории должны были обеспечивать поиск и точное наведение телескопа и рентгеновского спектрометра на изучаемый объект в любой области небесной сферы, точную стабилизацию, сканирование рентгеновским телескопом.

В процессе создания ультрафиолетового телескопа довелось близко познакомиться с новыми коллегами и в Крымской астрофизической обсерватории и в Ереванском ОКБ «Гранит» - Андреем Борисовичем Северным, Александром Алексеевичем Боярчуком, Юрием Михайловичем Ходжаянцем, их коллегами и помощниками. Должен прямо сказать, что только благодаря их энтузиазму, исключительному вниманию, профессионализму этот уникальный инструмент не только был создан, изготовлен, испытан, но и подготовлен к полету.

В марте 1983 года я, как руководитель Главной оперативной группы управления с группой управленцев и сотрудников Академии наук отправился готовиться к работе в Евпаторию, в Центр дальней космической связи.

Старт «АСТРОНА» состоялся 23 марта 1983 года. Обсерватория была выведена на эллиптическую орбиту апогеем -201 230 километров, перигеем -1996 километров, наклонением - 51,5 градуса, и периодом обращения 98 часов.

В первых сеансах связи с обсерваторией обычно выдавалось на борт от 150 до 450 отдельных радиокоманд, а за все 8 лет ее работы на орбите было выдано и отработано около 100 000 команд. Намеченная программа исследований была выполнена полностью.

Нет, не 8 лет я руководил работой этой обсерватории, в том же 1983 году, после, как принято говорить, «завязки рабочей орбиты» и проверки работоспособности всего оборудования и систем станции я принял решение завершить свою производственную деятельность.

В памятную дату 12 апреля, того самого 1983 года оттуда, из Центра космической связи, я отправил Главному конструктору В.М.Ковтуненко заявление: «Прошу уволить меня в связи с переходом на пенсию…»

Мне шел уже 62 год. Право на персональную пенсию я уже заслужил. Быть может не только возраст подвел меня к такому решению, наверное были и другие причины… Но решение такое было принято. И об этом я не жалел и не жалею.

12 апреля 1983 года. «…Прошу уволить меня в связи с переходом на пенсию»

Пусть эта дата, ставшая дважды в моей жизни - в 1941 и в 1961 годах самой памятной, самой значимой, станет третьей. То будет дата завершения моего трудового пути, который, как принято считать, начался в Октябре 1940 года - с призыва на военную службу. Если считать 4 года войны за один год трудового стажа, то что же получится? С 1940 по 1983 - всего 43 года? И теперь что? Пенсионер? Вспомнилось: в 1946 году сняв погоны и став инвалидом Великой отечественной, тоже подумал: «А теперь что?»

Смогу ли я жить без забот, без хлопот, без встреч с коллегами, без споров и согласий, без радостей свершений и горечи неудач, без всего того, чем были заполнены промчавшиеся годы?

Нет

ерсональным, как тогда именовалось, пенсионером, никуда из своего коллектива я не ушел. Должность главного конструктора по направлению, как она именовалась, мне больше была не нужна. Но я не уволился. Я остался в своем родном коллективе, но в другой должности.

В нашем НПО с 1968 года существовал музей, в котором постепенно собирались экспонаты - образцы той техники, которая создавалась и в военные и послевоенные годы. Интерес к музею рос от года к году по мере роста экспозиции. К сожалению, не удалось найти в свое время человека, захотевшего все свое внимание и заботу посвятить сохранению, развитию музея, квалифицированному доведению истории и успехов коллектива до ставших весьма многочисленных групп посетителей.

Короче - я стал директорствовать в нашем музее. Стал… на все, последовавшие после 1983 года двадцать с лишним лет!

То были очень интересные годы. Прежде всего, тем, что изменения в нашей стране за последние

10-15 лет открыли возможность организации выставок образцов наших космических аппаратов за рубежом.

Разве раньше можно было об этом мечтать? На некоторых выставках в качестве консультанта и экскурсовода довелось побывать и мне. К военным «заграницам» - Польше, Румынии, Венгрии, Чехословакии, послевоенной Кубы, добавились США в городе Сиэтле, Португалия в Лиссабоне, Малайзия близ Куала-Лумпура. Вот так! Мог ли я когда нибудь мечтать о подобном?

Мне уже девятый десяток. Не так мало. Но заключения биография еще не требует.

Да собственно говоря, все то, что написалось на всех этих, слишком длинных страницах, может ли служить моей биографией? Да нет, конечно. Здесь всего лишь краткий экскурс одной стороны моей жизни. За страницами осталась личная, семейная жизнь, дети, внучки, уже и правнучка растет. Вот внуков, пока, Бог не дал.

Все то, что написано на этих длинных страницах, это и не история войны, и не история нашей ракетно-космической техники. Это лишь фрагменты событий тех лет, событий, в которых судьба позволила мне принимать непосредственное участие.

Мне очень повезло в жизни. Мне везло на хороших, порядочных людей, которые участвовали в моей судьбе и на войне и потом. Но я не искал их. Жизнь сводила нас совершенно случайно. Сколько товарищей по фронту, сотрудников в конструкторских бюро, на полигонах, в институтах были рядом в эти годы... сколько совсем близких, любимых были и сейчас рядом со мной.

Разве обо всем напишешь? Разве всё, что было, вспомнишь?

Да разве можно жизнь уложить на страницы биографии, в «Книгу о жизни»? Наивные мечты наивного двадцатилетнего парнишки.

Жизнь-то бесконечна. Первог

98

день пятидесятилетия на

дприятия в основание монумента с легендарным Ла-5 сооруженного на территории, была заложена ампула с посланием потомкам. Пусть они вскроют ее в июне 2037 года, в день столетия фирмы. В том послании, написанном мною по просьбе руководства, были такие слова:

«ВАМ, НАСЛЕДНИКАМ ДЕЛ НАШИХ И МЫСЛЕЙ! МЫ, ВАШИ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ, ПЕРЕДАВШИЕ ЭСТАФЕТУ ВЕКУ ГРЯДУЩЕМУ, ДОНОСИМ ЭТИ СЛОВА ... ВАМ СВЕРШАТЬ ТО, О ЧЕМ МЫ МОГЛИ ЛИШЬ МЕЧТАТЬ КАК О ЧЕМ-ТО ФАНТАСТИЧЕСКОМ, НО СЕГОДНЯ - ЭТО ВАША РЕАЛЬНОСТЬ. МЫ НЕМНОГО ЗАВИДУЕМ ВАМ, ЗНАЯ, ЧТО ВЫ МОЖЕТЕ БОЛЬШЕ, ВИДИТЕ ДАЛЬШЕ, ДЕЛАЕТЕ ЛУЧШЕ НАС, НО ПОМНИТЕ, ЧТО ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ВАШИ ДЕЛАЛИ ВСЕ В ТОМ БЕСПОКОЙНОМ МИРЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЫ ЖИЛИ ПОД МИРНЫМ НЕБОМ НАШЕЙ ПРЕКРАСНОЙ ПЛАНЕТЫ».

Баллистика - наука точная и тонкая. Серьезная. Требующая богатого математического аппарата и больших возможностей.

Недаром в те годы академик А.А.Дородницын, директор вычислительного центра Академии наук СССР, на вопрос одного из журналистов: “Почему в последнее время столь распространились электронные вычислительные машины?” - ответил:”Наконец все убедились, что электронные вычислительные машины очень нужны, бех них промышленность будет топтаться на месте. Создавая ЭВМ, мы в первую очередь думали о космосе. Полеты в космос и к планетам Солнечной системы невозможны без этих машин. Они не только вычисляют траекторию полета станции, или корабля, но и проводят расчеты всевозможных их узлов и конструкций. Столь стремительно вычислительная техника развилась только благодаря космонавтике. Несомненно, в конце концов мы бы почувствовали, что ЭВМ необходимы для промышленности, что без них нельзя. Однако на то, чтобы в этом убедиться, ушло бы несколько лет”.

Новая вычислительная техника на первых порах сосредоточивалась в институтах Академии наук. Там рождалась отечественная школа космической баллистики. Но это ни в коей мере не означало, что у нас в ОКБ, в проектном отделе и в группе у Глеба Юрьевича Максимова в баллистике никто ничего не понимал. Понимали. И не плохо. И законы знали, и считать умели.

Почти каждый день я заходил в проектный отдел, смотрел как рождаются идеи и у Максимова и у Феоктистова. Но в то утро перед заходом в зал я завернул в кабинет Михаила КлавдиевичаТихонравова. Он был один. Приветливо кивнув мне, пригласил сесть. Поговорив о делах текущих как-то невольно перешли и к перспективным, о посадке на Луну автоматических станций, и именно посадке, а не падения с большой скоростью, о искусственных спутниках Луны. И о более дальних космических дорогах говорил Михаил Клавдиевич - о полетах к к Венере, Марсу.

Но не только автоматические аппараты интересовали его. Он очень зримо, очень конкретно видел уже и полет человека в космическом пространстве. Пока это были только его мечты, но как скоро они осуществились...

В один прекрасный день один из инженеров, подойдя к Глебу Юрьевичу - своему непосредственному начальнику, изрек:

- А знаете, по-моему, у нас может получиться не только пролет мимо Луны и попадание в нее...

- А что же еще? - недоуменно вскинул глаза из-под очков начальник группы.

- Может получиться облет Луны с возвратом к Земле. Я вот тут кое-что прикинул... <

и что? Это давно известно. Сергей Павлович об этом еще год назад говорил...

- При простом облете Луны по эллиптической траектории и старте с нашей территории, из северного полушария, возврат к Земле с какой стороны получается?

- Ты что, мне экзамен по баллистике хочешь устроить?

- Да нет. Это так, просто мысли вслу

ждения...

- Ну, давай, давай...

- Так вот я и говорю, при такой траектории возврат к Земле будет со стороны южного полушария, так? Так. А у нас там никаких приемных пунктов нет. Как информацию с борта принять?

- Ну и что же ты предлагаешь?

- Глеб Юрьевич, а по-моему Луну можно облететь по другой траектории. Вот смотрите...- и инженер наклонился к столу своего начальника.

- Слушай, Николай, а ведь это идея! Если вокруг Луны так полететь, то можно и на ту сторону заглянуть, загляу-у-уть!

От удовольствия Максимов

тянул последние слог

Через час вокруг его стола стало тесно. Со стороны были видны только склоненные спины. Так хокеисты “клянуться” около своего вратаря перед ответственным матчем.

В этот момент я и вошел в зал , а что было до моего прихода позже рассказал мне Глеб. Я подошел к столу Максимова. Услышал разное:

- Надо поставить фотоаппарат...

- Не один, несколько. И не фотоаппарат, а что-то вместе с телевизором. Изображение как на Землю передавать?

- А ориентация? За Луну “держаться” надо. Кто фотоаппараты на Луну нацелит?

Разговор, как я понял, шел о каком-то новом космическом аппарате и вмешиваться сейчас в процесс генерации идей совсем не время. Можно, как говориться, сбить настрой, испоритить песню.

Встретились мы с Глебом на следующий день. На мой вопрос: “О чем вчера такой бурный “банк” был?” он ответил, что есть идея сделать автоматическую лунную станцию - АМС.

- АМС ?

- Да, АМС. Автоматическая межпланетная станция. Сергей Павлович как-то в разговоре произнес такое определение. Случайно, или нет, не знаю. Но нам понравилось. Вот следующую “Луну” мы и решили окрестить так: “АМС Луна-3”. Звучит? Это тебе не “контейнер”!

- Подожди, звучит-то звучит, а что она делать будет? И почему межпланетная?

- А вот почему: можно попытаться облететь Луну, поставить на борту радио-фото-телевизионное устройство, какую нибудь систе

тации, чтобы за Луну “зацепиться” объективами, сфотографировать хотя бы часть обратной стороны Луны...

- А Сергей Палыч знает?

- Нет, пока ему не говорили. Я только Тихонравову сказал. Надо все глубже проработать, с баллистиками в Академии наук связзаться, со смежниками-прибористами... Идея-то есть, Но идея-идеей. Это еще не АМС... Работать надо, работать. Знаешь, как ребята загорелись? Но только давай пока без графиков, без “Утверждаю” и “Согласовано”. Ладно?

О том, что ребята загорелись, можно было и не говорить. Иначе случиться и не могло, не такие наши проектанты. И без графика работ пока можно было прожить. Пока...

Да, задача вставала приинтереснейшая. Заглянуть на “ту”, невидимую сторону Луны, взять у нее фотоинтервь

рыть людям еще одну извечную тайну Вселенной. Тогда космонавтика уже могла позволить себе решение такой проблемы.

Дорога к Луне была опробована. Но на сей раз она должна была пролегать несколько иначе. “Луне-3” нужно было не только “туда”. Надо было сделать поволрот, облететь Луну и вернууться к Земле.

Средств коррекции и торможения мы еще не имели, с промежуточной орбиты спутника Земли старта к Луне не осуществляли, да по-иоему об этом еще и не думали. Умели послать ракету к Луне и на Луну. Вот и весь “багаж”. 15 минут работы двигателец ракеты-носителя, а дальше - баллистический, неуправляемый, полет, подчиняющийся закону всемирного тяготения.

Желание, продиктованное извечным стремлением человека познать непознанное, вытащить еще одну тайну из скопища тайн природы... Цели и задачи “Луны-3” должны были быть детально проработаны и обоснованы. Необходимо было не только посмотреть, но с умом посмотреть. Быть может, не только сфотографировать, а по фотографиям и карту составить. Ведь с тех пор, как четыре сотни лет назад Галилео Галилей впервые увидел и зарисовал лунные образованияя, определил по длине тений высоту

наибольших лунных гор, а в середине ХУ11 века польский астроном Ян Гевелий нарисовал карту видимого полушария Луны, ничего принципиально нового не появилось.

Одной из лучших лунных карт в шестидесятые годы считались карты так называемого фотографического атласа Луны американского астронома Дж.Койпера. Минимальные лунные образования, отмеченные на этих картах имели в поперечнике 800-1000 метров. Но это былаа карта видимой стороны Луны. А невидимая? Вот ессли бы получить ее полную фотографию!

Но...тогда здесь было “но”, и не одно. Если на фотографии будет полностью вся невидимая сторона Луны и ни кусочка “старой знакомой” - видимой, то как привязать к лунным координатам эти эти новые обнаруженные образования? Значит нужен “старый” кусочек. Это одно “но”. И второе. Если снимать всю видимую часть Луны, то ее должно освещать Солнце. Что это значило? А то,что Луна должна была быть в фазе новолуния (освещена ее невидимая с Земли сторона, а видимая с Земли - темная) Где будет находиться фотограф - наша станция? За Луной, на линии “Земля-Луна- станция- Солнце”. И при этом полная невозможность радиосвязи со станцией, находящейся за Луной. К тому же Луна будет освещаться Солнцем прямо”в лоб”, как бы из-за затылка фотографа. Получатся ли при этом качественные фотографии?

Да, было о чем подумать, над чем поломать голову.

Исследования баллистиков показывали, что для формирования облетной траектории очень выгодно использовать гравитационное притяжение Луны. Пусть она сама поможет в разгадке своих секретов! Но это было возможно при относительно близком прохождении от ее поверхности, а не в нгескольких десятках тысяч километров. В принципе, такую траекторию получить не сложно. Это будет по форме эллипс.

Но при запуске ракеты с территории СССР, из северного полушария, возвращение ее к Земле будет происходить со стороны южного полушария. Как же вести прием информации? Ведь все приемные иункты расположены только на территории нашей страны. При всей своей простоте этот способ полете не подходил.

Нужно было другое решение. Летели дни и ночи, ночи и дни... И вот решение, достойное мастера! Нашли баллистики такой космический путь! Как красивый росчерк каллиграфа, легла на бумагу траекторя. Была она не простой, а с “подныриванием”, а если по-научному, пертурбационная. Она освободилась от недостатков кклассической предшественницы- эллиптической.

Расчеты показали, что станция подлетит к Луне со стороны ее южного полушария, плавно изменит свой путь, обогнет Луну с юга на север, заглянет на “ту” ее сторону и направится обратно к Земле...

Расстояние от станции до поверхности Луны во время фотографмрования должно было бы быть порядка 7000 тысяч километров. Но один облет может и не дать полного результата, нужно планировать и возможность второго витка. А получится ли этот второй виток? Не войдет ли станция в атьмосферу Земли при первом же возвращении для передачи пролученных фотографий.

Их выгодно передавать со станции как можно ближе к Земле. Энергетика радиолинии большими возможностями вряд ли будет располагать.

Но мало было облететь Луну. Главная цель - фотографирование.

В группе Максимова специалистов по фототехнике не было. Но проектант на то и проектант, чтобы знать все! Один из инженеров засел за основы фотографической техники. У нас, конечно, не собирались делать фотоаппараты. Были специализированные организации. Но сколько раз, интересно, специалистам таких организаций приходилось фотографировать Луну из космического пространства, да еще и с более близкого расстояния, чем с Земли в телескопы? В подобных делах опыта ни у кого на всем белом свете не было. Да, со смежниками нужно было уметь разговаривать на профессиональном языке. Вот поэтому и взялся один товарищ за фототехнику. Основы фотографической науки были освоены достаточно быстро. Последовали встречи со специалистами. Одна, друга. Разошлись, подумали, посчитали, сделали наброски. Опять сошлдись. И родилось предложение: специальное фототелевизионное устройство - ФТУ. В названиях космических устройств часто упоминалось слово “специальное”. Оно употреблялось совсем не для того, чтобы подчеркнуть какую-то особенность, исключительность. Ведь действительно, готового, уже применявшегося где нибудь, на первых космических аппаратах почти не было. А тут нужен был аппарат, умеющий фотографировать небесное тело, да еще такое, как Луна, работающий в условиях невесомости и воздействия космических лучей, способный передать полученные фотографии по радио на Землю.

В моей домашней библиотеке ни один десяток книг с авторскими автографами. Есть там и книга, изданная в 1973 году издательством “Связь”. На голубой обложке белые буквы: “Космическое телевиденеие” На следующем листе дорогие, памятны

“Дорогому Олегу Генриховичу в знак памяти о совместных работах” и подписи трех авторов: “П.Ф.Браславец, И.А.Росселевич, Л.И.Хромов.”

Петр Федорович, Игорь Александрович, Леонид Иосифович... Дорогие наши друзья! Разве могли бы мы сделать “Луну-3” без них, без их товарищей и папомошников в Ленинградском телевизионном институте?

Да, в 1973 году на такую тему можно было уже и книги писать, курсы в ВУЗах читать. А начинали-то с чего? И как памятны странички этой небольшой книжки, где вспоминается о ФТУ - фототелевизионном устойстве, которое они создали для нашей “Луны-3”, а могли ли не вспомнить?

Поскольку это было впервые, не стану у авторов отнимать право на весьма короткий рассказ о том, что это было такое - ФТУ.

“...Фототелевизионная система содержит фотоаппарат, устройство автоматической обработки пленки, лентопротяжный механизм, устройство передачи изображения и общие для всех телевизионных систем устройств синхронизации, питания, управления и контроля. Необходимым элементом ФТУ является система защиты пленки от влияния космического излучения. Система включает в себя помимо бортовой аппаратуры радиоканал и наземную телевизионную приемо-регистрирующую станцию... После ориентации станции на Луну по разрешающей команде начинается процесс фотографирования при помощи двух объективов с фокусным расстоянием 200 и 500 миллиметров, с разным временем срабатывания затворов. По окончании фотографирования автоматически включается устройство обработки пленки. Обработанная пленка поступает в сушку...По команде на передачу информации фотопленка начинает плавное движение перед малогабаритным кинескопом и фотоэлектронным умножителем, которое преобразует изображение в телевизионный сигнал, который подается на бортовой радиопередатчик...”

Вот так, кратко, очень кратко о том сложном и интересном устройстве, которое ленинградцы назвали почему-то “Енисей”, а мы у себя стали именовать “Банно-прачечным комбинатом”. Разработчики ФТУ, как говориться, пуд соли съели, пока согласовали с нашими проектантами все технические характеристики. Им нужно было получить у нас “Х” килограммов на массу ФТУ, а мы могли дать только “Х - 5 килограммов”... а сколько еще букв в латинском алфавите? Но что поделаешь - такова была участь проектантов - развязывать узелки, снимать противоречия...делать станцию.

Еще в самом начале, когда только речь зашла о создании лунной станции-фотографа, уже было ясно, что это далеко не “Луна-2”. И не только потому, что на ней будут фотоаппараты и новые научные приборы. Это, так сказать, пассажиры. Их надо умно установить, продумать программу их работы, прокормить электроэнергией, обеспечить климатические условия, получить и передать на Землю результаты их работы. Это не мало. Но далеко не все. Были и другие проблемы и, пожалуй, одна из сложнейших- ориентация станции при фотографировании Луны. Все наши предыдущие спутники и лунники после отделения от блока “Е”, научно выражаясь, занимали в пространстве произвольное положение, вращаясь вокруг своего центра масс, иными словами, кувыркались.

Совершенно ясно, что сфотографировать Луну даже один раз, не говоря о серии снимков, при кувыркании нев

Вряд ли нужно приводить земные, повседневные аналоги. Впрочем пожалуйста: возьмите фотоаппарат с автоматическим спуском, такой, который сам “щелкнет”. Заведите затвор, подкиньте аппарат, пусть он щелкнет и ожидайте при проявке пленки, автопортрет.

Велик шанс на успех?

Как обеспечить ориентацию станции? Работать без специалистов в этой области техники было бесполезно. Необходимо привлечение новых сил. Без Главного в таких делах не обойтись.

Встреча с Сергеем Павловичем призошла черезх несколько дней. Он очень внимательно выслушал Тихонравова и своего зама -Бушуева.(Константин Давыдович много лет спустя был техническим рукововдителем совместного советско-американского проекта “Аполлон-Союз”- встрече на орбите и совместной работе американского и советского экипажей. Но это потом,через несколько лет.)

Сразу нельзя было понять, одобряет ли Главный новую идею, или нет. Но постепенно становилось ясно, что он сам продуцмывал такую задачу, наверн

изложенный Келдышем в его письме

еще в году не остался без внимания.Некоторые вопросы он задавал в такой форме, словно пытался сравнить “чье-то “ мнение с точкой зрения проектантов.

Вариант с простой траекторией облета Луны им был отвергнут сразу. а вот вариант “с подныриванием”, о котором рассказал Тихонравов, Главного очень заинтересовал.

- Подождите, подождите, а кто такую траекторию рассчитывал? Вы, или баллистики Келдыша? Слушайте, ведь помимо всего прочего, эта орбита очень интересная - использование гравитации Луны! Это же пертурбация! Мы же сможем на практике проверить такую орбиту для будущих полетов к планетам!

- Да, Сергей Палыч, это будет пертурбационный маневр. Так мы и предлагаем.

- Это перспективнейшая штука, я вам говорю. Вот посмотрите, пройдет десяток-другой лет, и космонавтика будет широко пользоваться таким способом.

Как же прав был Королев! Годы спустя такие орбиты нашли самое широкое применение в космонавтике!

- А интересно, какие требования к системе управления р

о времени старта?

Бушуев доложил все то, что удалось за это время понять и подсчитать. Когда он упомянул, что по предварительным данным, в течение года может быть только один день для старта к Луне по такой траектории, Сергей Павлович вскинул на него глаза поверх очков:

- Только один? Значит, если в этом году не сделаем, то только в следующем? Ждать год? Интересно, а когда же эта дата?

- По предварительным данным, в октябре. В начале октября.

- Чио у вас все “предварительно и предварительно”? Страхуетесь вы, что ли? Разве можно серьезно рассматривать какие-то предложения, когда все предварительно? Затеем работу, а потом у вас вместо одного предварительного окончательно получится совсем другое! Нельзя так!

- Сергей Палыч!- пытался оправдаться Бушуев.- Мы сами не можем все точно подсчитать. Это только в Академии могут. Они очень интенсивно работаеют, на них жаловаться нельзя...

- Нельзя? Ишь каие добренькие! Жаловаться не можете, а приходить к главному конструктору с предварительными предложениями для принятия решения, да-да, ре-ше-ни-я, можете?

Мы молчали. Сергенй Павлович повернулся к телефону, набрал номер.

- Наталья Леонидовна? Здравствуйте! Королев. Вице-президент у себя? Или его научное высочество уже домой отбыло? У себя? Соедините, пожалуйста... Мстислав Всеволодович, у меня к вам очень бльшая просьба: вы очевидно уже знаете о вари

ета Луны? Конечно, это тот этап, о котором мы с вами говорили, тот самый пункт программы. Должен сказать, что эту штуку можно сделать в этом году. Толькл прошу, очень прошу, дайте указание вашим баллистикам сделать как можно скорее все расчеты... Сколько-сколько? Две недели? Нет, Мстислав Всеволодович, надо раньше, существенно раньше. Может времени не хватить. Ведь станцию-то еще делать надо. Это, я вам скуажу, не “Луна-2”, это посерьезнее. Вот если бы дней за пять... Ну, хорошо, хорошо, не буду нажимать, только очень прошу как можно скорее. Договорились? Ну, спасибо вам большое, и супруге привет и поклон.

Он положил трубку, повернулся к нам:

- Ну вот, вице-президент обещал ускорить расчеты. Однако учтите, ведь мы с нашими проектами у него не одни. Но вы им покоя не давайте. Им-то только посчитать, а нам станцию делать. Глеб Юрьевич, а как вы думаете обеспечить электропитание? Надеюсь не на недельный полет?

Максимов доложил проработанные варианты, и на сколько суток в каждом из них хватит электроэнергии.

- На сколько, на сколько суток? Нет, это в принципе не годится, Вы что, думаете такую задачку подвесить на один раз передачи фотографий? А если помеха какая нибудь? Да Бог весть что может случиться - и прощай все? - И с раздражением: - Я удивляюсь вашим предложением. Я считал вас более серьезными людьми. Это совершенно безответственное предложение! А вы что смотрите?

Королев повернул голову в мою сторону: - Вы, глаза и уши главного конструктора! Вы ведущий конструктор или кто?

Бушуев, Тихонравов, максимов стояли молча. Лица красные. Я почувствовал, что покрываюсь испариной.

- Потрудитесь этот вопрос рассмотреть заново. И посерьезнее! Удивительное легкомыслие! Мальчишки!

Главный встал из-за стола, вышел в маленькую комнатку, что за рабочим кабинетом. Мы не глядели друг на друга. Впрочем это касалось, пожалуй, нас с Глебом прежде всего. Константин Давыдович и Михаил Клавдиевич выглядели спокойнее Особенно Тихонравов. Очевидно сказывались многие годы его совместной работы с Королевым.

А мы - да что говорить о нас? Тошно было. Хотя и знали, что бывал Королев таким: разговор как разговор, нолрмальный, деловой, потом вдруг раз - и взрыв!

Пауза затянулась. Через неплотно прикрытую дверь было видно, как Сергей Павлдович подошел к маленькому столику, налил полстакана воды, вынул из кармана какую-то бумажку, развернул ее, поднес ко рту, запил. Минуты через три вышел к нам.

- Ну что у вас еще? - Тон спокойный, деловой.

- Сергей Палыч,- начал Михаил Клавдиевич,- есть еще вопрос - ориентация.

- Я понимаю, конечно, что нужна специальная система, а не просто какие нибудь датчики. Какие есть предложения?

- Основные тебования у на подготовлены. Как нам кажется они не сверхжесткие. Нокто такие системы делал? Были мы в НИИ-1, в Лихоборах, у Бориса Викторовича...

- Раушенбаха? Старый знакомый! Ну и что же, интересно, он говорит?

- Говорит, что попробовать можно. Он со своими взялся бы за это дело. Но это он. А его начальство...Как Келдыш к этому отнесется, это же не только расчеты, это конструкция, испытания, производство...

- А у Пилюгина были?

- Нет, не были. А он мог бы?

- Конечно. Он же головной по системам управления. Давайте ему позвоним.

Сергей Павлович повернулся к телефону.

- Николай? Здравствуй, это я. Узнал? Слушай, Коля, здесь наши товарищи задумали лунную станцию новую. Задача - будь здоров. Луну-матушку облететь, сфотографировать ее обратную сторону, картинки на Землю передать. Как? По радио, конечно. Что? Ах, слышал? Ну и что скажешь? Я хотел попросить тебя посмотреть систему ориентации. Ведь такая штука тебе в масть, ну в какой-то мере, а?

Минуты три Сергей Павлович молча слушал.

* - Знаю, что загружен, а я, думаешь, не загружен? Или у меня других дел нет и сутки в 48 часов? Впрочем, - он хитро улыбнулся и подмигнул нам,- наши говорили, что такую систему может сделать Борис Виктолрович...Да-да, Раушенбах, он самый. Как твое мнение?.. Ну-ну-ну: зачем же так обижать товарища. Ну и что же, что мы с ним пока не работали? Знаешь, Николай Алексеевич, мне система нужна. И не в принципе, не когда нибудь, а через полгода. Так уж не обессудь. Не хочешь, или не можешь, дело твое. Буду говорить с Раушенбахом. Привет.

Трубка резко легла на телефон. Минуту он сидел в той же позе, закрыв лицо рукой.

- Сергей Павлович, я слышал о таких работах у Раушенбаха и от Рязангского, да и Максимов говорил...

- Наадо искать новую кооперацию. Нам самим и с Пилюгиным не потянуть, и тем более, что Раушенбах в НИИ-1, в Лихоборах, и там руководитель Келдыш, старый мой знакомый, еще с 1948 года.

Поняли? То ли Пилюгин действительно перегружен, то ли не хочет - бог с ним. Настаивать, я думаю, не будем. Давайте так.- Он повернулся к пульту, соявшему пообок стола, нажал одну из многочисленных кнопок, поднял трубку телефона:

- Борис Евсеевич? Здравствуй, Борис. Прошу тебя немедленно связаться с Бушуевым и Тихонравовым, Максимова не забудь. Надо разобраться с системой ориентации новой АМС. Потом свяжись с Раушенбахом, знаешь такого? Его надо уговорить взяться за эту систему. Что? На следующей неделе? Завтра! Все это надо сделать завтра. Времени нет, понимаешь? Времени , говорю, нет совсем. Завтра жду твой доклад. Да, завтра. В двадцать ноль-ноль. Я себе записал.

Главный толстым синим карандашом написал жирно на листке календарая: “20.00” и инициалы Чертока.

- А теперь, не теряйте времени, идите к Чертоку, подключайте его на всю катушку. Завтра в двадцать ноль-ноль жду. Привет.

Утром следующего дня Максимов собрал всех своих инженеров прежде всего для того, чтобы рассказать о минувшей встрече с Главным. А рассказать было о чем. Система ориентации - раз. Система электропитания - два. Денек выдался не из легких. Закончился он поездкой к Раушенбаху. Она оказалась весьма результативной. Раушенбах согласился, предварительно получив согласие Келдыша. Может кто-то и помог ему, но это осталось неизвестным, и Келдыш не только дал согласие, а организовал специальную группу, которая должна была немедленно заняться системой ориентации для нашей “Луны-3”.

(В начале 1960 года вся лаборатория Раушенбаха специальным постановлением правительства была переведена в наше ОКБ).

Месяц проскочил незаметно. Вролде бы и не состоял он из 26 рабочих дней, или 280 рабочих часов, как отмечали табельщицы в своих журналах. На самом деле рабочих дней было в этом месяце как и положено, но рабочих часов было существенно больше. И в девять ив десять вечера в зале горел свет, за кульманами и столами работали. То, что системой ориентации будет заниматься Раушенбах и его специалисты, Максимов не сомневался. Но вопрос электропитания был вопросом своим. Здесь Раушенбах не поможет. Электропитангие станции на длительный период можно было только подзаряжая аккумуляторные батарей от солнечных. А как их установить на станции? Как оринтировать на Солнце?

Солнечные батареи в нашец стране в космосе летали на нашем третьем спутнике - “объекте Д” и надежно работали. Но там было всего шесть маленьких панелек и питали они небольшой вспомогательный радиопередатчик. Здесь же задача была посложнее. Питать нужно было всю аппаратуру станции, а это требовало прежэде всего существенно большей площади солнечных панелей. И не только в площади было дело. Нужно было ориентировать или всю станцию, или солнечные панели на Солнце. А как ориентировать?

Всем этим и была забита голова Глеба Юрьевича и его помошников. Даже самый беглый взгляд на чертеж показывал, что разместить на корпусе станции солнечные батареи будет делом не простым.

Проработка показала, что ориентация станции в полете и при облете Луны может быть решена с помощью оптических и гироскопических датчиков, логических электронных приборов и управляющих положением станции реактивных микродвигателей.

При подлете к Луне все это должно работать. А как?

По команде с Земли гироскопические датчики, “чувствующие” угловые скорости станции - скорости ее кувыркания, должны выработать электрические команды. После их преобразования в логическом электронном устройстве они стануь включать и выключать миниатюрные реактивные двигатели - газовые сопла, которые должны успокоить станцию в каком-то одном положении. А затем ее, успокоенную, надо было повернуть одним ее днищем с иллюминатором к Луне. Если при подлете к Луне станция будет находиться примерно на прямой линии, соединяющей Солнце и Луну, то и илллюминатор, за которым были объективы фотокамер, будет смотреть на Луну, то Солнце станет светить в “затылок” станции. Значит “глаза”, ведающие поиском Солнца, должны были быть расположены на станции не там, где объективы фотоаппаратов, а с противоположной стороны.

Таким образом будут “убиты два зайца” - и солнечные панели получат от Солнца необходимую энергию, и фотообъективы будут смотреть на объект съемки.

Но этого еще мало. А увидят ли эти объективы тот самый “объект”? Должны увидеть. Для эт

ем же иллюминатором были лунные датчики. Их задачей была “ловля” Луны, крепкое ее “удерживание”, и выдача команды на начало фотографирования. Причем в течение всего этого процесса было предусмотрено “единоначалие” - станция выполняла команды только лунных датчиков, солнечные при этом выключались.

Сам процесс фотографирования должен был продолжаться около 50 минут, и после его завершения станция должна была быть переведена в режим “закрутки”, то есть вращения вокруг одной из ее осей. Это способствовало и равномерному освещению самой станции Солнцем, ее температурному режиму, и наилучшему исползованию малонаправленных антенн радиокомплекса.

Кстати перед ним стояли в этой программе весьма

задачи, такие, каких наша космонавтика еще не решала.

Все то, что вспомнилось в части системы ориентации и было не только предложено, но и реализовано, иными словами создано, группой энтузиастов Бриса Викторовича Раушенбаха и получило на долгте годы вне зависимости от изменений задач и конструкции красивое название - “Чайка”.

А эту “Чайку” надо было создавать не только в мыслях, рсчетах,чертежах, а в металле, стекле, механизмах, электронике... И это все впервые. Не посмотришь в справочнике, не позаимствуешь опыт других организаций, не вспомнишь: “Постойте, постойте, я об этом читал (писал, слыхал)

Сюда Раушенбаха.........

А радиокомплекс? С ним-то все было ясно? Как бы не так! У него задач, кроме основных, полетных - траекторных измерений, приема радиокоманд, передачи телеметрической информации вставала задача передать на Землю полученную фотоинформацию. Такого ещек никто не делал. Радисты должны были получить фотонегатив и преобразовать его в ряд электрических сигналов. Телдевидение такие задачи на Земле уже с успехом решали. Но сложность была в том, что эту передачу дадо было вести на расстояниях не сотни километров, а тысячи, и тысячи не маленькие...

Из Чертока о Богуславском...........

Далеко не просто были найдены решения как создать систему терморегулирования с подвижными жалюзи. с иллюминатором, за котором располагались объективы фотокамер... Впрочем о иллюминаторе в памяти остались вопросики...

Стекло. Подумаешь, какая сложность! А не тут-то было. Помимо оптических требований - быть идеально правильным, это стекло должно было выдерживать давление около 1,5 атмосфер, вибрации, перегрузки при взлете ракеты. Наконец в месте стыка с корпусом станции должна быть полная герметичность.

Обратились к специалистам-стекольщикам. Организация многоопытная, солидная. Решала все проблемы остекления самолетов. Приняли нас вежливо, учтиво. Внимательно выслушали.

- Ну что же, мы вам, кончно, поможем. Все, что сможем, сделаем. А сможем-то только стекло вам подобрать. Подберем по вашим требованиям. А вот что касается его, так сказать, заделки, обрамления, словом требованиям по герметичности, вибропрочности, и по прочим ракетно-космическим условиям - извините. Ничего в этом деле мы не понимаем. Уж не обессудьте.

Пришлось всеми “своими” проблемами заниматься самим. Изобретали, изобретали, вроде что-то стало получаться. Провели испытания. Раз - плохо, два - плохо, три - лучше, потом - хорошо. Иллюминатор был сделан. А сколько это стоило нервов?

“Луна-3” постепенно вырисовывалась Полным ходом шли работы и у Раушенбаха по “Чайке”и у Роселевича с Браславцем по “Енисею”. В те дни доставалось и проектантам у Максимова, особенно при оформлении последнего компоновочного чертежа.

Поразмыслив Глеб Юрьевич решил не экономить бюумагу и чертеж делать в натуральную величину. И вот тогда на большом листе ватмана стала постепенно проступать, обрастая деталями картина, то помимо строгих технических определений вполне приемлемым было определение: до чего же красива была станция! Пожалуй, она была красивее всех своих предшественников и предшественниц.

- Ну и красавица!- Эти слова, произнесенные за нашими спинами, заставили Глеба и меня повернуться. Константин Давыдович Бушуев, пришедший в зал проектного отдела без обычно предупреждающего звонка его секрктаря: “К вам пошел Бушуев!”, с явным удовольствием разглядывал чертеж.

- Глеб Юрье

я понимаю, вы закончили компоновку? Можно посмотреть?

- Да, Константин Давыдыч. Вот что получилось. Вроде бы не плохо. Мне, например,- Глеб улыбнулся,- нравится.

- Еще бы не нравилось!- не удержался я.- Свое родное. а свой ребенок всегда самый красивый!

- Ну, ведущий, это ты того...это через край. Когда истина рождается в спорах, трудно установить отцовство, как остряки говорят. Родители не только мы. Их много. А что, тебе не нравится? Можешь что другое предложить?

- Да будет вам. Не только в красоте дело, хотя действительно, черт возьми, костр

лучилась красивой. Так что же, Г

вич, можно Сергею Павловичу показывать? Я думаю теперь нам не попадет, как прошлый раз?

- Думаю, теперь можно, Константин Давыдович.

- Хорошо, Я узнаю, как у него со временем и когда он нас примет.

Вечером, часов в восемь, мы собрались в приемной Главного. Пришел Бушуев, еще несколько инженеров из проектного отдела.

Антонина Алексеевна, секретарь Главного, отрвалась от каких-то бумаг, зашла в кабинет доложить о нас. Через минуту вышла.

- Проходите, пожалуйста.

Сергей Павлович сидел за своим рабочим столом, пр

ая какие-то бумаги. Вскинув глаза поверх очк

ул - Заходите, заходите, я жду вас. Сейчас, одну минуточку.Еще два документика. Вы пока разворачивайтесь.

Глеб вынул из толстого алюминивого тубуса лист ватмана с общим видом станции. Мы повесили его, прицепив прищепками к тонкой стальной проволочке, натянутой вдоль одной из стен кабинета. Отодвинулись чуть в сторолну. Сергшей Павлович подошел к чертежу. Несколько минут стоял молча. Смотрел.

- Ишь красавица какая! Ну прямо японский фанарик, хоть сейчас на елку!

Повернулся к Бушуеву:

- Докладывайте!

Бушуев обстоятельно доложил все результаты проведеной доработки конструкции. Главный слушал очень внимательно.

- Ну, хорошо, это ясно. Глеб Юрьевич, расскажите-ка мне про фотоаппаратуру. Что мы сможем?

- Сергей Палыч, ученые предлагают район для фотографирования выбрать так, чтобы получилось изображение возможно большей части невидимого с Земли полушария...

- Вот открытие сделали! Нет, вы только послушайте, они предлагают снимать невидимую сторону! А чего ради мы все это затеяли?

Сделав вид, что реплики Главного он не заметил, Глеб продолжил:

- Но необходимо , с их точки зрения, получить на снимках некоторое число деталей и видимого полушария для привязки, для образцов при расшифровке фотографий.

- А что, есть опасения, что

грфиях будет трудно различить что снято? Что же это за аппаратура, не понимаю?

- Нет, Сергей Палыч, дело не в фотоаппаратуре,- решил прийти на помощь Максимову Бушуев.- Луна во время фотографирования будет видна со станции в фазе, близкой к полнолунию. Детали могут быть различимы плохо, ведь теней почти не будет. Узнавать моря, материки, кратеры можно будет только по их различной отражательной способности. Так считают ученые.

- Ну, это другое дело. Теперь я понял. А сколько у нас будет времени для приема фотоснимков и на какие наземные средства мы будем вести прием?

Глеб доложил предлагавшийся план.

- Ну хорошо, это если все пойдет по плану. А если у Богуславского что нибудь не получится? Прошлый раз я поручил вам пересмотреть схему электропитания. Надо, чтобы была возможность передавать картинки несколько раз при пролете близ Земли Что у вас получилось?..

Обсуждение продолжалось часа два. В заключение Королев сказал, что через несколько дней проект будет рассмотрен в более широком составе, с приглашением всех главных конструкторов-смежников и ученых.

- Времени у нас остается очень мало. Эх! Что за жизнь? Всегда нам мало времени! Но зато не соскучишься. А?..- Главный минуту молчал, повернувшись к чертежу, висящему на стене.- А что, Глеб Юрьевич, будет лететь эта машинка? Если полетит и снимет Луну, если передаст фотографии - будет тебе автомобиль! Ты все по-прежнему на мотоцикле гоняешь? Не серьезно, несерьезно. Хотя, впрочем, знаете,- он повернулся к нам,- Алексей-то Михалыч Исаев, несмотря на свою куда как более солидную комплекцию и положение, решил себе мотоцикл купить и на нем не на рыбалку- на работу ездит... Так-то вот...

Сборка. Завершающий этап в многообр

сложном процессе раждения космического аппарата. Превращение мыслей, расчетов, эскизов,чертежей в живой металл, приборы. Все, что изготавливалось на нашем и других, смежных заводах, институтах, лабораториях в специальных ящиках и ящичках, обтянутых внутри бархатом, или на пружинных растяжках, привезенное, принесенное, прилетеышее к нам, порой даже не успевшее полежать на складских полках, лежали на монтаажных столах в цехе сборки.

Сборка. Бережные руки слесарей-сборщиков в белых перчатках. Уже и не вспоминались те дни, когда здесь работали без белых халатов. Руки в белых перчатках осторожно снимали с крышек ящиков пломбы, отстегивали замки. Вот оно - долгожданное!

Рядом - оболочки приборного отсека станции, полусферическое верхнее днище с большим иллюминатором, четырьмя штырями-антеннами, складывавшимися в четырехгранную пирамидку, чтобы поместиться под головным обтекателем на носу ракеты. Тут же и цилиндрическая средняя часть отсека и полусфкрическое нижнгее днище. На нем мести для закрепления других антенн - “рулеточных”, таких, как когда-то привез нам Полинов. У следующего стола на отдельной ажурной подставке приборная рама. На ней и устанавливалось большенство приборов с их проводами- электрическими кабелями.

Сборка. Жесткий график как всегда торопил, подгонял. Задержки невозможны! Знали ведь, что лететь станции 4 октября. И только 4-го! Не подгадывали баллистики, но получилось так, словно сама природа, Вселенная, законы движения небесных тел сговолорились лтпразднывать двухлетнюю годовщину рождения нашего космсического первенца - первого спутнгика.

Шла сборка. Что-то не лезло, что-то с чем-то не совпадало, не стыковалось. Доставалось в те дни здорово. В КБ бывать почти не приходилось. С раннего утра до поздней ночи в цехе. Вопросов много, и самых разных вопросов. Ведущему конструктору положено любой, даже самый небольшой, вопрос внимательно рассмотреть и незамедлительно принять решение. Если не мог принять сам, отойди в сторонку, позвони по телефону, посоветуйся. Но решение, именно решение, принять обязан. Сборка не любила длительных дебатов и разглагольствований.

Несмотря на то, что люди делали, казалось, невозможное, работая много больше положенного, забыв обо всем и обо всех, сборку в установленный срок закончить не успели. Винить за это, в общем-то, было некого. Еще при составлении графика, было ясно, что он “волевой”. Сроки исходили не из потребного времени, а определялись лишь одним: “Так надо!” Причем это”так надо” для гарантии было еще спрессовано процентов на 20.

Так решил Сергей Павлович, в свое время исчеркав проект графика, подготовленный мною с у четом всего имевшегося опыта своим любимым мягким синим карандашом, но весьма жестким почерком. И, видимо, в назидание, а может быть, и нет, не разрешил перепечатывать этот график на новый чистый лист, без исправлений, а на том самом экземпляре, из которого была ясна вся моя незрелость, в левом верхнем углу написал:

“Утверждаю. С.Королев.” А устно добавил: “Вам все понятно? За сроки отвечаете лично!”

И я отвечал, и все отвечали, а сборку в срок не окончили.

Но так или иначе, а каждый простой и короткий или сложный и длинный процесс, раз начавшись, в конце концов завершается.

Станция “собралась”.

Посмотрев в этот торжественный миг на часы, я установил, что идет сорок шестая минута одиннадцатого -

оворя 22 часа 46 минут. Заворачивались две последние гайки. Станцию готовили к проверке герметичности в барокамере.

Здесь я должен признаться, что день назад у Главного состоялся не очень приятный разговор. Попало и Бушуеву и Максимову и, конечно, мне. Не были при этом забыты и испытатели и производственники. Повод? Повод был ясен. График сорван. Страсть как не люблю я это определение в делах производственных, словно злоумышленники, вредители какие-нибудь здесь собрались, так и думает навредить...

Сергей Павлович “срыв” графика конечно оставить без внимания не мог!

Разговор был весьма серьезный, как всегда эмоционально насыщенный. Но что было делать? Календарь бесстрастен. Время не уговоришь дарить тебе по два часа в час вместо одного. В сутках-то их двадцать четыре, хотя и хотели суметь сделать по сорок восемь!

А вот этих самых суток-то и не хватало, и не одних, а нескольких, для завершения всех, предусмотренных графиком работ. А это требовало помимо проведенных автономных испытаний еще и комплексные.

А в графике срок уже предписывал отправку на космодром.

Королев принял решение: станцию отправить на космодром без комплексных испытаний, только проверив герметичность, и все. А там - сразу комплекс!

Это могло позволить наверстать время. Вот на эту, последнюю на заводе операцию. - проверку герметичности в барокамере нам и отводилась последняя ночь.

Неожиданно в цех пришли Бушуев, Максимов, несколько проектантов и Милуня среди них. Пожалуй из всех наших специалистов, больше всех за свои творенья болели проектанты. Ну что им было делать в цехе? Сборка закончена. Времени около одиннадцати вечера. Сидели бы дома, как некоторые другие. Так нет, пришли. И, знаете, в такие моменты невольно теплое чувство наполняло грудь, чувство благодарности.. Понималось, что сборка - это не только производственный процесс, проблема не только конструкторов и производственников, не только ведущего конструктора, но и проектантов, стоявших у самых истоков.

По цеховому пролету к станции, стоящей на подставке, позвякивая звонком и постукивая, подошел большой мостовой кран. Замер над ней. Крюк медленно опустил подъемную траверсу - четырехлапого металлического паука с тросами на концах.

Юра Силаев и Коля Селезнев быстренько закрепили наконечники тросов в специальных отверстиях на шпангоуте станции.

Еще минутка - и Саша Королев, хлопнув два раза в ладоши - сигнал крановщику,- жестом показал: потихоньку вверх.

Станция оторвалась от подставки, медленно поплыла вверх и вперед, к барокамере в конце цеха.

Я подошел к Бушуеву и Максимову. Вся группка проектантов стояла чуть в стороне. Все смотрели на станцию, плывущую под потолком цеха.. Молчали. И вдруг Константин Давыдович тихо, мечтательно так произнес:

- Какая же все-таки красавица получилась...И за что же нас все время так ругают?..

Да, теперь это был не чертеж. В металле станция была еще красивее. Законченность, целесообразность форм, серебристо-белый корпус, отливающие яркой голубизной солнечные батареи, ина этом серебристо-бело-голубоватом, как алые маки,- предохранительные колпачки на научных приборах, реак

оплах микродвигателей системы ориентации.

Глеб Юрьевич снял очки, зачем-то протер чистые стекла тщательно выглаженным платочком, поднес его к глазам. Опять надел очки.

- Нет, не понимал я до конца ее красоты в чертеже. Вот где красота! А сколько нервов, сколько переживаний... - Он замолчал, словно с трудом что-то проглатывая.- Действительно, как красив аппарат, когда он продуман, а не сляпан, когда он выстрадан...

- Ну что же, считаю, что можно по домам. Здесь нам делать больше нечего. Ведь раньше утра вакуумщикик не закончат?- Бушуев вопросительно посмотрел на меня.

- Да, вы правы. До утра. Если все будет в порядке.

- Так, значит, по домам? Ведь завтра на самолет?

- Константин Давыдоч, я только позвоню Главному...

- Ну, зачем же его беспокоить? Ведь первый час ночи.

- Нет, он велел, как только в камеру поставим, в юбое время ему позвонить.

- Дело ваше, а я бы его беспокоить не стал.

Простившись с товарищами я пошел к телефону. Почти у самой двери кабинета Петрова я скорее почувствовал, чем услышал, что меня кто-то догоняет. Оглянулся. Милуня. Широко открытые глаза, румянец во всю щеку.

- Мне очень неудобно обращаться к вам с просьбой, может быть вы и помочь не сможете...

- Да в чем дело, Милочка? Что стряслось? Станцию украли?

- Вечно вы шутите...Я серьезно...

- Так в чем дело, говори. Или я сам должен догадываться?

- Я слышала, что вы сейчас Сергею Паввловичу будете звонить, и хочу очень попросить вас: узнайте у него, можно ли мне полететь на космодромм, а то, я знаю, он женщинам...

- Милуня, дорогая! Ну неужели же это такой неотложный вопрос, что о нем надо говорить Главному в первом часу ночи? И причем здесь он? Это можно и без него решить.

По растерянному лицу Милочки я понял, что она совсем забылаа и про ночь и про то, что я буду звонить Главному не в рабочий кабинет, а на квартиру.

- Извините, пожалуйста... Я действительно не подумала. Конечно, конечно...

И Милуня чуть не бегом бросилась к выходу.

На космодром мы вылетели следующим вечером, как любил Сергей Павлович (“Зачем тратить днем дорогое время?”) И хотя на этот раз летели без него, но все равно ночью. В самолете все свои - ученые , инженеры, испытатели. Все те, с которыми вместе мы провели последние недели, дни, ночи в цехе.

О чем говорить? Все переговорено. Да и усталость дает себя знать. Через час после взлета почти все спали. Мне повезло. Кресло, в котором я устроился, имело приятную неисправность - откидывалось назад больше обычного, а сзади никто не сидел.

Так что, откинув спинку, я устроился с комфортом и уснул. Капк спал, не помню, но, наверное, как принято говорить в таких случаях и писать, как убитый.

Привела меня в состояние бодрствования на шестом, или седьмом часу полета хорошая встряска. На ИЛ-14 болтало. Посмотрел в иллюминатор: внизу тьма кромешная, ничего не видно. Решил, что летим где-то над пустыней, или Аралом. На востоке начала алеть тоненькая ленточка... Вот и денек спешит и опять хлопоты, заботы...

А мне, Глебу Юрьевичу, и многим другим -забот вдвойне. На технической позиции еще готовилась “Луна-2”. Ей лететь 12 сентября, а нашей “Луне-3” - 4 октября. Разница всего три недели.

Придется как-то выкручиваться. Хорошо еще что и Вадим Петров здесь , вдвоем веселее было.

Что же делали, с чего начали? Комплексные испытания на заводе не проводили? Нет. Сразу с них и начать, не разбирая станцию? Но ведь все равно разбирать придется - аккумуляторные батареи сменить на летный комплект, ФТУ фотокомпонентами заправить...А может быть для надежность успеть еще разок автономные испытания провести? Подумали, порисовали разок-другой как все это во времени уложится, график (опять график!) составили, и не суточный, а почасовой.

На это ушел день. А станция уже на

кой позиции ждала, когда ее начнут мучить.

Посоветовались. Мнение было, пожалуй, общим: успеем провести и автономные и комплексные испытания. На космодроме работа всегда спорится. Все вместе, никаких отлучек и командировок и домой спешить не надо.

Сергей Павлович должен был прилететь через день-два. Ждать его? Выручил телеграф. Согласие на начало работ по новому плану было получено буквально через час.

Разбирать станцию - не собирать. Дело более простое. В комнате рядом с монтажным залом, занятым ракетами-носителями и продолжавшей готовиться к пуску “Луной-2”, начали автономные испытания отдельных систем.

Природа, словно понимая, что делают люди, решила не очень мешать нам. Днем, правда, бывало жарковато, но к вечеру жара спадала, а другой раз на час-полтора заряжал дождичек, правда редкий, робкий. Все, кто мог, в такие минуты высыпали на двор подышать. А потом - опять за работу.

Через два дня прилетел Королев. Обычно через час, не больше, после прибытия он приходил в МИК, никогда не задерживаясь в своем маленьком домике, что всего в полукилометре. Так было и в тот раз. Я был у ФТУшников. Готовили аппаратуру к очередному циклу проверок. Только что закончили заправку химическими реактивами. Все работало нормально. И вот надо же! Как всегда, в ответственный момент напомнил о себе закон подлости, или бутерброда.

Один из инженеров, сделав неосторожное движение, выронил из пинцета маленькую гаечку, которую нужно было навернуть на болтик внутри лентопротяжного механизма. Все, признаться, растерялись. Черт знает, как эту гайку изнутри доставать, ее и не видно,

она закатилась... А достать нужно. Мало ли что могло произойти. Вытрясут ее вибрации при взлете, и потом в невесомости, пойдет эта злополучная гайка гулять по всему ФТУ...

В этот момент и вошел Сергей Павлович.

- Здравствуйте, товарищи. Чем занимаемся?

Петр Федорович Брацлавец, старший ФТУшник, коротко доложил о том, что уже сделано, и что делается. Я думал, что он не скажет о злополучной гайке, уйдет Королев, потом все равно же достанем. Но он доложил.

- И что же вы решили? - Главный в упор посмотрел на меня, потом на Брацлавца, потом опять на меня.

- Конечно, доставать, Сергей Палыч. Так оставлять нельзя!

- Нельзя-то, нельзя. И то, что достать надо, это вы решили правильно. Но что у вас за порядки такие, что гайки в прибор бросать разрешается? И вы думаете, что при таких порядках ваш “банно-прачечный комбинат” сработает?

- Обязательно сработает, Сергей Палыч!- с энтузиазмом произнес Брацлавец.- Все ваши задания выполним!

- Ну-ну, не хвались идучи на рати! Так наши предки говаривали. А смеху будет, если действительно все получится. Ну, работайте, работайте...

И улыбнувшись Главный вышел. Признаться я был обескуражен. Столь мирного исхода я никак не ожидал. Гайку, конечно, достали и закрепили там, где ей и положено было находиться.

Как только закончилась “гаечная эпопея”, я пошел к радистам. Что-то уж очень долго они копались, как бы это не стало традицией...

Комната, где они готовили свой Я-100, (почему “Я” и почему “100”, ей богу не знаю, но радиокомплекс именовался именно так), была рядом. Зашел. По лицам вижу - обстановка какая-то не рабочая. Первое, что пришло в голову,- заходил Главный, понял, что отходят. Спрашиваю:

- Главный был?

- Нет, бог миловал, пронесло.

- Кончили автономки, или еще копаетесь?

- Кончили. Сейчас в зал понесем. Можно на приборную раму ставить. Потом будем комплекс ждать.

Смотрю, в комнате есть кое-кто, к радиоделам непосредственного отношения не имеющий. Смущенно как-то глядят ребята, словно их на месте преступления какого поймали. Ничего не понял!

- Слушайте, да что тут у вас происходит?

Молчат, с ноги на ногу переминаются. Наконец один смелый нашелся:

- Вот решили мы все вместе, что Луне пора наши приветы в письменном виде послать. А то неудобно как-то, третий раз в гости, а ни разу не представились. Идите и вы, ставьте свой автограф.

Кто-то протянул мне карандаш, потянул к прибору. Смотрю, почти вся его стенка исписана автографами. Зачем? Но интересно. Пусть и твоя подпись полетит в космос! Самодеятельность. Но существенных нарушений я не усмотрел, и с легкой душой поставил свою подпись. Пусть.

- Ну, хлопцы, все это очень мило, но больше времени на эту “операцию” не тратьте. Пора на сборку.

- Даем, даем, буквально через две минуты!

Я пошел в монтажный зал. Почти весь зал был занят блоками ракеты. Она присутствовала в виде шести блоков - четыре “боковушки”, длинный “центр” и коротенький, даже на ракету не похожий блок “Е”. Все это лежало на отдельных подставках, соединенное только электрическими кабелями. Шел так называемый “разобранный комплекс”.

Порядок испытаний у ракетчиков отлажен здорово, прямо позавидовать можно было, четко, быстро, слаженно. А у нас, если смотреть со стороны, хуже некуда. Такой четкости у нас, видно, и быть не могло. У них порядок испытаний многократно проверен и оставался каждый раз без изменений, а у нас, что не пуск, то новая станция, новые приборы, новый порядок испытаний. Таков уж был наш удел. Хоть и мал был космический “золотник” по сравнению с ракетой, да дорог! рядом с ней его и не видать, а возьни с ним - будь здоров! Как только ракетчики заканчивали испытания, начиналась сборка “пакета”. Тогда во всем своем величии ракета будет ждать свою “полезную нагрузку”.

Сборка станции пошла полным ходом. Вслед за сборкой - электрические испытания. Прежде всего - научных приборов. проверили - замечаний нет. Радиокомплекс тоже не отстал- все в норме. Очередь за ФТУ. В нем было собственное программное устройство, заведовавшее включением, запуском того, или иного процесса, но только с момента, когда ему самому дадут команду: “Начинай!”

Полный цикл этого программника - 55 минут. За это время ФТУ должно было сделать все, что ему положено. Включились. Все вроде шло нормально. 30 минут...50 минут... Петр Федорович Брацлавец потирает руки, улыбается, подмигивает мне: знай мол наших!

Кончалась пятидесятая минута. Признаться, даже как-то тоскливо быыло выжидать этот час. Ну, слава Богу, еще две-три секунды, и все. Но что это? Брацлавец тревожно поглядел на часы. 56 минут - программник идет...57 минут - идет...60 - идет...62- остановился.

Лишних 7 минут! Почему?

Словно чувствуя, что у нас какая-то заминка, подошел Сергей Павлович.

- Что случилось?

- Сергей Павлович, сбой в программнике. В чем дело, сказать не могу. Надо разбирать ФТУ и смотреть.

- Но ведь ваши законные 55 минут все шло нормально?

- Да, нормально. Но так оставить нельзя, надо разобраться в причинах.

- Сколько времени для этого нужно?

- Два часа.

- Разбирайте.

А со временем, скажу прямо, было далеко не просто.. Как всегда его не хватало. А тут еще эта задержка. Да и на два ли часа? Монтажники быстро отсоединили ФТУ от кабельной сети и Петр Федорович с товарищами направился в свою комнату-лабораторию.

Вслед за ними туда же Борис Евсеевич Черток, Константин Давыдович Бушуев, Глеб Максимов, Юра Карпов и еще несколько испытателей.

Народу в комнате набралось порядочно. ФТУ поставили на стол. Пошли в ход отвертки. В этот момент открывается дверь. Только я хотел буркнуть, дескать, не много ли здесь зрителей, но осекся. Вошел Сергей Павлович.

- Немедленно прекратите работу! Вы что все здесь делаете? - Он посмотрел в сторону Константина Давыдовича Бушуева и всех стоящих рядом с ним. - А ну-ка уходите все отсюда! Да-да, марш отсюда! И чтоб никого лишнего в комнате не было! Петр Федорович, поняли? Поставить у дверей дежурного и никого не пускать, даже меня!

Резко повернувшись, он вышел из комнаты. Мы- вслед за ним.

ФТУ было возвращено в зал через 35 минут. М его программном устройстве заменили закапризничавший моторчик.

Испытания продолжались всю ночь. Наутро, оторвав с трудом голову от подушки, я выполз из гостиницы. Петр Федорович сидел под окнами на скамеечке и нещадно дымил. Рядом на песке аккуратно лежали три или четыре окурка. Увидев меня он кивнул, приглашая сесть рядом.

- А ты знаешь, что сегодня ночью СП срочно улетел в Москву?

- Конечно не знаю. Я ведь только под утро пришел, когда испытания закончили...

- А ты знаешь, чего ради он полетел?

- Да иди ты к черту! Раз не знаю, что полетел, так откуда знать зачем?

- Так вот, ночью ему кто-то, точно не знаю, позвонил, что два, или три московских астронома,- Петр назвал фамилии,- сделали вывод, что для ФТУ неправильно выбраны экспозиции. По их мнению, они должны быть раз в десять больше! Нет, представляешь? В десять раз!

- Ну, а ты как думаешь? Может, они правы? А сменить экспозиции - штука сложная?

- Менять экспозиции не буду! Уверен, что все выбрано правильно.

События развивались так. После обеда самолетом прилетела бригада с заданием сразу приступить к смене экспозиций. Петр Федорович категорически запретил это делать. Бушуев вынужден был доложить это по телефону Королеву . Гланый потребовал немедленного вылета Брацлавца в Москву. Но Петр Федорович вместо вылета устроил, так сказать, экспериментальную проверку правильности своей точки зрения. Он взял ФТУ, поднялся с ним на крышу монтажного корпуса и, воспользовавшись тем, что Луна светила во все лопатки, сфотографировал ее с теми экспозициями, на которые были настроены затворы. А это были 1/200, 1/400, 1/600 и 1/800 секунды. А московские товарищи предлагали самую короткую экспозицию - 1/100 секунды. Остальные больше. Пленку проявили. Изображение было четким, его никак нельзя было назвать недодержанным.

Сергею Павловичу срочно об этом сообщили. Ночью он вернулся на космодром. Решение его было поистине Соломоновым. Раз при более коротких экспозициях все получается нормально, можно пожертвовать 1/200. Петр Федорович согласился перестроить затворы с 1/200 на 1/100. Притэтом никто ничего не терял, и московские коллеги могли быть спокойны: их предложение, правда, частично, но было принято. Забегая чуть вперед, чтобы потом не возвращаться к этому, замечу, что самыми лучшими были негативы, снятые с самой короткой экспозицией.

Тем временем в монтажном корпусе продолжались испытания. По плану “слово предоставили” системе ориентации. Тут самое время вспомнить о специальном стенде, который был сделан в лаборатории Раушенбаха для испытаний этой системы. Так вот, еще до сборки станции на заводе, когда эту систему собрали “у себя дома”, первое свое комплексное “крещение” она проходила на специальном стенде. Станцию должны были поворачивать вокруг ее центра массы маленькие газовые сопла. Силенок у этих сопел не много, а проверить их работу и работу всей логики и автоматики очень хотелось.

Для этого придумали тот самый стенд. Макет станции подвешивался на длинных и тонких стальных струнах. В верхней части пучка струн была установлена отслеживающая головка. На какой угол поворачивалась станция, но тот поворачивался и пучок струн. Это для того, чтобы противодействие скручивающихся струн не мешало станции повернуться. Расчет показал, что длина струн должна быть никак не меньше 6 метров. Дл этого пришлось проломить потолок между этажами.

По своей идее тот стенд был динамическим, то есть предназначался для исследований системы в процессе движения. Сделали своеобразный макет станции. Внешне он на станцию не был похож, но обладал натурным моментом инерции - за счет такой же, как у настоящей станции, инерции он мог противится всем желаниям изменить его положение. Был около стенда и имитатор Солнца - мощный источник света, и, что, пожалуй, самое интересное, имитатор Луны. И не просто имитатор, а и объект для фотосъемки. Кто-то предложил поставить на макете стации фотоаппарат. Произошел, по все вероятности, диалог, подобный такому:

- Зачем: Это уже лишнее...

- Совсем не лишнее,- защищался автор предложения.- Пусть фотоаппарат щелкает, снимает несколько раз в минуту имитатор Луны. Он неподвижен? Да. Станция тоже должна быть неподвижной? По идее да. Но ведь система ориентации не сможет неподвижно удерживать станцию, она может чуть-чуть “ходить”. Вот фотоаппарат это и покажет.

- Это как же?

- А вот так. Пленку каждый раз переводить не будем. Пусть снимается кадр на кадр., раз десять...

- Ну и что получится?

- А получится то, что по фотоснимку мы можем прямо оценить точность работы системы. Если все точно, то “луна” в “луну” будет ложиться. Уведет система станцию в сторону больше чем положено, изображение на кадре не совместиться. Замечательный фотодокумент!

- И опасный...Сразу на чистую воду...

Предложение было принято. Когда мы были в институте у Раушенбаха, он, не без гордости рассказав об этом остроумном способе проверки, показал и фотографии, не побоявшись, что его выведут “на чистую воду”. Весьма любопытной была розочка из десятка кружочков.

Но космодроме в монтажном корпусе тоже был стенд, только совсем другой - не для проверки динамики, а для проверки логики. Проверка логики - это проверка правильности реакции системы на то, или иное внешнее воздействие. Например, начинаем вращать станцию вправо. Сразу же должны заработать те ее органы управления, которые должны противодействовать повороту вправо.

На стенде закреплялась настоящая станция, а не ее макет. Ее можно было поворачивать под любым углом к имитатору Солнца-мощному прожектору. Согласно логике лунный датчик мог дать команду начать фотографирование только тогда, когда Солнце не светит в верхнее днище, крышка иллюминатора открыта и датчик “видит”только Луну.

Я подошел к стенду. Для того, чтобы понять, что произошло, коротко напомню, как должна была работать система ориентации.

При фотографировании станция должна была находиться между Луной и Солнцем. Иллюминатор на верхнем днище смотрит на Луну, а нижнее днище - на Солнце. На нижнем днище были маленькие иллюминаторчики и за ними - солнечные датчики. Система ориентации “ищет” прежде всего Солнце, а найдя, удерживает станцию в этом положении. Затем должна открыться крышка верхнего иллюминатора, за которым помимо фотоаппаратов находился и очень чувствительный лунный датчик.

Вот он-то и “уцепится” за Луну. Последуют сигналы “Начало фотографирования” и “Отключение солнечного датчика”.

Станция медленно поворачивалась на стенде к “Солнцу” верхним днищем., конечно, с закрытым иллюминатором. Все спокойно, все хорошо. все логично. И вдруг... Растерянный голос испытателя, стоявшего у пульта: “Сработал лунный датчик!” Как сработал? Под закрытой крышкой? Вот тебе и на! Вот тебе и логика!

- Ну, это, наверное, случайно...- произносит кто-то из управленцев. А вокруг народу собралось посмотреть на “живую” станцию, пруд-пруди. Утверждение на счет “случайно” звучало менее чем убедительно. Такие фокусы “случайно” не проходят. Тем не менее зерно упало на благодатную почву. Раздалось несколько голосов:

- Давайте проверим еще раз. Не может быть неисправности, это случайно!

Проверили еще раз. Тот же эффект. лунный датчик срабатывает под закрытой крышкой. Выключили систему. Испытания приостановили. Начался “банк”. Бориса Викторовича Раушенбаха окружили свои. Наши до поры до времени стояли в сторонке. Этика. Надо дать хозяевам самим “свое бельишко постирать”. Но этики хватает минуты на три, не больше. Смешались. Массовая генерация идей. К то-то из наших задает Борису Викторовичу вопрос:

- Заблокированы лунные датчики или нет до сигнала от солнечных датчиков?

- Такой блокировки нет.

- Значит, лунные датчики могут срабатывать раньше солнечных?

- Не должны. Они же закрыты крышкой...

- А если крышка пропускает свет?

- ???.. Она же из текстолита,- последняя фраза звучит явно

неубедительно.

Вроде причину ухватили за хвост. Теперь - проверить. Нашли кусок точно такого же текстолита. Достаточно было поднести его к прожектору, чтобы заметить, что сквозь него просачивается красноватый свет. А этого вполне достаточно для лунного датчика.

Как же быть? А вот так: сделать крышку лунного датчика непрозрачной. Но это легко сказать - сделать... Всего с собой на космодром набрали - и олова, и канифоли, и транзисторов, и резисторов, и болтов и гаек...Но никому в голову не пришло взять с собой какой-нибудь светонепроницаемый материал. И не так-то просто здесь сделать новую крышку.

Оклеить ту, которая есть? Но чем? “Лучше всего черным бархатом”- посоветовали оптики. Хрен редьки не слаще! Где же найдешь здесь тот черный бархат? Приуныли...

- Глеб Юрьевич, ребята... А вот это не подойдет?

Обернулись на робкий девичий голос. Нинуля! Наша дорогая Нинуля! Когда она прилетела? Вырвалась-таки. А я, признаться, за испытательной суматохой и забыл о ее ночной просьбе в цехе. Нинуля протянула нам свой черный бархатный шарфик. Что тут началось! Спасло Нинулю только то, что она была не в спортивном костюме, а в юбочке, а то летать бы ей до потолка!

Шарфик тут же разрезали на две равные части и приклеили к обеим половинкам крышки. Теперь и настоящее Солнце не проникнет! Но...опять “но”! Наклеили так добросовестно, что электромагнит перестал открывать замок крышки: она ведь стада толще! Опять морока! Но то была неприятность уже не первого сорта.

Часа через два равновесие между “силой электромагнита” и “светопроницаемостью” было найдено.

Зажгли имитатор Солнца, включили систему ориентации. Положение станции то же, что и в начале - верхним днищем к “Солнцу”. Все в порядке! Лунный датчик молчит!

Следующий этап - проверка солнечных датчиков. Им положено включать газовые сопла, как только они увидят “Солнце”, чтобы удерживать станцию в нужном направлении. Теперь ее нижнее днище будет проходить мимо “Солнца”.

Чуть в стороне я заметил подошедшего Королева, Рядом с ним Раушенбах. Станция стала медленно поворачиваться. Что бы было заметнее, когда начнут работать сопла, к ним прикрепили тонкие красные шелковые ленточки. Струи сжатого газа выходя из сопла, станут теребить эти ленточки. Сразу будет видно, какое сопло работает.

Нижнее днище медленно проплывало мимо прожектора. Сейчас должны включиться сопла. Тишина. Сопла молчат. Станция поворачивается дальше. Сопла молчат. А из уст испытателей опять вырываются междометия.